— Нет, — замотал головой Мухин. — Мне домой надо, жена должна звонить.
— Не дозвонится, — усмехнулся Мерзликин. — Сейчас зрители начнут трезвонить.
— Какие зрители? — не понял Мухин.
— Ну, которые с актрисой захотят познакомиться. А ты как думал? Миллионы этот фильм уже посмотрели. А может, пойдем к тебе? — Он перешел на деловой тон. — Ты говорил, «Экстра» непочатая? У меня как раз полчаса до следующего сеанса.
— Нет, не обижайся. — Мухину было неудобно, он чувствовал себя обязанным Мерзликину: все-таки провел без очереди и бесплатно.
— Ну хоть два рубля дай, — сказал Мерзликин.
Подойдя к дверям квартиры, Мухин услышал, как разрывается от звона телефон. Вбежал, схватил трубку.
— Можно попросить артистку Светлову? — услышал он хрипловатый голос.
«Началось», — подумал Мухин.
— Вы не туда попали, — сказал он.
Снова раздались звонки.
— Вас вызывает Париж, — предупредили Мухина.
— Вы ошиблись! — крикнул он. — Не соединяйте.
— Савелий, это Бельмондо говорит, — прорезался голос с нерусским акцентом. — Ты чего делаешь?
— Я не Савелий, — сказал Мухин.
— Понятно, — не расслышал Бельмондо, — приезжай сюда, тут весело.
— Вы не туда попали, — громко и внятно произнес Мухин.
«Вот кино, знала бы Любочка, — подумал он. — Бельмондо, Париж, Светлова…».
Следом позвонил Смоктуновский.
— Слушай, Савелий, мы к тебе собираемся.
Мухин хотел увильнуть, мол, срочно убегаю, но вдруг решился — а, была не была, пусть приедут. Есть чем встретить — консервы «судак в томате», сосисок накануне полкило купил. И корыстные соображения примешались: дочка фотографии артистов собирает. Вернется из пионерлагеря, а ей сюрприз — автографы, о которых она и мечтать не могла.
Снова зазвонил телефон. Жена.
— Любочка, у меня такие новости, — стал торопливо рассказывать Мухин. — Если бы ты только знала, кто ко мне сейчас придет. Я тебе по секрету скажу, — он понизил голос, — по возвращении тебя и Маринку будет ожидать приятный сюрприз.
— О чем ты говоришь? — забеспокоилась жена.
— Нет, молчу, молчу, чтобы не сглазить, — ласково захихикал Мухин.
— Витя, у меня сердце не на месте после разговора с тобой. Я чувствую, мне нужно быстрее возвращаться.
— Не надо, отдыхай, все хорошо.
В дверь позвонили.
— Любочка, извини, не могу сейчас разговаривать! — крикнул Мухин и побежал открывать.
На пороге стоял Мерзликин с двумя незнакомыми мужчинами и нетрезво улыбался.
— Здесь проживает знаменитая кинозвезда? — спросил он и захохотал, а потом добавил: — Да и тебе все веселее, чем одному.
— Эх ты, — вздохнул Мухин и пошел на кухню, к холодильнику.
Открытие
Галогенов не ожидал, что опыт пройдет гладко. Но результат был налицо — никому, кроме него, Галогенова, не известный химический элемент находился в запотевшей пробирке. Еще одна клеточка периодической системы Менделеева была заполнена!
«Назову элемент в честь себя — Назарием, — решил Галогенов. И размечтался: — Премию, наверно, огромную дадут, катер куплю».
— А какая слава! На весь мир! — вслух сказал Галогенов.
Но вдруг тень сомнения набежала на его возбужденно раскрасневшееся лицо.
— Слава… — неуверенно повторил он.
Это означало: появятся биографы. Исследователи. Они будут шаг за шагом изучать его жизнь, извлекая на всеобщее обозрение новые и новые подробности.
Так, станет известно: в школе по химии Галогенов перебивался с двойки на тройку. И, пожалуй, странным покажется, что для углубления познаний он избрал институт, который готовил специалистов-химиков. Вряд ли биографы установят, что причиной подобного поступка Галогенова был маленький конкурс на вступительных экзаменах. Но они наверняка раскопают в одной из институтских ведомостей фальшивый зачет по органической химии. Его вписал против фамилии Галогенова Сережка Ваннадиев, когда экзаменатор отлучился из аудитории. Сережка был другом Галогенова и знал: тот не петрит в длинных уравнениях реакций.
Потом всплывет фиктивный брак (чтобы не услали по распределению). Развод. И последовавшая за ним женитьба на дочери директора института, где Галогенов теперь работал.
Первые шаги на службе давались ему с трудом, он начал опасаться, что переоценил собственные возможности, но по счастливой случайности под началом у него оказался Сережка Ваннадиев, который отлично писал квартальные отчеты, готовил планы отдела и даже в порядке личной инициативы взялся разработать основные теоретические положения будущей диссертации институтского однокорытника. Когда работа была закончена, Галогенов отбыл в творческий отпуск на дачу, где в домашней лаборатории тестя хотел подтвердить эти положения практически.
И вот опыт удался. Однако чем больше думал Галогенов о своем грандиозном успехе, тем очевиднее становилась подстерегавшая опасность. Узнают, например, что лотерейный билет, на который выпала «Волга», был куплен уже после тиража по высокой спекулятивной цене.
