Самого еще живого великого герцога не пригласили, интересы европейских государств были выше интересов Тосканы.
Решение было принято следующее: во главе великого герцогства встанет пятнадцатилетний дон Карлос, уроженец Испании из рода Бурбонов; ему следует как можно скорее направиться во Флоренцию, дабы обеспечить максимально гладкую процедуру передачи власти. Это решение было закреплено в Венском договоре.
В это время Тосканой правил совсем другой человек, и это была женщина: единственная дочь Козимо Ш, Анна Мария Луиза.
В браке с курфюрстом Иоганном Вильгельмом из дома Виттельсбахов она стала фальцграф-курфюрстиной Пфальца, пфальцграф-герцогиней Пфальц-Нейбурга, герцогиней Юлиха и Берга. Брак был бездетным.
По закону женщина не могла унаследовать герцогство, но она сумела сделать гораздо большее: спасти имя и достояние Медичи во Флоренции.
Трудно сказать сегодня, как ей удалось, но курфюрстина умудрилась заключить с новыми правителями соглашение — конвенцию, известную как «Семейный пакт»: ничто из наследия Медичи никогда не сможет покинуть Флоренцию.
Были составлены списки всех художественных ценностей, включая личные драгоценности, которые Анна Мария Луиза не собиралась отдавать посторонним. Благодаря ей Флоренция навсегда останется городом, полным сокровищ Медичи.
И все же Лотаринги нашли лазейку, они заметили, что в каталогах не было указано столовое серебро, которое радостно увезли в Австрию. Как мелко, не правда ли?
«Ее светлость передает их королевским высочествам (Лотарингам) для них и их преемников, великих герцогов, всю мебель, раритеты преемственности Светлейшего Великого Герцога ее брата, такие, как галереи, картины, статуи, библиотеки, драгоценности и другие ценные вещи, такие, как Святые реликвии и реликварии, а также их украшения в часовне герцогского дворца, которые Его Королевское Высочество обязуется сохранить, при условии: что они служат для украшения государства и для пользы общественности, и чтобы привлечь любопытство иностранцев, ничего не будет вывезено из столицы и государства Великого Герцогства».
Из-за преклонного возраста она редко покидала палаццо, либо посещая мессу, либо выезжая на короткие прогулки. Но делала это впечатляюще.
Она проезжала по улицам в экипаже, запряженном восьмеркой лошадей. Достоинство не позволяло ей даже улыбаться, и, по слухам, вся мебель в ее спальне была из чистого серебра.
Редких гостей Анна Мария Луиза встречала, стоя под большим черным балдахином. Последняя в роду великих герцогов, внучка французского короля должна была до смерти оставаться гранд-дамой.
В конце 1742 года она подхватила легкую простуду, от которой уже не оправилась, и в феврале следующего года умерла.
Жители Флоренции были уверены, что ее унес ветер. Как и в ночь смерти Лоренцо де Медичи, пришла буря, сильнейший ураган продолжался два часа, а утром засияло солнце, как будто ничего и не было. Во время урагана Анна Мария Луиза де Медичи умерла.
Разубедить народ, что ее унес ветер, не удалось, все простые люди Флоренции считали себя свидетелями происшедшего и оплакивали великую даму Флоренции.
С ее смертью Медичи должны были исчезнуть навсегда, европейская коалиция и Габсбурги-Лотарингские об этом позаботились.
Но вознесшийся однажды над городом купол связал их навеки, Флоренцию и Медичи. Невозможно существование одного без другого.
Поэтому со смертью Анны Марии Луизы история не закончилась. Мы же с вами помним личный девиз Лоренцо Великолепного?
Глава 5. Le temps revient — время возвращается
Когда умирает сладкий враг —
Надежда, питающая горечь жизни,
Она умирает, когда ясный и нежный
Свет покидает взор.
Но что остается сердцу?
Остается Вера, сестра и друг
Заплаканной дорогой Надежды.
Нежная Вера, которая так редка в этом мире.
Но когда и она умрет?
Любовь отвечает улыбкой:
— Сладка смерть, и сладка жизнь мученика:
Все умрет. Но вечно жива любовь.
Гроза пришла во Флоренцию. Последние дни постоянно лил дождь, иногда потоки воды сносили все на своем пути, не оставляя ни малейшего шанса редким туристам, решившим попутешествовать в самом конце ноября. Еще три дня назад было тепло, и можно было сидеть за столиком знаменитого старинного кафе «Gilli» прямо на площади Республики, сняв пальто и наслаждаясь шоколадным тортом с горячей вишней внутри.
Внезапно все изменилось.
Высокие деревянные ставни французского балкончика были открыты настежь, но лишь шум ливня врывался в комнату, заглушая все остальное, пропали гудки автомобилей и стрекот моторино, громкие голоса и смех прохожих.
Виа Проконсоло за углом от пьяцца Дуомо полностью опустела, словно ливень разом вернул Флоренцию на пятьсот лет назад. Невозможно было вызвать такси, телефон не отвечал — порыв ветра снес антенну радиосвязи на вышке. И хотя вереница белых автомобилей мокла совсем недалеко, на площади Республики, добежать туда было нереально.
