да в Гватемале уходит корнями в колониальную эпоху, когда испанским конкистадорам предоставлялась так называемая энкомьенда, или право распоряжаться коренными жителями. Широкомасштабное производство кофе побудило государство перекодифицировать и усилить принуждение, вернув в практику или переосмыслив колониальные институты, такие как мандамьенто, тоже по сути представляющий собой батрачество в духе описанной Ригобертой картины жизни на финке. Институт мандамьендо (это слово буквально означает «распоряжение» или «предписание») позволял работодателям требовать и получать до 60 работников на 15 дней с оплатой труда. Работников привлекали насильно, если они по личной отчетной книге не могли доказать, что недавно уже успешно выполнили такую работу. Люди с нужными политическими связями не только получали землю по знакомству, они еще и подрывали натуральное хозяйство коренных народностей из горных районов. Лишаясь своей земли и доступа к необходимым ресурсам, коренное население было вынуждено переходить к наемному труду с низкой заработной платой, а иногда и по принуждению. Люди теряли возможность выживать самостоятельно, независимо от работодателей. Чтобы выжить, им приходилось наниматься на финки.
К тому времени, которое описывает Ригоберта, никаких существенных перемен не произошло. Такая стратегия дополнялась другими законодательными методами, такими как законы «против бродяжничества» – очередной предлог вынудить людей работать на плантациях. Сосредоточившись на «приватизации земли» и других подобных мерах, гватемальское правительство не добилось никаких существенных достижений в области предоставления общественных услуг. По этой причине Ригоберта не посещала школу. Как она пишет в своих мемуарах, в 1960-е годы был широко распространен детский труд; маленькие и проворные пальцы идеально подходили для сбора плодов кофе, и землевладельцы считали грехом этим не воспользоваться. Об отсутствии интереса к предоставлению любых общественных услуг говорят данные об образовании и грамотности в Гватемале. В 1900 году читать и писать умели лишь 12 процентов взрослого населения. Еще в 1950 году читать и писать умели лишь 29 процентов, тогда как в Коста-Рике грамотой владели почти все.
Гватемальское государство не удовольствовалось экспроприацией народных земель в XIX веке. Оно продолжало заниматься этим и в 1960-х, и 1970-х годах, когда росла Ригоберта. Однажды на земле, обрабатываемой жителями ее деревни в горах, появились какие-то люди с измерительными инструментами. Ригоберта вспоминает: «Правительство утверждает, что земля принадлежит государству. Оно владеет землей и предоставляет ее нам для обработки… мы можем либо остаться и работать батраками, либо покинуть нашу землю».
Работать на кого? На семейства с политическими связями. Люди пытались жаловаться, но
мы не понимали, что обращаться к властям с этим вопросом – все равно, что обращаться к землевладельцам… Они выгнали нас из наших домов и из деревни. Приспешники Гарсии взялись за это дело с яростью… Сначала они врывались в дома без разрешения и выгоняли всех. Затем выбрасывали наши вещи. Я помню, что у моей матери было серебряное ожерелье и ценные вещи, доставшиеся ей от бабушки, но после этого мы их не видели. Они все украли. Они выбросили нашу кухонную утварь, наши глиняные горшки для готовки… которые ударились о землю и разлетелись на куски.
Люди бежали.
Потрясающее расхождение Коста-Рики и Гватемалы за последние 150 лет не является чем-то предопределенным заранее. У обеих стран похожая история, похожие географические условия и общее культурное наследие; обе они в XIX веке столкнулись с одними и теми же экономическими возможностями. Но такое расхождение опять-таки иллюстрирует выводы нашей концептуальной схемы. Тот же самый импульс, обусловивший усиление государства, был вызван международными переменами и имел в высшей степени различные последствия из-за разного баланса между государством и обществом. По сравнению с Коста-Рикой в истории Гватемалы было больше примеров военизированного принудительного труда, и в ней существовало значительно более многочисленное коренное население, к тому же страна унаследовала деспотические государственные институты Королевства Гватемалы. Таким образом, стимулы к государственному строительству во время кофейного бума к концу XIX века создали здесь Деспотического Левиафана. В Коста-Рике же крах Испанской империи означал, что здесь не осталось централизованных государственных институтов, и за право контроля состязались все четыре главных города. Кофейный бум помог им предотвратить крах и подтолкнул Коста-Рику к коридору. Эффект Красной королевы наиболее очевиден в том, как это привело к появлению экономики мелких хозяйств при поддержке государственных услуг и улучшенных прав собственности на землю. За несколько десятилетий этот процесс создал социальную базу для функционирования демократии.
Насколько важна история
Мы рассмотрели несколько примеров того, как один и тот же импульс к строительству более сильного государства или некоторые одинаковые силы, сократившие деспотический контроль государства, имели совершенно разные последствия для последующего пути государств и обществ. Это наиболее важный урок данной главы. В противоположность тому, о чем во многом рассуждает социология, структурные факторы не создают прочной предрасположенности к одному типу экономического, политического или социального шаблона. Они, скорее, порождают «условные эффекты» – это означает, что их последствия могут в большой степени расходиться в зависимости от существующего баланса сил между государством и обществом.
