Кому интересно читать про застрелившегося священника? Большинство всего лишь пробежит взглядом по заметке и через пять минут забудет, о чём шла речь. Но тот, кто знает, как всё происходило, непременно насторожится. Самоубийство? Ага, как же. Всё ровно наоборот: убийство, которое крайне легко доказать. Но что я вижу в газете? Экспертиза мямлит ни к чему не обязывающую ерунду. А почему? Может быть, кто-то поработал с экспертами? Кто-то, умеющий внушать разные разности?
Эта заметка, похоже, предназначена лично для меня. Мол, смотри, парень, что нам под силу, смотри и… Восхищайся, ужасайся, злись — нужное подчеркнуть. Впрочем, первое и второе чувство я испытал гораздо раньше, а третье сейчас малопродуктивно. Итак, если мои предположения верны, дальше по тексту я узнаю ответ на какой-то из своих незаданных вопросов.
«Будучи священником, Этано исповедовал прихожан и обязан был хранить тайну исповеди, но долг пришёл в противоречие с нравственными устоями, когда исповедник узнал о намерении совершить убийство. Священник приложил все усилия, чтобы образумить и отговорить человека от греховного поступка, но убийство всё-таки было совершено, о чём Этано услышал на следующей же исповеди. Священник счёл невозможным жить дальше с тяжестью греха на своей душе и покончил с собой. Имя убийцы в предсмертной записке он не указал, тем самым до конца исполнив свой долг, что заставляет задуматься над целесообразностью сохранения таких традиций, как исповеди. Случившееся лишний раз убедительно доказывает…»
Ничего оно не доказывает. Заставить священников докладывать в полицию обо всех подозрительных субъектах, в запале или религиозном экстазе фонтанирующих на всю исповедальню безумными идеями? Это вполне реально, но тогда рухнут последние устои всех верований, потому что служители Божьи будут приравнены по сути своей к чиновникам муниципалитета. Может быть, ещё и цены начать назначать? Обычная исповедь — три евро. Исповедь с элементами психотерапии — пять евро. Исповедь без цензуры — семь евро. А уж как можно погреть руки на отпущении грехов! Мммм, просто сказка! Только боюсь, святые отцы уже давно и успешно реализовали этот механизм отъёма денег у верующих. Ведь есть пожертвования, не так ли? Просто, мило и невинно, даже если все вокруг знают, за прощение каких проступков почтенный бюргер отвалил церкви половину своего годового дохода. Но в этом смысле церковь может оказаться сговорчивее ревнивой жены, которая потребует всё без остатка.
Что ж, спасибо вам, господа. Теперь я знаю, как и где пути Родерико и Матиаса сошлись вместе. И ведь как всё просто! Герр Холле был откровенен на исповеди, а священнику только это и нужно было, чтобы начать действовать, потому что все мысли будущего убийцы оказались на ладони у субъекта, тоже крайне недовольного своим положением и сложившимися обстоятельствами, но в отличие от большинства людей обладающего неконтролируемым могуществом. Что можно сказать? Они нашли друг друга: послушное орудие и рука, его направляющая.
О, ещё одна маленькая заметка в том же разделе!
«Вчера днём в психоневрологической клинике Доннерталь скончался накануне арестованный за свои преступления серийный убийца. Смерть произошла по естественным причинам, от остановки сердца. Убийца не успел дать показания по ведущемуся расследованию, но полиция утверждает, что имеющихся улик вполне достаточно, чтобы…»
Значит, резчик всё-таки умер. Наверное, так для него будет лучше, ведь вряд ли кто-то когда-нибудь смог бы вернуть его к полноценной жизни. Хотя, умея запускать процесс уничтожения, вполне можно уметь и поворачивать его вспять… Впрочем, это уже мои домыслы. Как сказал Макс? Лично меня, к примеру, уже переделать невозможно, разве что вернуть всё обратно, произведя спайку нейронных контуров, правда, на это доктора Лювига явно не уговорить, а ложиться под скальпель кого-то другого я не соглашусь. Как бы мне ни хотелось стать прежним, что-то в глубине моего сознания удручённо качает головой и шепчет: не сможешь.
«Но когда обернётся зимой весна и тебе клетка правды станет тесна…» Да, в ту клетку я уже не смогу вернуться. Но кто поручится, что сейчас вокруг меня не смыкаются прутья новой?
— Что нового происходит в мире? — спросил из-за моего левого плеча знакомый голос.
Светло-золотистое пальто с огромным воротником, которым можно накрыть голову, как капюшоном, мягкое и нежное: лучшего контраста с идеальными, даже чуточку скуповато-правильными чертами фройляйн Штерн было бы трудно желать. Разве что ещё в качестве обрамления портрета подошла бы нежная пена кружев, непременно цвета кофе с молоком или заката накануне ветреного дня… М-да. Мир не стоит на месте и не носит подолгу одни и те же платья, но что-то в нём всё же остаётся неизменным. И это замечательно!
— Кто-то умер, кто-то родился. Как обычно.
— Значит, пока живём, — резюмировала Анна и без паузы спросила: — Какими судьбами в этом забытом богом уголке?
