— Ты приносишь счастье, — похвалил Адам Шурочку, явно поддразнивая партнера.
— Счастье! — весело сказал Цыганков. — Ну пусть я добьюсь власти над сотней или тысячей таких же, как и я. Неужели я стану для тебя привлекательнее? Боюсь, не стану. Человек привлекателен, когда счастлив.
Он проиграл еще несколько раз. У Шурочки было уже рублей тридцать выигрыша, которым поделился с ней Адам. Она злилась. Из-за Марго? Из-за того, что мальчики предадут?
Шурочка положила деньги на стол и сказала:
— Я не так воспитана… Спасибо за развлечение, граждане гусары. Что-то скучно с вами.
Цыганков поймал ее за руку и попросил Адама сходить проведать Марго. Шурочка с усмешкой глядела на него, но не пыталась освободиться. Пусть подержится. Ей было смешно от этого старомодного жеста Цыганкова.
Адам ушел. Шурочка услышала щелчок замка. Второй дурацкий поступок, подумала она, их заперли для выяснения отношений, но ведь Цыганков пока ни в чем не виноват перед ней, что ему выяснять?
— Я еще в школе отвыкла держаться за ручку, — сказала она насмешливо. Тебе хочется повторить, что я замечательное существо?
— У Марго маленький пунктик: дескать, мы прозевали места на званом пиру жизни. — Цыганков обнял ее. — Ты избалованное чудо, Шурочка. Ты каждую минуту новая.
— Я хотела тебе сказать, что у тебя вонючий одеколон.
— Ты и злая, и порочная, и целомудренная… — Он стал целовать ее.
Шурочка не отвечала на поцелуи, смотрела поверх его головы в окно. По деревенской улице ехал грузовик с досками. Шурочке захотелось закрыть глаза. За деревней на холме тянулось снежное поле, упиравшееся в сосны. Зажмуриваясь, она еще видела небо над соснами, потом стало темно. Руки Цыганкова сковали ее. Она то обнимала, то отталкивала его. И словно теряла сознание.
Потом он, уже умиротворенный, расслабленно ласкал ее, с улыбкой смотрел на ее наготу, не давал ей укрыться и повторял, что она — чудо.
Она молчала, отвечая ему стыдливой улыбкой. Но вдруг подумала, что он уже знает ее тайну, и стала оправдываться. Цыганков засмеялся, успокоил ее, что он цивилизованный человек и не собирается ревновать к мальчику Юре из десятого «Б». Все естественно.
— Ты еще ребенок, — сказал он, целуя ее.
И снова его руки сковали ее, и снова она словно погрузилась в душные жаркие волны.
Они не заметили, как на дворе загустели сумерки и наступил ранний зимний вечер. За окном загорелся на столбе фонарь. При его свете Шурочка видела, как блестят у Цыганкова глаза. Она вспомнила свою бабушку, которая осудила бы ее сейчас, и спросила:
— Почему ты до сих пор не женился?
— Давай поженимся? Хочешь?
— А ты вправду хочешь?
— Не знаю. По-моему, это не очень важно. Но если ты хочешь, я готов.
Она взяла его за волосы на затылке и стала трепать, смеясь и приговаривая, что впервые слышит, чтобы так разговаривали о женитьбе. Цыганков крякал и терпел.
Но Шурочка тоже не собиралась замуж, и без того было хорошо. А замужество — это хлопоты, новые тревоги родителей, непонятные обязательства. Зачем?
— Нет, ты все-таки ненормальная! — сказал он. — Чтобы девушка не хотела замуж? Такого не бывает. Или думаешь найти кого-то получше?
— Может быть, — передразнивая его, ответила она. — Но если хочешь, я готова.
— Так человечество вымрет, Шурочка.
— А почему оно должно быть вечно?
В своей радости Шурочка была как будто на острове и смотрела с этого острова назад, на родительский дом, зная, что больше не сможет жить по его законам.
— Наверное, я действительно порочная, если так говорю о человечестве? — спросила она. — Я же реалистка! Я даже повторю, что мы не любим друг друга. Просто нам пока хорошо… Но это распоряжается природа.
Цыганков закрыл ей рот ладонью.
— Не надо, милая, бога гневить. Ты еще знаешь жизнь не дальше отцовского бумажника.
Шурочка легко шлепнула его по щеке, он отпрянул.
— Это лишнее, — удивленно произнес он.
— Прости, никогда не закрывай мне рот, — объяснила она. — Может, ты хотел сказать, что я чересчур красноречива? Или у тебя другая точка зрения на любовь?
— О любви не говорят, об ней все сказано. Но я вполне представляю тебя своей женой, — снисходительно сказал Цыганков. — От тебя глаз не оторвешь.
Прошло пять дней. Еще оставалась целая неделя каникул, и Шурочке казалось, что это очень-очень много. Она с удовольствием подолгу бегала на лыжах, каталась с гор, по вечерам танцевала в клубе под музыку оркестра старшеклассников из местной школы. И каждую минуту она ощущала себя какой-то новой, словно уже наступила весна.
За несколько дней отдыхающие перезнакомились, установили ровный приятельский тон общения. Даже Большой и Могучий не выделялись среди остальных. Могучий с медвежьей галантностью кланялся Марго, когда приглашал ее, и, танцуя под быструю музыку, выпячивал грудь и живот и выдавал такую азартную чечетку, что ему аплодировали. Может, аплодировали чуть сильнее, чем аплодировали бы другому, но сам Могучий тут был ни при чем. Его звали Иваном Ивановичем, Марго же обращалась к нему с игривой фамильярностью лишь по отчеству, часто с ним танцевала и легко принимала его внимание. Адам глядел на ее кокетство сквозь пальцы.
