— Я? Ужинаю в Купеческом клубе.
— С кем-то встречаетесь?
Я решил, что с меня хватит расспросов.
— Захар Борисович! Мы договорились делиться информацией, но я же не обязался отчитываться перед вами во всех своих делах.
— Это плохо, — вздохнул Архипов. — Вы, Гиляровский, все-таки не профессионал в сыске. Для вас важная деталь может показаться несущественной. А в результате убийца может уйти от наказания.
— Да? — язвительно сказал я. — До сих пор было наоборот.
Архипов дернул щекой.
— Хорошо, тогда будем считать чистым совпадением то, что сегодня шеф-повар Тестова с утра уже сидит на кухне Купеческого и что-то готовит.
— Разве? — спросил я совершенно невинно. — Но разве он время от времени не готовит в Купеческом? Это же старая традиция — приглашать туда поваров из самых лучших ресторанов. Совпадение — и все.
— Конечно, совпадение, — сказал Архипов, посмотрев мне прямо в глаза. — Особенно если учесть, что вчера вы с ним встречались.
— Опять следите за мной, Захар Борисович? Нехорошо это.
— Почему за вами? За Рыбаковым. Пока следствие не закончено, я не снимаю подозрения ни с кого. Он рассказывал что-то интересное?
— Он показывал мне рецепт варки кофе.
Сыщик вздохнул и приказал извозчику остановиться.
— Вон ваш Столешников, Владимир Алексеевич.
Архипов замолчал и уставился на меня усталым взглядом. Так родители смотрят на взрослых детей, понимая, что никакие воспитательные речи больше не помогут. Мне стало даже немного совестно.
— Захар Борисович, — сказал я. — Не смотрите на меня так. Если сегодня вечером я узнаю что-то интересное, то расскажу. Но поверьте, вы сможете попасть туда, куда я сегодня собираюсь. Так что и резона прежде времени вам рассказывать нет никакого.
Архипов не ответил, продолжая смотреть на меня укоряюще.
— За меня вам совершенно незачем беспокоиться, — сказал я.
— Я беспокоюсь не за вас, — сказал сыщик. — У меня просто плохое предчувствие.
— У вас — предчувствие? — спросил я.
— Это даже не предчувствие. В любом убийстве есть логика. Часто не формальная, а… Эмоциональная. Вы знаете, что у меня в Сыскном был учитель?
— Нет.
— Это было больше двадцати лет назад, когда я только-только получил место в отделении. Федор Иванович Скопин, судебный следователь. Ветеран последнего Туркестанского похода. Отчаянная голова, умница, пьяница. Он научил меня не относиться к преступлению как к какому-то обособленному случаю. Он считал, что преступление всего лишь эпизод в жизни человека. И этот эпизод имеет свою логику, но логику не книжную, а психологическую. Человека иногда надо довести до края пропасти, и большинство от этого края отшатнутся, а один на тысячу — шагнет. Почему он шагнет? Это самое важное. Тут дело не только в мотиве, но и в характере человека, в его быте, в его окружении, в его культурном уровне, в его привычках. Когда преступник убивает одного человека — это довольно просто. Скорее всего он был в отчаянии, действовал, как говорят французы, в состоянии аффекта. А вот если он начинает убивать одного за другим… Тут не аффект. И логика такого убийцы — совершенно другая. Помните модельера Ренарда? Сколько за ним осталось трупов? И помните, в чем была причина?
— В увечье, которое ему нанес собственный отец, — ответил я.
— Разве он остался после нормальным человеком с нормальной человеческой логикой?
— Нет.
— Поэтому так сложно было его вычислить.
— Думаете, здесь такой же случай? — спросил я.
— Не знаю. Но убийство в аптеке — это второе отравление. Этот молодой человек хотел выдать убийцу. Мы видим, что преступник решает возникающие проблемы только одним способом — он убивает. Он уже знает, что полиция ведет свое расследование. И если бы мог, то убил бы и меня. Но он не может. Преступник знает, что вы ведете свое дознание для газеты. Он может убить вас.
— Это вряд ли, — сказал я самодовольно.
— Он как волк, который попробовал человечины. Если ему покажется, что кто-то может его выдать, он убьет и его. Понимаете? Это — логика подобного убийцы. Отсюда мое предчувствие.
— А ваш учитель, Скопин, где он сейчас? — спросил я.
Архипов пожал плечами:
— Наверное, уже умер. Спился. Лет пять назад подал в отставку. С тех пор я с ним не встречался. Служба, понимаете? Отнимает все время.
— Ладно, — сказал я. — Если узнаю что-нибудь…
— Мы все равно будем рядом, — ответил сыщик. — Этим вечером за Купеческим будет особый пригляд. Учтите. У вас ведь есть полицейский свисток?
— Есть, — ответил я честно. Этот свисток пару раз выручал меня в лихих ситуациях.
— В случае чего разбейте окно и свистните три раза… Ну, вы знаете, наверное?
Я кивнул. Мы распрощались, и я сошел на тротуар.
Глава 12Секретный ужин
Дома Маша сообщила, что приезжал посыльный из редакции:
— Амфитеатров звонил из Петербурга и спрашивал, как идет работа над материалом?
— Хорошо, — ответил я, переодеваясь в сухое. — Еще немного — и я сяду писать.
— Ты сейчас опять уедешь?