Гром гремел не переставая, как и в ту ночь далекого 1492 года, когда молния ударила в собор и огромный камень отлетел от его стены.
Ветер в распахнутых створках балкона играл занавесками. Они взлетали, открывая в мечущемся свете фонаря каменный герб Пацци на фасаде дворца напротив, и новая порция холодных струй пыталась залететь в комнату. Нужно было встать и закрыть двери, потому что звуки бури становились все сильнее, но я лишь глубже забивалась в мягкое кресло и сильнее прижимала к уху трубку телефона.
Я говорила с Медичи.
Встреча в туманном ноябре
— Ты должна говорить «Altezza», «ваше высочество», обращаясь к нему, — предупредил меня потомок свирепых правителей Перуджи, граф Бальони, уже давно виртуально познакомив нас с принцем. Он удивился, что мы до сих пор незнакомы, это при моем-то увлечении эпохой Кватроченто и моей любви к Флоренции!
На удовольствие от встречи я особо не рассчитывала, одно дело имя, другое — реальность, но было очень любопытно!
— Он тебе обязательно понравится. Он такой «vecchio» (старый) синьор. Не в смысле возраста, а в смысле воспитания, манер. Ну, ты понимаешь, о чем я, — сказал общий знакомый, пока мы поедали миндальные пирожные в кафе «Ривуар» на площади Синьории.
Договориться о встрече не получалось целую неделю, то я была занята, то принцу было некогда, мы перезванивались и переписывались, и очередной звонок настиг меня где-то в улочках, ведущих от площади Сантиссима Аннунциата к монастырю Сан-Марко, где пугают туристов, закрывая их в келье Савонаролы. Шла я к площади Свободы, не слишком любимой мною части Флоренции, а куда деваться, очередная деловая встреча была назначена именно там.
Этот звонок сделал мой день. Наконец-то мы договорились о встрече тем же вечером.
Узкая улица «Борго святых апостолов» бежит вдоль Арно, повторяя изгибы набережной дельи Аччайуоли.
Набережной не существовало еще несколько столетий назад, «под покровительством и благодаря щедрости великого герцога Тосканы Фердинанда III» эта набережная была построена муниципалитетом Флоренции в 1823 году, когда снесли арку и несколько ветхих домов, выходивших к реке «во избежание смертельной опасности».
А маленькая узкая улочка с именем Борго помнит шаги флорентийцев эпохи Кватроченто по ее камням, как помнят их серые дворцы, носящие имена старых владельцев — Росселли дель Турко, Боргерини, Буондельмонте. Хотя почему старых — они до сих пор принадлежат потомкам первых хозяев.
О Борго упоминал Данте в «Божественной комедии». Одна из самых древних флорентийских улиц скрывает старинные фрески в пустынных вестибюлях, крохотные фонтаны посреди каменных патио, витражи и колонны, тенистые сады за строгими холодными фасадами своих дворцов.
В те редкие часы, когда ливень стихал, город накрывал туман, обычный скорее для октябрьских дней. Тонущая в тумане узкая Борго казалась оторванной от современного мира, даже редкие горящие вывески старательно стирал туман.
Я пришла за полчаса до встречи, чтобы не опоздать, не потеряться в тумане и найти нужный дворец, я обошла весь квартал, подгоняя стрелки часов, и, наконец, открыла двери старого палаццо и вошла в огромный холодный холл с расписанным потолком и фресками на стенах, резными деревянными капителями.
«In medio virtus» — добродетель посередине — гласила надпись под гербом с двумя львами — темным и светлым. Есть некая середина между противоположными страстями, та самая, которую проще назовут потом «золотой серединой».
Кажется, что туман забросил куда-то в другое измерение, как будто все осталось таким же, как было шестьсот лет назад, ни одного намека на современность. Но нет — морок разрушил скрип современной двери в конце холла, и вышел сторож — охранник? портье? — в современной одежде и вопросительно уставился на меня. Я представилась.
— Я сообщил, — скрывшийся в своей комнате охранник вернулся через минуту. — Сейчас к вам выйдут.
Я продолжала разглядывать фрески, ежась от сырости огромного холла, в ожидании какого-нибудь секретаря или ассистента, когда на широкой лестнице показался тот, к кому я должна была обращаться «Altezza».
— Привет, — сказало Высочество. — Наконец-то встретились. Сразу пойдем наверх или сначала выставку в нашей галерее смотреть будешь?
Мы вышли из палаццо, чтобы пересечь узенькую Борго, раскрыть витые ворота и нырнуть в мокрый от недавнего дождя сад, пробежать под фонарями и оказаться в галерее, где по стенам развешаны картины современных художников.
Мы ходили по залам, я смотрела и кивала, пока мы не оказались у полотна китайской художницы: огромная картина была составлена из лепестков, застывших и раскрывшихся, выпуклых над холстом, словно кремовые розочки на торте.
— А можно потрогать?
Лицо Высочества окаменело, словно я предложила добавить льда в бокал с драгоценной Сассикайей, безумно дорогим тосканским вином.