Первая из моих конституциональных задач – сохранение внутреннего порядка; но та же самая конституция обязывает меня уважать права граждан… одновременно исполнять обе обязанности было бы невозможно. Первую… невозможно выполнить… без некоторых мер обуздания врагов этого порядка немного более строгим образом, чем предусматривает закон. Следует ли мне принести в жертву внутреннее спокойствие ради конституционных прав нескольких лиц?
Если конституционные права встают на пути, то тем хуже для конституционных прав. Один из строителей чилийского государства Диего Порталес сформулировал эту мысль еще более убедительно:
От законников невозможно добиться ничего толкового; а если это так, то какой [ругательство] цели служат эти конституции… если они неспособны предоставить средство для борьбы с известным злом… В Чили закон не служит ничему, разве что порождает анархию, безнаказанность, распущенность, вечные тяжбы… К черту этот закон, если он не позволяет Власти действовать свободно в подходящий момент.
Взгляд, согласно которому «Власть» может «действовать свободно в подходящий момент» заметно отличается от представлений о том, как должно поступать государство, находящееся в коридоре.
Такой взгляд на власть опять-таки коренится в истории Латинской Америки. Алексис де Токвиль указал на эти истоки в своей книге 1835 года «Демократия в Америке», когда написал о том, что в Южной Америке испанцы нашли территорию «населенную народностями… уже экспроприировавшими землю посредством ее обработки. Для основания новых государств им потребовалось уничтожить или поработить множество народов». При этом, как он продолжает, «Северная Америка была населена только кочевыми племенами, которые не задумывались об использовании природных богатств земли. Северная Америка, по существу, все еще оставалась пустым континентом, дикой землей, ожидавшей поселенцев». Конечно, утверждение Токвиля о том, что Северная Америка была «пустым континентом», некорректно, но суть его в том, что Северную Америку нельзя было развивать на основе эксплуатации оседлых коренных народностей. А это означало, что на Севере невозможно было воспроизвести тот тип в высшей степени неравноправного и иерархического общества, что был установлен в Южной Америке (хотя ранние английские поселенцы и пытались это сделать). Рабовладельческое общество Юга во многом походило на общество Латинской Америки, включая низкий уровень общественных услуг, благосостояние элиты и, конечно же, отсутствие свободы для большинства населения. Но Юг США был включен в институциональную среду, отчасти созданную очень отличающейся динамикой отношений между государством и обществом на Севере, и когда он попытался отстраниться от этой динамики в ходе Гражданской войны, то проиграл. Поражение не означало немедленного уничтожения деспотической и эксплуатационной системы Юга США, как мы видели это в предыдущей главе, но в целом оно вывело Соединенные Штаты на иной путь по сравнению с Латинской Америкой.
В Латинской Америке общество осталось ослабленным и неспособным формировать политику и контролировать государство с элитами, что прокладывало дорогу к Бумажному Левиафану с предсказуемыми последствиями для свободы.
Миссисипи в Африке
Бумажные Левиафаны вовсе не ограничены Латинской Америкой. Такой тип государства характерен и для стран Африки южнее Сахары. По сути, оба механизма, поддерживающие слабость и дезорганизацию общества, работают в Африке, как говорится, на полную катушку. Рассмотрим их по очереди и начнем со страха социальной мобилизации.
Один из лучших документально подтвержденных примеров этого страха касается Либерии в Западной Африке. В 1961 году только что созданное Агентство международного развития США (АМР США) отправило группу ученых в Либерию для изучения ее развития. Поначалу они выдвигали свои обычные идеи по поводу того, почему бедные государства бедны. Но вскоре поняли, что здесь ситуация иная. Как позже выразился один из них, социолог и антрополог Джордж Дальтон,
экономическая отсталость Либерии объясняется не отсутствием ресурсов или доминированием иностранных финансовых или политических интересов. Основная трудность заключается скорее в том, что традиционные америко-либерийские правители, опасающиеся утратить политический контроль над племенными народностями, не позволяют происходить переменам, необходимым для развития национального общества и национальной экономики.
Кто же эти «америко-либерийские» правители? Здесь следует вспомнить, что страна Либерия была основана в 1822 году как колония Американским колонизационным обществом (АКО) – в качестве дома для освобожденных и репатриированных из США афроамериканских рабов. Потомки этих репатриантов и стали америко-либерийцами. В 1847 году Либерия объявила о своей независимости от АКО, а в 1877 году была образована Партия истинных вигов (ПИВ), ставшая доминирующей политической силой вплоть до военного переворота под руководством Сэмюела Доу в 1980 году. ПИВ возглавляли америко-либерийцы, доля которых в общем населении в 1960-х годах составляла менее 5 процентов. Дальтон писал: «Как португальцы в Анголе или африканеры в Южной Африке, правители Либерии – потомки чужеродного меньшинства колониальных поселенцев из америко-либерийских семей».