— По воле обстоятельств и людей, их создающих. А вы?
— Я часто бываю здесь. Это, если можно так выразиться, место моего паломничества.
— К святыням?
Улыбнувшись в ответ на моё недоумение, фройляйн Штерн кивнула:
— Да. Но конечно же для кого-то они покажутся ничего не стоящими развалинами.
Понятно. Скорее всего где-то здесь был дом её предков. Забавно, но я даже в чём-то завидую обладателям семейных руин, у меня-то нет корней, к которым можно было бы припасть. Родственники в Англии? Я толком их не знаю, а мама о своих родных вообще никогда и ничего не рассказывала. Вот и получается, что мой дом — Ройменбург. А что, очень даже неплохо: целый город вместо семейного очага… Нет, слишком грандиозно. С этой мыслью сначала надо свыкнуться.
— Вы ещё долго собираетесь пробыть здесь, Джек?
— Нет. Собственно… Я жду вечернего автобуса.
— А мой экипаж не подойдёт? — Она взмахнула рукой, указав на серебристую «ривьеру», припаркованную неподалёку.
Странно. Ещё полчаса назад этой машины не было. Неужели я настолько зачитался газетой, что не услышал даже звука работающего двигателя? Вот растяпа! Но отказываться от столь щедрого и удобного приглашения было бы глупо.
— Буду премного благодарен, если подвезёте.
— Поверьте, это не составит мне труда. Ни малейшего. До новой встречи, герр Губер!
Кому это она? Кроме меня и человека, торгующего газетами, рядом никого нет.
— Доброго пути, фройляйн! — Киоскёр привстал со своего стульчика и с видимым удовольствием изобразил кивок, больше похожий на поклон.
Они знают друг друга? Любопытно. Нет, разумеется, если Анна часто бывает в Гроттмюле, она вполне может быть близко знакома с его обитателями. Так что же меня смутило? Взгляд. Взгляд, которым меня проводили. Мужчина словно сфотографировал моё лицо, проявил фотографию, вклеил в досье и написал рядом что-то вроде «обратить особое внимание ввиду близости к фройляйн Штерн». Прямо служба безопасности какая-то…
— Забирайтесь.
Я открыл дверь машины и устроился на сиденье. Анна, прежде чем занять место водителя, бросила снятое пальто назад, оставшись в платье хоть и свободного покроя, тем не менее подчёркивающем все линии идеальной фигуры. Интересно, когда эта женщина устанет соблазнять? Наверное, не раньше, чем станет прабабушкой.
— Немного музыки?
— Как вам будет угодно.
Она прибавила громкости проигрывателя, и салон «ривьеры» наполнился звуками.
Ты пришла сюда по осенней траве
Непреклонным шагом судьи,
Без царя в неприкаянной голове
И без Бога в пустой груди.
Тяжёлая роковая мелодия и отрывисто-гулкое исполнение. Этот голос я уже слышал однажды, правда, совсем в другой тональности.
Не просила наград, не боялась молвы,
Не кляла дурную судьбу,
Никогда не жалела, что лица живых
Можешь видеть только в гробу.
Чёткий ритм вдруг сменился тягучей патокой, сила которой всё нарастала и нарастала, грозя полностью затопить сознание:
Полукрик, полуплач, полувой, полустон
От пролога времён к эпилогу времён,
По тебе и по мне, в громе и в тишине,
В каждом прожитом дне и непрожитом дне…
Остановка. Резкий обрыв мелодии, переходящий в скупые, нарочито простые гитарные аккорды:
Лишь на тризне последней безвинной души
Губы крепко сожмёт баньши.
— Какая странная песня.
— Не менее странная, чем её героиня, — усмехнулась Анна.
— Героиня?
— Баньши. Вы знаете, кто она такая?
— Признаться, нет. Что-то ирландское, судя по звучанию?
— Да. Это персонаж легенд. Дух. Или иначе — фейри. Говорят, что баньши живут при старинных родах, опекая их и своим плачем возвещая о близкой кончине каждого члена семьи.
— А если вымрет весь род? Баньши перебирается на новое место жительства?
Фройляйн Штерн качнула головой:
— Нет. Она гибнет вместе с последним из своих подопечных.
— Тогда в нашем мире должно было остаться очень мало этих духов.
— Наверное. Но существует старинная легенда о том, что одна баньши, оплакав смерть своей семьи, не захотела гибнуть, а заключила сделку с христианским Богом, обретя жизнь почти что вечную.
— Каким же образом?
— Получив под свою опеку вместо одного рода другой. Род человеческий. И пока не умрёт последний из людей, будет жить и она.
— Вечная жизнь в рыданиях? Стоило ли оно того?
— Спросите у неё сами, если встретите.
Непременно спрошу. Может быть, ответ смертного духа, заполучившего бессмертие, поможет мне понять, какие вещи имеют цену, а какие нужно выбросить прочь и забыть. Осталось только найти эту плакальщицу.
То при свете дня, то в полуночной мгле
Души прочь бегут от людей.
Ты совсем одна на бескрайней земле,
Но за всеми должна глядеть.