Словно угадав мои мысли, Сашка мечтательно произносит:
— Эх, сочинить бы что-нибудь гонорарное.
— Мне звонил Витька… — говорю я.
— А-а-а, я уже пишу для них, — кивает Сашка, — о сборе грибов. Это очень важно. Ведь некоторые еще до сих пор не научились правильно собирать грибы, рвут с корнем, разрушают грибницу. Ты даже не представляешь, как это важно.
Я хочу рассказать Сашке о косолапой лошади, которую видел утром, но он внезапно мрачнеет и говорит:
— Я, наверно, буду разводиться.
— Опять поругались? — спрашиваю я.
— Ты понимаешь, — говорит Сашка, — шел вчера домой, думал, помирюсь, хорошо все будет. Сперва все вроде нормально. Теще капусту рубить помог, а потом вышел в коридор и упал. Заснул. И утром со мной опять никто не разговаривает.
— Что же дальше? — спрашиваю я.
— Из дома ушел, — сокрушенно признается он. — Не вернусь больше. Ты мне переночевать разрешишь?
— О чем речь… — обижаюсь я.
Мне хочется сказать ему что-то доброе, хорошее.
— Послушай, — говорю я, — вдруг я буду редактором журнала, я тебя буду печатать с колес.
Сашка благодарно стискивает мой локоть. Я знаю, что редактором меня никогда не сделают, но нужно подбодрить Сашку.
— Старик, — растроганно хмурится он, — а если я стану редактором, я тебя буду печатать. Идет?
Я киваю. А вдруг Сашку действительно сделают редактором? Вот уж тогда заживем!
Мы сидим и молчим. А официант похож на Блока, и от пива веет свежестью моря.
— Ты знаешь, Сашка, — говорю я, — что-то мне не пишется. Время идет, а я целыми днями вот как сегодня…
— Брось, — говорит Сашка, — знаешь, как сказал Ренуар? Больше всего работаешь, когда ничего не делаешь. Хорошо, верно?
Я киваю, а Сашка вдруг поднимается.
— Ко мне? — спрашиваю я.
— Домой, — говорит он, — если сегодня не помирюсь, буду разводиться.
Он уходит, я остаюсь и думаю о своей больной печени. Вот опять, кажется, кольнуло. Так и проходит жизнь.
На мягкой салфетке я хочу записать: «Косолапая лошадь», — но, оказывается, забыл ручку дома. Смятую салфетку я бросаю в пепельницу на горку окурков и выхожу на улицу.
У самого входа в бар кто-то разбил бутылку. От красноватого пятна, расползшегося по асфальту, пахнет сладко и чуть-чуть грустно.
В пустом голубом троллейбусе я утешаю себя сразу полюбившейся мне мыслью Ренуара. Я придумываю сюжеты будущих своих произведений, все мне кажется легко достижимым, я хочу за стол, хочу взять ручку, пододвинуть стопку бумаги. Но я знаю — сегодня писать не придется. Будет много упреков: где я был, почему не взял Андрюшку из садика, когда наконец начну зарабатывать деньги…
Так и есть. Жена кричит, плачет.
— Ты абсолютно ничего не понимаешь в литературном процессе, — говорю я. — У меня свой метод работы. Я не могу, как Золя, прочитав в газете заметку, сделать из нее целый роман. Я не могу, как Сименон, выпускать по роману в год. У нас просто не хватит на это издательских мощностей.
Я ухожу в кухню и записываю на обрывке бумаги: «Косолапая лошадь».
В мечтах у меня: поработать ночью, как любил Достоевский.
Но перед тем как лечь, жена находит мою запись.
— «Косолапая лошадь», — читает она. — Это ты обо мне, да? — А потом начинает плакать. А потом кричать. А потом снова плакать.
Так заканчивается этот день — прообраз дня следующего. Ну можно ли создать что-либо в подобных условиях?
Как я стал йогом
Сейчас и не помню, как получилось, что я систему йогов начал изучать. То ли статью в научном журнале прочитал, то ли от кого-то из знакомых услышал о большой пользе этих занятий для организма. Короче, разузнал я несколько упражнений и субботу — день свободный — задумал посвятить освоению йогизма.
Прямо после завтрака приступил к первому упражнению: встал на голову. Нелегко это мне далось, но я к стене прислонился. Простоял так, перевернутый, с минуту и вдруг вижу: под кроватью — пылища жуткая. Я под кровать-то уж месяца три не заглядывал и, если бы не упражнение, так, наверное, еще бы столько же не заглянул. Встал я быстренько на ноги, взял веничек, тряпку — и за уборку. Таким образом, первое упражнение с большой практической пользой прошло.
Второе упражнение проще. Заключается оно в том, чтобы вдаль смотреть и таким образом нервную систему успокаивать. Сел я перед окном, взглянул вдаль (а она у меня, надо сказать, не очень-то далекая — всего до соседнего дома), взглянул это я вдаль и вижу, что в прачечную — она как раз в доме напротив — белье привезли. И никого народа. Ну, думаю, если сейчас побегу, стоять не придется, сколько нервной энергии сэкономлю. Что ж вы думаете, всего через пятнадцать минут вернулся домой с чистым бельем. Стало быть, и от второго упражнения сплошная выгода.