— Да.
— Что-то интересное? Почему не рассказываешь?
— Обязательно расскажу, но только не сейчас, ладно? Потерпи пару дней.
— Гиляй, — сказала Маша настойчиво. — Это опасно?
— Нет! Ерунда!
— Смотри у меня!
Я снова вышел на улицу и подошел к пролетке Водовоза.
— Цельный день тут торчу, Владимир Алексеевич, — пожаловался мой извозчик. — Мне Коля строго-настрого запретил отлучаться.
— Правильно, — кивнул я.
— Разве мы так договаривались?
Он ныл почти все время, пока мы ехали к Купеческому клубу. В результате я пообещал накинуть ему двадцать целковых к жалованью, но под условием, что, кроме меня, больше никаких пассажиров не возить даже в свободное время. Я подумал, что не стоит рассказывать об этом Маше, равно как и о тех трехстах рублях, которые я пообещал Уралову.
Я почему-то предполагал, что пресловутый «секретный ужин» должен проходить в день, когда в клубе совсем нет никого. Но я ошибся. В театре Корша только что закончилось представление, и поэтому перед клубом было не протолкнуться от театральной публики. Пробравшись через расфранченную толпу, я вдруг заметил у самого подъезда Фомичева. Тот стоял, прислонившись к стене. Одет был в старое серое пальто и без шапки. Ветер растрепал его седые волосы.
— А вы какими судьбами тут? — спросил я его приветливо, но Фомичев отвернулся и не стал отвечать. Я пожал плечами, вошел в клуб и спросил у первого попавшегося лакея, где можно найти эконома Илью Сергеевича Веретенникова. Тот оказался в своем кабинете на третьем этаже. Я постучался, получил приглашение и закрыл за собой дверь.
— Владимир Алексеевич! Хотите сигару? — Веретенников пригласил меня к своему столу.
— Не курю. А вот понюхать — так это мое!
— Ну, делайте что хотите.
Я огляделся.
— Что-то ищете? — спросил Веретенников.
— Так, ерунда… Смотрю, как вы здесь обретаетесь.
На самом деле я вдруг подумал, не висит ли в кабинете эконома портрет кардинала Ришелье.
— Весь к вашим услугам, — вежливо сказал Веретенников.
— Хорошо, — ответил я. — Илья Сергеевич, где сегодня будет «секретный ужин»?
Веретенников, казалось, застыл. Он смотрел на меня, тщательно обдумывая ответ.
— Что вы имеете в виду, Владимир Алексеевич?
— То, что сказал.
Веретенников, всегда бывший услужливым и очаровательным, вдруг сделался непроницаемым.
— Понятия не имею, о чем вы.
— Как! Вы не знаете о том, что в клубе много лет проводят так называемые «секретные ужины»?
— Впервые слышу, — ответил Веретенников.
Я внимательно следил за его реакцией и понимал, что эконом сейчас меня обманывает. И ему неприятно меня обманывать, мало того, он знает, что я вижу его обман.
— Бросьте, Илья Сергеевич! — сказал я небрежно. — Это же просто соревнование поваров! Ну да, старая традиция, в которой принимают участие избранные члены клуба, я понимаю. Но что в этом такого таинственного? Ведь, насколько я понимаю, ничего запрещенного там не происходит? Никакого растления девственниц или поедания мозга живых обезьян…
Лицо Веретенникова дернулось.
— Или… — сказал я, — было? С обезьянами?
Веретенников глубоко вздохнул, но снова промолчал.
— Вам нужна рекомендация одного из участников? — спросил я. — Извольте. За меня может поручиться Павел Иванович Горн. Хотя недавно вы его и вспомнить не могли, но, подозреваю, он должен быть вам неплохо известен, раз участвует в таких соревнованиях.
— Горн! — презрительно ответил Веретенников. — Горн, если как следует выпьет, может поручиться хоть за турецкого султана.
— Почему вы так тщательно скрываете все это? — спросил я.
Эконом достал из инкрустированной шкатулки тонкую сигару, обрезал кончик перочинным ножиком с перламутровой рукояткой и закурил.
— Понимаете, Владимир Алексеевич, — сказал он, выпуская дым, — должность, которую я занимаю, предполагает известную скрытность в некоторых особо деликатных вопросах. Я не просто так ее получил. Не за красивые глаза. А за умение грамотно распоряжаться и держать язык за зубами. Клуб существует давно. И у него есть определенные традиции, некоторые из которых я обещал хранить в секрете. И не важно — имеют ли смысл эти секреты теперь. Особенно теперь, когда и публика уже не та, и жизнь резко изменилась… Экономы всех старых клубов при поступлении на службу дают клятву — не рассказывать то, что рассказывать нельзя. Свои тайные традиции есть и в Английском, и в Дворянском… и даже в Немецком клубе. Есть они и у нас. То, что вы называете «соревнованием поваров»… Поверьте, в этом нет ничего тайного или запретного, кроме одного… Я поклялся не разглашать. Это сегодня они выглядят как соревнования обжор. А начиналось все… Но и это — тайна. И не просите меня, пожалуйста, ее разглашать. Я и так сказал слишком много.
— Хорошо, — сказал я. — Понимаю. Однако, формально, вы все же можете меня провести на «секретный ужин» по рекомендации Горна, пусть даже он алкоголик и за свои слова не отвечает.