Товарищ Ивана Ивановича, Игорь Андреевич, пытался ухаживать за Шурочкой. А что она? Смотрела только на Цыганкова, и тот в шутку заметил ей, что не обидится, если она разок-другой спляшет с Игорем Андреевичем. И Шурочка послушалась. Игорь Андреевич танцевал играючи и шепотом говорил ей на ухо, что у нее необыкновенно смелые глаза, что с такими глазами бывают либо очень счастливыми, либо совсем несчастными. Больше он не сказал ничего особенного, но она почувствовала: если захочет, может увлечь его. Немного удивилась Цыганкову: почему он сам подталкивал ее к Игорю Андреевичу?
За столиком в баре между Цыганковым и Игорем Андреевичем случилась небольшая неприятность. Игорь Андреевич вытащил из бумажника деньги, попросил Цыганкова принести коньяку, апельсинов и пепси-колы. Цыганков тоже достал деньги и предложил ему:
— Может, вы сходите?
Тот слегка прищурился, потом улыбнулся и, взяв деньги, направился к стойке.
Цыганков посмотрел на Шурочку, как будто проговорил: «Ты видела, как я обращаюсь с этими Большими и Могучими? Пусть знают!» Но ей стало неловко за него, она отвернулась.
— Игорь Андреевич настоящий умница, — пожурил Цыганкова Иван Иванович. — И деньжат у него поболе твоего, и возможностей. Ценить его надо.
— То есть как? Чего угодно-с? — Цыганков изобразил, что снимает шляпу. — Нет, мы бедные, да гордые.
Марго отвлекла Ивана Ивановича, разговор на том кончился.
Вечером Шурочка прямо высказала Цыганкову, что ей не понравилось его поведение, а он раздраженно ответил, что обойдется без ее советов.
— За что ты меня обижаешь? — спросила она. — Я же хочу, чтобы ты оставался самим собой!
И они поссорились.
Правда, наутро Цыганков извинился, и мир был восстановлен. «Это я виновата, — думала Шурочка. — Он ради меня не хочет никому уступать… Боится обнаружить, что Игорь Андреевич подавляет его». Она решила в следующий раз вмешаться и поддержать Цыганкова.
Днем Иван Иванович объявил, что приглашает молодую компанию на ужин в зимнем лесу. Приглашение было принято. В ранних сумерках расписные санки, запряженные гнедой лошадью, повезли всех к назначенному месту.
На поляне, окруженной соснами, кем-то были выложены пирамидкой сухие поленья, с дощатого стола и скамеек сметен снег. Подросток-возница вытащил из саней большую кастрюлю с мясом, развел огонь и принялся носить к столу бутылки и свертки.
Снег лежал розовый, а в ложбинах — синеватый. Солнце уже село. На закате разлился яркий красно-розовый свет и плавно соединялся с зеленовато-фиолетовыми сумерками.
Пока прогорали дрова, Иван Иванович велел откупорить одну бутылку. Шурочка прежде не пила водки, но выпила почти без страха. Все смотрели на нее. Иван Иванович поднес к ее губам горсть квашеной капусты.
— А вообще-то невкусно! — призналась Шурочка, чувствуя, что от нее чего-то ждут.
— Согласен целиком и полностью! — одобрительно вымолвил Иван Иванович. — Очень невкусно.
За столом происходила веселая неразбериха. Летели вверх искры костра, шатались тени сосен. Пламя отражалось в черных, без белка, глазах лошади.
Разговор еще не установился, еще в нем преобладала гастрономическая тема, еще Иван Иванович, как хозяин, предлагал попробовать то маринованных подберезовиков, то ветчины, то моченых яблок. Но вот прошло несколько минут, вспомнили о кинофильме, объявленном на вечер в клубе, и решили, что не стоит туда торопиться, так как это дрянь несусветная о современном производстве. Марго с простодушным видом стала расспрашивать Иваныча: в чем таится духовная жизнь подобных ему людей дела? Тот, уловив подвох, прижмуривал маленькие глазки, молча смотрел на нее.
— Иван Иванович ужасный ретроград, — усмехнулся Игорь Андреевич. — Льва Толстого перечитывает на сон грядущий.
— А вы? — спросила Шурочка. — Для вашей робототехники требуется любить модернистов?
Игорь Андреевич махнул рукой: мол, какие, к черту, модернисты!
— Предпочитаю техническую литературу и песни Высоцкого, — сказал он. О человечестве думаю в целом хорошо. Женат. Несудим. Какие еще вопросы?
— А можно сделать мыслящего робота? — продолжала Шурочка. — Чтобы вам его было жалко, как человека?
— Ты хорошая девочка, — улыбнулся Игорь Андреевич. Его моложавое твердое лицо приблизилось к ней; на скуле и в углу глаза лежали красноватые отсветы костра. — Давай прокачу тебя на санках?
— Давайте, — согласилась она и посмотрела на Цыганкова. Тот пожал плечами, но ничего не сказал. — Нет, лучше потом, — передумала Шурочка.
— Надо повторить! — торопливо вмешался Адам, словно хотел удержать ее, правда, с опозданием. — Иван Иванович, тост!
Через полчаса поспели шашлыки. Поляна уже казалась обжитой, все чувствовали приятную расслабленность и доброжелательность. Цыганков вспомнил приключения в шабашных бригадах, свою ловкость и предприимчивость. Он разыгрывал в лицах, как брали у него взятки: одни — застенчиво, другие весело, третьи — с презрением. Он как будто хотел раскрыться без утайки, без стеснения и продемонстрировать темные стороны жизни, касаться которых, пожалуй, мудренее, чем овладеть какой-то робототехникой. Однако с ним никто не спорил, его вызов остался незамеченным.