Третье упражнение самое легкое. Самосозерцание называется. Значит, нужно тихо сидеть и самого себя мысленно созерцать. Стал я этим делом заниматься и вижу: зуб у меня уж с полгода как ноет, а я запломбировать никак не соберусь, ботинки стоптались, костюм лоснится, давно пора в чистку отдать, да и на ужин ничего нет. Чем, думаю, без дела сидеть, пойду-ка я в поликлинику, в службу быта и по магазинам.
Короче, в ту субботу я столько дел переделал, сколько за неделю не успевал. И с тех пор я заядлый йог. Скажем, иду где-нибудь по улице, а потом остановлюсь, посмотрю вдаль и вижу: в магазине ветчину дают, а очереди нет. И в троллейбусе сосредоточусь, в себя уйду — и уже знаю, что в парикмахерскую пора. А вот на голову редко встаю. Только в самых необходимых случаях. Например, когда ластик под стол закатится.
Ужин с шампанским
— А не поужинать ли нам сегодня в ресторане? — сказал я жене.
— Прекрасная идея, — обрадовалась она. — Мы так давно нигде не бывали.
Мы вышли на улицу. Моросил дождь. Жена раскрыла зонтик, я поднял воротник плаща.
В конце переулка показалась «Волга» с бледным зеленым огоньком. Я голоснул.
Прежде чем остановиться, машина промахнула вперед метров двести. Мы резво побежали к ней.
За рулем сидел молодой парень в кепочке с фирменной эмблемой в виде буквы «Т».
— Куда поедем? — кисло спросил он, когда мы устроились на заднем сиденье.
Я назвал адрес.
Мотор взревел, машина дернулась, будто икнула, но с места не двинулась. Парень виновато и смущенно нам улыбнулся и попробовал еще раз. Мотор взревел сильнее, сильнее дернулась машина.
— Послушайте, — взмолился я, — вы же совершенно не умеете обращаться с автомобилем!
Парень потупил глаза.
— Вы правы, — сказал он. — Дело в том, что я кондитер. Шофером работает мой брат. Но он вчера был на свадьбе, устал, прилег отдохнуть, а на трассу просил выйти меня.
Хорошо, что жена недавно закончила курсы автомобилистов. До места мы доехали довольно быстро.
Против ожидания очереди у дверей ресторана не было. Мы беспрепятственно вошли внутрь. Под пальмой сидел швейцар и читал газету. Гардеробщик за деревянным барьером пришивал пуговицу к своему форменному кителю.
— Проходите, проходите, — сказал он, — вон там, видите, два крючка не заняты. Туда и вешайте.
Мы разделись и, посмотревшись в зеркало, проследовали в зал. За столиками пили и ели люди. Мы тоже сели.
Прошло около получаса. Официант не появлялся. Я разыскал его на кухне.
— А вы закусочку купили? — спросил он. — А то у нас кончилась, а новой не завезли. Сбегайте, тут недалеко. Кстати очень рекомендую: в магазине через дорогу отличная селедочка. Посмотрите, за тем столом разделывают.
— А что есть в меню? — спросил я. — Шампанское, скажем?
— «Фанта», — вздохнул он. — Только вы уж тогда сами откройте, а то у меня руки дрожат.
Хорошо, что жена у меня прекрасно готовит. Она мигом соорудила салат и два антрекота.
Когда мы поели, я снова сходил за официантом.
— А музыки не будет? — спросил я у него.
— У нас саксофонист заболел, — сказал официант. — А вообще поговорите с клиентами. Вдруг кто сможет его подменить.
К концу вечера общими усилиями удалось сколотить небольшой оркестр. Хорошо, что сам я в прошлом немного играл на трубе. Мы славно отдохнули и потанцевали.
Когда, поужинав, мы вышли в холл, гардеробщик дремал. Услышав наши шаги, он приоткрыл глаза.
— Найдете свое? — зевнул он.
Мы оделись и направились к дверям.
— Эй, эй! Вы куда? — крикнул гардеробщик. — А чаевые? Вон жестяночка стоит. Туда опустите.
Хорошо, что после чаевых шоферу и официанту у меня еще осталась кое-какая мелочь.
Кардиограмма при свечах
Утром я почувствовал себя плохо и вызвал врача из районной поликлиники. К обеду мне стало хуже, а врач все не шел, и я обратился за помощью в неотложку.
Вскоре в дверь позвонили. С трудом поднявшись, я пошел открывать. То ли от слабости, то ли от сильного жара меня пошатывало. На пороге стояла большеглазая блондинка, из-под плаща выглядывал белый халат. Чувствуй я себя получше, я наверняка постарался бы ей понравиться.
— Вид у вас цветущий, — заметила милый доктор и быстро простучала каблучками в комнату.
— Тридцать восемь и пять, — сказал я ей вслед, будто эта информация могла исправить неблагоприятное впечатление, которое произвела на врача моя внешность.
— Поставьте градусник, — строго сказала врач и начала что-то стремительно записывать в историю моей болезни, потом сложила бумаги и поинтересовалась: — Вы сколько градусник собираетесь держать?
— Минут пятнадцать. — Я хотел доказать свою добросовестность.
— Если вы полчаса его под мышкой промаринуете, так он и сорок покажет, — заметила она. — Я не могу долго задерживаться, у меня полно вызовов.
В дверь снова позвонили. Извинившись, я заторопился в прихожую.
Он был высокий и чернявый, с прекрасной спортивной фигурой.
— Неотложку вызывали? — И он деловым шагом направился в комнату, бросив на ходу: — Побыстрее, меня машина ждет.