В Либерии возникло двухклассовое общество с разными законами, разными общественными услугами и разным доступом к образованию для правящих америко-либерийцев и «племенных народностей».
Источник: R. Clower, G. Dalton, M. Harwitz, and A. Walters (1966). Growth Without Development: An Economic Survey of Liberia. Evanston, IL: Northwestern University Press.
Карта 15. Родственные связи в Либерии: политические назначения президента Табмена в 1960 году
До 1944 года жители внутренних районов вообще не имели никакого представительства. Дальтон писал об америко-либерийцах: «Парадоксально, но их мировоззрению наиболее близко соответствует этика Миссисипи: сохранять традиционную власть и указывать коренным жителям на их место». Теперь становится понятно, почему америко-либерийцы боялись социальной мобилизации. Строительство эффективного государства могло мобилизовать коренных либерийцев, составлявших другие 95 процентов страны.
В Либерии и в других африканских странах также четко прослеживается другой фундаментальный механизм, поддерживающий Бумажных Левиафанов, – раздробленность власти в условиях немеритократических дезорганизованных бюрократии и судебной системы. Либерийское государство систематически поощряет своих сторонников. Например, в 1960-х годах Дальтон обнаружил, что «для понимания либерийской политики знание родственных связей гораздо полезнее, чем знание либерийской конституции». Он собрал обширные данные о том, как представители политической элиты назначали на бюрократические должности своих близких родственников. (Карта 15, например, отображает удивительно тесные семейные связи либерийской политической элиты в 1960 году при президенте Табмене.)
Немеритократический характер африканских государств отражен и в знаменательной книге Тони Киллика «Развивающиеся экономики в действии». Киллик работал на правительство Кваме Нкрумы в Гане в начале 1960-х годов и лично наблюдал катастрофические экономические последствия режима Нкрумы. Киллик хотел понять их причины. Он описывал строительство консервной фабрики «для производства консервированного манго, местного рынка для которого не было, в объеме, предположительно превышающем общий объем мировой торговли». Стоит процитировать собственно правительственный отчет об этой фабрике.
Проект: Фабрику предполагается построить в Уэнчи, в области Бронг-Ахафо, для производства 7000 тонн манго и 5300 тонн помидоров в год. При среднем урожае в этой области в 5 тонн на акр в год для манго и 5 тонн в год для помидоров, для фабрики потребуются 1400 акров полей с манго и 1060 акров полей с помидорами.
Проблема: В настоящее время источником поставок манго служат разрозненные деревья, а помидоры выращиваются не в коммерческом масштабе, так что производство этих культур следует начинать с нуля. Дерево манго начинает плодоносить через 5–7 лет после высаживания. Основными проблемами проекта становятся задачи получения достаточного количества строительных материалов и организация поставок сырья.
Киллик писал: «Трудно представить более убийственный комментарий об эффективности планирования». Зачем же тогда строить такую фабрику? Дело в том, что она изначально планировалась не как инструмент экономического развития. Она скорее создавала бесчисленные возможности для того, чтобы привлечь политических сторонников в регионе, поддержкой которого хотел заручиться президент Нкрума. Никакого экономического смысла в постройке фабрики в этом месте не было, а проекты вроде этого подрывали согласованность государственных услуг и «эффективность планирования проектов». Но фабрика имела политический смысл. Как Нкрума сказал Артуру Льюису, своему экономическому советнику и лауреату Нобелевской премии, «совет, который вы мне дали, каким бы здравым он ни был, относится, по существу, к экономической точке зрения, а я много раз вам говорил, что не могу позволить себе следовать таким советам, поскольку я политик и должен делать ставку на будущее».
Киллик также отмечал, что правительство Нкрумы пребывало в постоянном страхе запустить процесс социальной мобилизации. Экономические специалисты по развитию в то время придерживались стандартного мнения о том, что развивающейся стране необходимо породить сильный «предпринимательский класс», бизнесменов, которые смогли бы поспособствовать развитию индустриальной экономики. И все же, судя по наблюдению Киллика,
даже если бы и была такая возможность [создания местного предпринимательского класса], то сомнительно, чтобы Нкрума захотел создать такой класс по идеологическим и политическим причинам. Он очень ясно дает это понять, утверждая: «Мы замедлим наше продвижение к социализму, если станем поощрять рост частного ганского капи