За ремонт дачи рабочим чем платил? Спиртом. По три литра в день из лаборатории выносил. А главное, выплывет наружу страшная тайна: в огромном сарае на участке Галогенов оборудовал современный хлев, и основные средства существования получал от торговли свининой.
Галогенов взглянул на часы. Как раз в это время жена должна была задать свиньям корм — синтетическую красную икру. Галогенов изготовлял ее при помощи сконструированной Ваннадиевым, но еще не введенной в эксплуатацию и потому тайно перевезенной на дачу машиной. Исходными материалами для производства икры служили морковь, канцелярский клей и солярка.
«И что изобретение в личных целях использовал, пришьют, — с тоской подумал Галогенов. — А это уже уголовщина…».
Он уже занес руку — грохнуть запотевшую пробирку об пол, но вошла жена.
Вдвоем они покормили свиней и вышли на свежий воздух. Свиньи были упитанные. Галогенов заметно повеселел.
— Как ты думаешь, Танюша, — сказал он. — Что, если покупку катера временно отложить и подыскать парочку хороших биографов?
Не привыкайте!
Проснулся от того, что за стеной затарахтел, будто мотоцикл, неисправный кран. Стена его комнаты примыкала к ванной в соседней квартире, сильно умный архитектор придумал такую планировку.
Вскочил в ярости, готовый стену проломить и тряхануть того, кто с крепкими нервами каждое утро умывается ни свет ни заря. Но сам себя осадил: было даже неплохо, что разбудили, — нужно бежать в поликлинику, лаборатория до десяти, а без справки не дадут путевки на турбазу — и тогда прощай горные лыжи и Новый год с Натальей в альпинистской палатке.
Побрился, натянул куртку, перепрыгивая через две ступеньки, спустился вниз. Время не поджимало, просто приятно было поразмяться, вот и скакал — вместо обычной зарядки. Отомкнул ячейку с номером своей квартиры на металлической дверце. Обе утренние газеты лежали на месте. «Надо бы захватить, а то опять исчезнут», — подумал он, но не сделал этого, не хотелось занимать руки даже пустячным предметом и тем отягчать энергичную легкость тела.
Улицу, понятное дело, уже с неделю не убирали: к троллейбусной остановке шел осторожно, едва переставляя ноги, — под снегом гололед, не хватает только перед отпуском навернуться.
Людей на остановке скопилось много. Слабонервные не выдерживали, пытались остановить такси. Машины ехали мимо. Очередь возмущалась.
— Надо же, как снег повалит, никуда добраться нельзя. Впору самим лопаты брать и дороги чистить…
«А что, а что, и возьмите», — чуть было не подначил он недовольных, но сдержался. Нехорошо. Сам-то никуда не опаздывает, а народ спешит, нервничает. Блаженствовал, подставив лицо крупным снежинкам и почти задремывая: какое счастье, зима, морозец, впереди — десять дней фантастического горного отдыха… И Наталья рядом. Неужели сбудется и они уедут вдвоем?
Троллейбус подкатил до того туго набитый, что, казалось, вот-вот лопнет и развалится. Он и не пытался в него втиснуться. Ждал. В следующий — этот тоже пришел не скоро — удалось-таки влезть, правда, самым последним, нажав на выпиравшую из дверей человеческую массу грудью и животом. Но на нижней ступеньке уместился. Двери сомкнулись, сдавив его локоть будто тисками. Он зажмурился от боли. Остатки сна и мечтаний шелухой слетели с ленивого, еще не включившегося на полную катушку разума. И не предполагал, что у этих створок мертвая хватка. Резиновые прокладочки вроде. Ан нет, голый металл. Хорошо, куртка толстая, смягчала жим капканьей стали.
Едва притормозили и дверные челюсти его выпустили — соскочил, согнулся, стал пострадавший локоть массировать, и боль слегка поутихла.
Но нет худа без добра. Пока приходил в себя, троллейбусы пошли чаще. И он сел в относительно пустой, правда, теперь уже опаздывая. Пассажиры сдавливали не так сильно, как металл, но все равно, если бы он был тюбиком пасты, выжали бы до капли. К тому же и тащился караван-сарай, как он сам про себя называл этот вид муниципального транспорта, черт знает до чего медленно, словно тоже боялся поскользнуться. А может, просто троллейбус попался старый, неповоротливый, больной. Задняя дверь тарахтела, как неисправный кран, буксовала, но сомкнуться не могла.
— Не держите дверь. Кто там держит? — в микрофон сердился водитель.
— Никто не держит, езжай давай, — отвечали ему вразнобой несколько голосов.
— Пока дверь не закроете, не поеду, — свирепел водитель.
— Помоги ей, а то грыжу заработает, — пошутил кто-то из глубины.
Мужики дружно начали толкать дверь, створки ее с лязгом распрямились. Троллейбус дернулся.
На следующей остановке повторилась та же история.
— Кто там хулиганит? Ну-ка, уймитесь! — требовал шофер.
— Да кому хулиганить, опаздываем все, — взмолилась женщина в вязаной шапочке, сбившейся набок.
— Прекратите! — не слыша ее, настаивал шофер.
— Заклинило твою дверь!
— Так ведь и будем стоять, — упорствовал шофер.