— Скорей к Хляминым! — скомандовал муж, и они побежали к соседям по лестничной площадке.
Семья у Хляминых была большая, и все удобные места перед телевизором оказались заняты. Глазуриных посадили сбоку, так что экран был очень плохо виден.
Дома Глазурин привык комментировать происходящее на экране, и жена всегда с ним соглашалась. Когда же после одного острого момента Глазурин стал объяснять, что бы он сделал на месте хоккеиста в этой ситуации, на него зашикали все присутствовавшие, даже малые дети. Впервые Глазурин почувствовал себя чужим, лишним и никому не нужным.
Второй период закончился вничью — 3:3.
— Самое интересное впереди, — потирая руки, сказал Глазурин.
— Ты извини, Саша, — сказал Хлямин, — мы третий период обычно не смотрим. Он поздно кончается, а нам вставать рано.
— А мне что ж, не рано? — удивился Глазурин, но сообразил: переубедить хозяина телевизора не удастся. Глазурин ушел, не пожав Хлямину руку, и долго не мог заснуть, вспоминая, как неуважительно его с женой встретили, как неудобно посадили, как, наконец, почти что прогнали.
— Мастера надо поскорее вызвать, — сказал Глазурин жене.
На следующий день все сослуживцы только и говорили о красавце голе Якушева в третьем периоде. Глазурин молчал и делал вид, что занят бумагами.
Вечером он с женой пошел в кино. Фильм был интересный, научно-фантастический, но стоило вспомнить, что все знакомые в эти минуты следят за матчем СССР — ЧССР, — и яркие краски фильма мгновенно блекли.
Домой они шли пустынным переулком. Из всех окон неслись возгласы Озерова: «Ай-яй-яй, какой момент упущен!» Настроение у Глазурина было отвратительным.
— Может, к Хлямину пойдем, — робко предложила жена.
— Да ну его, — раздраженно отмахнулся Глазурин.
Дома было неуютно, пустынно. Жена включила приемник, но в комнате, где траурно чернел потухший экран, веселая музыка звучала кощунственно.
Ужинали молча, в полной тишине. Потом Глазурин ходил по квартире, осматривая стены, переставляя с места на место безделушки. Взял книгу, перелистал, бросил. Побарабанил пальцами по столу. Не выдержал, спросил:
— Когда же мастер придет?
— Как, разве не ты вызывал? Я думала, ты… — удивилась жена.
Такой ссоры у них давно не было.
— Теперь я ясно вижу, что ты меня не любишь! — кричал Глазурин, и в глазах у него стояли слезы.
Да, это была не та Люба, которую он встретил восемнадцать лет назад.
Утром в троллейбусе и метро среди пассажиров шел восторженный обмен мнениями, как здорово наши обыграли чехов и стали чемпионами. Глазурин почувствовал себя изгоем…
На работе Глазурин первым делом позвонил в мастерскую. Мастера обещали прислать на следующий день, в субботу. Но настроение не улучшилось: вечером должны были показать первую серию многосерийного фильма, и сотрудники предвкушали удовольствие. Упорно лезли в голову еще в школе заученные строки: «Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека».
Когда рабочий день закончился и отдел мгновенно опустел, Глазурин с тоской подумал, что ему некуда спешить, что его никто не ждет. В кафе самообслуживания, куда он случайно забрел, из меломана неслось заунывное:
«Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить…»
Домой он вернулся поздно. Бил себя в грудь, ругал свою неудавшуюся жизнь и плакал.
А на следующий день пришел мастер, заменил перегоревшую лампу, и телевизор стал работать, как прежде. Жизнь вошла в привычную колею.
О трагической полосе одиночества Глазурин больше не вспоминал.
А счастье было так возможно…
Наконец свершилось. Катю пригласили в кино. Коля Быстролетов, с которым она училась в одной группе, сидела в одной институтской аудитории, подошел и, от робости то и дело поправляя галстук, пригласил.
Когда после сеанса Катя вернулась домой, там уже собрались родственники. Приехали старшая сестра с мужем, дедушка с бабушкой.
— Ну как? — первым, по праву старшего, спросил дедушка.
— Очень интересно, про шпионов, — сказала Катя.
— Я в окно смотрела, видела, как вы к дому подошли, — сказала мама. — Долго у подъезда стояли, не хотелось ему уходить.
— Не хотелось, — подтвердила Катя.
— Насчет следующей встречи условились? — спросила старшая сестра.
— А зачем? — сказала Катя. — Мы же завтра в институте увидимся.
— Институт — это одно, а кино — совсем другое, — заметила бабушка.
— Так что про шпионов-то? — спросил дедушка.
— Действительно, что про шпионов-то? — спросил папа.
Мама на него посмотрела, и он замолчал.
— Неужели ты не понимаешь, — начала объяснять Кате сестра. — А вдруг он тебя больше не пригласит. Нужно инициативу проявлять, разве можно это пускать на самотек?
— Неужели не пригласит? — огорчилась Катя. — Он такой внимательный, начитанный.
— Не расстраивайся, еще не все потеряно, — вмешалась в разговор мама. — С завтрашнего же дня начинаем решительное планомерное наступление. Значит, так. Платьишко тебе решительно надо сменить. Наденешь вечернее, выходное.