Хотя это рассуждение носит общий характер и помогает нам осмыслить определенные ключевые пункты как европейской, так и всемирной истории, оно имеет некоторые последствия, выходящие за пределы рассмотрения этой главы. Наиболее важное из них – это то, что такие структурные факторы, особенно связанные по своей природе с экономическими отношениями и тенденциями, порожденными международными отношениями, не только сдвигают положение государства на схеме 2 или 3, но и могут переопределить границы разных регионов на этих схемах. Что наиболее существенно, при изменении этих факторов меняются линии, отмечающие границы Деспотического, Обузданного и Отсутствующего Левиафанов. Это, как мы увидим в главах 13 и 14, многое может сказать о том, какие типы общества, вероятнее всего, построят и сохранят Обузданного Левиафана, поскольку имеют в своем распоряжении более просторный коридор.
Наша дискуссия в этой главе также проясняет, почему в нашей схеме важна история. Как только общество попадает в коридор, оно ведет себя иначе, чем в орбите Деспотического Левиафана или при Отсутствующем Левиафане, когда исторические различия имеют тенденцию к сохранению. Именно по этой причине баланс сил между государством и обществом часто сохраняется. Но, конечно же, этот баланс, в свою очередь, зависит от определенных экономических, социальных и политических отношений, и именно в этом смысле структура экономики или политики в стране не только определяет ширину коридора, но также и будущую его траекторию. Например, история принудительного труда делает государство и элиты более крепкими по сравнению с ослабленным обществом, и поэтому принудительный труд, скорее всего, сохранится и даже усилится, как это видно на примере Гватемалы; также, скорее всего, сохранится деспотизм при коллективизации сельского хозяйства в прошлом, потому что она ослабляет общество, как это видно на нашем примере из недавней российской истории. По сути, все такие сохраняющиеся факторы обесценивают упрощающее рассуждение о тенденции к «концу истории», при котором все нации рано или поздно придут к одним и тем же типам государств, обществ и институтов. История сохраняется и порождает различия, которые нелегко стереть или отменить. Что более любопытно, так это то, что различие в эволюции отношений между государством и обществом может иметь судьбоносные последствия при перемене структурных факторов и при крупных потрясениях, вроде рассмотренных в этой главе. Это происходит, не только потому, что, как мы только что заметили, такие особенности, как история принудительного труда, индустриализация или глубоко укорененная социальная иерархия, влияют на форму коридора, но и потому, что эти страны с разным прошлым оказываются с разным балансом сил между государством и обществом, что закладывает основы для расхождения при наличии одних и тех же структурных факторов.
Но наше рассуждение (и это будет подчеркнуто в последующих главах) также говорит о том, что история – это не приговор. Нации входят в коридор и выходят из него, меняя свои исторические траектории, даже если на манеру и траекторию их движения во многом повлияла их история (место, где страна находится на схеме), а также экономические, политические и социальные условия, определившие форму коридора. Такой подход подталкивает к размышлениям о том, что социологи называют агентностью, – о способности ключевых игроков влиять на ход событий в их обществе, например посредством создания новых и сохранения старых коалиций; при этом игроки формулируют новые требования, жалобы и нарративы либо привносят технологические, организационные или идеологические инновации (как мы это видели в главе 3). Агентность важна в нашей схеме не тем, что может свободно переформировать траекторию нации, как если бы она начиналась с чистого листа. Агентность, скорее, как иногда и внешне непримечательные обстоятельства, может иметь далеко идущие последствия, сдвигая существующий баланс сил в ту или иную сторону и изменяя способ реакции общества на структурные факторы. В главе 2 мы видели, как федералисты сыграли роль лидеров, способных сформулировать новую концепцию и сформировать новые коалиции, принявшие участие в строительстве государства. Мы видели это и на примере Коста-Рики. Хотя между Коста-Рикой и Гватемалой наблюдались заметные структурные различия, на траекторию Коста-Рики в значительной степени повлияли такие лица, как Браулио Каррильо в 1830-х и 1840-х годах. Его решение вывести Коста-Рику из Федеративной республики Центральной Америки позволило стране отойти от остальных государств перешейка. Его решение построить более эффективные государственные институты позволило развиться экономике мелких хозяйств, выращивающих кофе. Возможно, интереснее всего его решение сохранить малочисленность армии, благодаря чему военные играли относительно малую роль в костариканской политике, а в 1948 году армия была и вовсе упразднена. Прими Каррильо другие решения, Коста-Рика, скорее всего, сегодня гораздо более походила бы на современную Гватемалу. Для окончательного упразднения роли военных и создания конституциональной базы современного государства и функционирующей демократии потребовался еще один человек – Хосе Фигерес. Как и в случае с Каррильо, в действиях Фигереса не было ничего предопределенного, пусть он и действовал в обстановке соседства с недавно образовавшейся диктатурой Сомосы в Никарагуа. Но если агентность и повлияла на то, как сыграли обозначенные на Схемах 2 и 3 силы, нельзя утверждать, что она действовала соверше