Там сначала резко вырастают маркеры, которые говорят о системном воспалении. Если человек чувствует себя хорошо, а у него вдруг полезли вверх эти маркеры воспаления, то, если сразу дать мощную противовоспалительную терапию, чаще всего удается осложнения предотвратить».
Вопреки закономерности
«Но опять же все очень призрачно. Еще одна, наверное, главная особенность этой болезни — что ты никогда не знаешь, что она выкинет.
Самое сложное — это то, что ты играешь с противником в игру, правила которой он постоянно меняет в одностороннем порядке, не уведомляя тебя.
Вроде договорились о таких правилах игры, а потом хоп: «Извини, ты проиграл». — «Как? Я же делал все правильно». — «А вот так».
И дело не в мутациях, а в непредсказуемости клинической картины, о которой я уже говорил. Мы все-таки специалисты в своих областях, занимаемся лечением болезней, которые хорошо известны, изучены. У нас есть клинические рекомендации, довольно четкие протоколы. Ты всегда можешь поумничать и объяснить, почему ты делаешь так, а не иначе, сослаться на какие-то крупные исследования.
А здесь ничего нет. И чем больше работаешь, тем меньше понимаешь. Сейчас в социальных сетях очень многие выступают на эту тему. И можно абсолютно безошибочно отличить теоретика, который только читает всякие статьи и уверенно так рассказывает, красиво все, как по писаному. Вот будьте уверены, что этот человек ни одного больного не видел и в «красной зоне» не работал.
И наоборот, чем больше приобретаешь практического опыта, тем менее уверенно говоришь. Да, вроде бы мы нащупали такие закономерности, договорились лечить определенным образом, и вот что у нас получается.
Но опять же каждый раз, когда тебе кажется, что ты понял какую-то закономерность, обязательно появится пациент, у которого заболевание начнет развиваться вопреки твоему лечению.
В этом самое большое коварство этой пандемии».
Терапия отчаяния
«Идет совершенствование и накопление наших знаний. Все это происходит всего-навсего несколько месяцев. И самое главное, практически невозможно провести хорошо спланированные исследования, как мы говорим.
Поэтому все довольно многочисленные наблюдения остаются наблюдениями. А анализ наблюдений всегда будет иметь меньшую доказательную базу, чем четко спланированные исследования. Не говоря о том, что врачам, которые работают с больными, честно говоря, не до исследований. Проведение любых исследований — довольно большая бюрократическая морока: составление протоколов, этические комитеты и так далее. Я вообще не представляю, чтобы я сейчас выполз с работы и сел бы писать протокол клинического исследования.
Радикально переломить ситуацию могут две вещи: либо появление надежной вакцины, либо создание какого-то работающего противовирусного препарата. Но при этом пока мы далеки и от того, и от другого, несмотря на то что почти каждый день идут победные реляции: не сегодня завтра все будет. Это напоминает вакцину от ВИЧ, которую придумывают каждые полгода. Конечно, это две вещи могли бы кардинально изменить ситуацию. Но пока еще мы от этого далеки.
Переболевшие коронавирусом уже имеют иммунитет к болезни, у них в крови выработались антитела. Их кровь пытаются использовать для лечения. Все говорят постоянно о плазме переболевших. Но, понимаете, есть две проблемы. Первая: кровь небезопасна. Любая донорская кровь потенциально опасна.
Я почетный донор. Наверное, раз восемьдесят сдавал кровь, если не больше. Меня все время обследуют на маркеры всяких инфекций. Просто так нельзя сдать кровь, чтобы ее завтра перелили другому человеку. Дело в том, что тот, у кого взяли кровь, может быть зараженным, например гепатитами, ВИЧ-инфекцией, но находиться в периоде, когда у него еще эта инфекция в крови не определяется. Это серонегативное окно.
Естественно, кровь обследуют.
Но если у человека нет в данный момент антител по гепатиту C, антигена австралийского, гепатита B, антител к ВИЧ, это не значит, что он этими инфекциями не заражен.
Вот в чем проблема. Мы можем перелить эту донорскую плазму и заразить человека другими инфекциями.
Вторая проблема: неизвестно, у кого сколько этих антител и насколько они помогают. Да, такая стратегия есть. Но это такая терапия отчаяния, честно говоря».