— С прической, считай, тебе повезло, — сказала сестра, которая была парикмахершей.
На другой день Катя появилась в институте совершенно преображенная.
— Ты что, в гости идешь? — спросил ее Коля.
— С чего ты взял? — пожала плечами она. Вроде дала ему понять, что вечером свободна, но он ничего больше не сказал.
Вечером вновь собрался семейный совет.
— Не отступай, — говорила сестра, — я вот тебе туфли свои привезла. Он как увидит, глаз не оторвет.
Бабушка всплакнула и сняла с себя старинный золотой кулончик.
Но не помогли ни туфли, ни кулончик. Коля будто даже избегал Катю. Катя бы загрустила, но совершенно не было свободного времени. После занятий она бежала к портнихе, потом в косметический салон, потом к преподавательнице музыки: в семье решили, что ей срочно нужно научиться музицировать. А ведь еще приходилось выполнять институтские задания… Ужасно она уставала. Побледнела. Правда, бледность ей шла.
Но однажды Катя увидела: после лекций Коля пошел в библиотеку с Машей из параллельной группы.
Семейный совет ввиду этого чрезвычайного происшествия собрался в тот день на два часа раньше обычного.
— Последняя попытка, — говорила сестра. — Завтра подожди до конца занятий и, если он тебя никуда не пригласит, сама его куда-нибудь позови.
— Верно, — сказала мама и выразительно посмотрела на папу.
Тот сделал серьезное лицо и достал бумажник. Достал бумажник и дедушка, а глядя на него, и сестрин муж.
И вот Катя подошла к Коле. Чтобы скрыть смущение, улыбнулась самоуверенно.
— Пойдем сегодня в кафе, а?
— Извини, — сказал он. — Я сегодня занят.
— Да чего там, я приглашаю, — сказала Катя, как научил ее папа.
Коля посмотрел на нее округлившимися глазами.
— Ужас, ужас, — прошептал он. — И эта девушка могла мне нравиться?
Кино
Крылатый гигант с ревом взмыл в воздух, и Мухин почувствовал себя свободным и одиноким. Никогда они с женой не отдыхали поврозь, всегда вместе, а тут — надо же — не совпали отпуска. И еще этот самолет — Любочка летела впервые, на поезд билетов не достали, а путевка горящая. Конечно, волновалась, но, чтоб Мухина не огорчать, виду не показывала.
Мухин вернулся в опустевшую квартиру, убрал посуду, которую так и бросили на столе после обеда — торопились, боялись опоздать. Еще подмел пол. Больше никакого занятия придумать не сумел. Часы показывали только половину пятого, надвигающийся вечер пугал обилием ненужного свободного времени. Остро захотелось сделать что-нибудь, что принято делать, когда пытаешься заглушить грусть и непокой.
Мухин представил, как он садится в кресло у журнального столика, наливает в рюмку коньяк, закуривает. Так это изображалось в фильмах. У Мухина не было ни кресла, ни журнального столика — в однокомнатной квартире не больно-то размахнешься. И сигарет дома не держали: пять лет как Мухин бросил курить. Оставалась «Экстра» — непочатая бутылка в холодильнике. Мухин извлек ее, запотевшую, мокрую, как ледышка, но на этот раз представил уже другую картину: у кухонного стола он опрокидывает рюмку, кривится, закусывает соленым огурцом… Что-то мрачное, пугающее привиделось ему в этом.
Тут осенило: в кинотеатре неподалеку новый фильм, все обещал Любочку сводить. И хоть одному идти было неловко, будто данному слову изменял, успокоил себя тем, что необходимо отвлечься, развеяться.
Очередь к кассе тянулась длинная. Мухин даже заколебался, стоит ли толкаться — жарко, душно, и вдруг, откуда ни возьмись, — Мерзликин. Когда-то они вместе работали, квартиры от завода в одном доме получили. А потом Мерзликин с завода ушел, устроился механиком в кинотеатр.
— Пошли, проведу, — сказал Мерзликин. — А ты чего один?
— Да вот, Любу отправил…
Миновали контролера, остановились.
— Значит, гуляешь? — игриво подмигнул Мерзликин.
— Ну что ты, — пожаловался Мухин, — грустно, Саша. Я сюда пришел, чтоб не напиться. Бутылка в холодильнике как магнит тянет…
— Может, пивка со мной? Тут в буфете холодное, — посочувствовал Мерзликин, но, взглянув на Мухина, крикнул администратору: — Тетя Маша, поставьте другу моему стул в проходе.
Фильм был интересный, про любовь. Мухин увлекся, несколько раз ловил себя на том, что волнуется за героев, а не за Любочку — как она долетела? — и чувствовал легкую виноватость.
В конце фильма, когда герой признался героине в любви, та прошептала: «Запиши мой телефон». И продиктовала его, Мухина, номер.
Мухин насторожился, а героиня, словно для того, чтобы усилить его изумление, вновь повторила столь хорошо знакомый набор цифр.
Фильм закончился. У выхода Мухин снова повстречал Мерзликина. Рассказал ему о забавном совпадении.
— Ну твой, ну и что? — пожал плечами Мерзликин. — Давай портвейна купим.