Отрицание как защита
«А многие же вообще уверены, что коронавирус — выдуманная история, его нет, все это заговор и т. п. Но нет, ребята, вы не совсем правы, на самом деле коронавирус есть, приходите, посмотрите. Знаете, есть люди, которые по любому поводу готовы развить теорию заговора. И с ними не надо спорить и как-то комментировать их утверждения. Их надо погладить по головке и сказать: «Конечно-конечно. Да, конечно, дорогой, ты прав». Это крайности. Это совсем отмороженные люди.
С другой стороны, человеку свойственно отрицание того, чего он боится. Это совершенно нормальный психологический феномен. И я, кстати, совершенно не осуждаю людей, которые протестуют против карантина, которые говорят, что все не так страшно, которые пытаются найти в интернете какие-то доказательства, подтверждающие их правоту. Такие действия являются психологической защитой.
Человек всегда пытается — это нормальное свойство человеческой психики — отрицать то, чего он боится. Это естественно.
Нормальный человек так устроен. Мы ведь плохие вещи забываем. Хорошие помним, а плохие забываем. Это защищает нашу психику. Если я все время буду помнить какие-то нехорошие вещи, которые со мной происходили, то я просто с ума сойду. И наоборот, что-то хорошее мне все время хочется представлять. Уже двадцать лет прошло, а я до сих пор помню, какой был красивый вид с той горки, на которую я залез. А как я, к примеру, подвернул ногу, забираясь на эту горку, уже не помню».
Фраза, вырванная из контекста
«То же самое и здесь. Сейчас все, особенно те, кто не в теме, боятся. И массовый психоз только нагнетается. В частности, это прекрасно получается у СМИ. Понятно, им важны рейтинги и так далее. Так оно всегда и было. Но тут вопрос добросовестности журналистики. Опять же, людям на то мозги и даны, чтобы фильтровать, что читать, что не читать, на кого подписываться. Есть же падальщики от журналистики. Заголовки просматриваешь, а там безнадежность полная и жуть кромешная.
За эти месяцы я дал много интервью, написал несколько больших постов в Facebook. Иногда СМИ выдергивают какую-то одну фразу. Например, я написал в одном из постов: главная проблема — инфекцию нечем лечить, то есть реально работающих противовирусных препаратов не существует. Это чистая правда. Все, что мы пытаемся делать, — очень умозрительно. Через несколько дней на каком-то портале заголовок: «Медик из Сеченовского»… Кстати, «медик» — отвратительное слово.
У врачей есть своя табуированная лексика. Если хотите дружить с врачами, некоторые слова и выражения лучше не используйте. Например: поставить прививку, поставить укол, медики, карета скорой помощи. Это омерзительно.
«Медики» возможно употребить, но в корпоративном значении, когда имеется в виду весь медперсонал. А если врач — так врач. При чем тут медик?
Знаете, у нас бывают пациентки «я сама медик». Это значит, гардеробщица в поликлинике или ветеринарная медсестра.
Так вот, «Медик из Сеченовского университета рассказал всю правду о коронавирусной инфекции». Дальше два абзаца воды, и потом выдернутая из контекста одна моя фраза, что коронавирус не имеет лечения.
Каждый зарабатывает деньги по-своему. Хороший гонорар, наверное, человек получил за этот копирайтинг».
Чернобыль сегодня
«Мы действительно неожиданно для себя попали в абсолютно непредсказуемую ситуацию, которая развивается по странным законам. Ситуация действительно внезапная, неожиданная, с которой никто не сталкивался раньше. Я бы даже, наверное, сравнил ее с Чернобыльской катастрофой.
Нынешние инфекционисты, эпидемиологи тоже выглядят довольно беспомощно. С чем они имели дело? Максимум с какими-нибудь вспышками дизентерии в солдатских коллективах. Наверное, самые старые помнят эпидемию холеры на юге России в 1970 году. Но они уже давно на пенсии.
Многие люди, которые сейчас принимают решения, у меня вызывают восхищение, потому что я понимаю, в условиях какой неопределенности эти решения приняты. Они несут за это ответственность и понимают, что могут навлечь на себя всенародный гнев. Но кто-то же должен решать.
Да, эта история действительно очень похожа на Чернобыль. В силу своих семейных обстоятельств я довольно много об этом знаю. И история продолжается. Мы совершенно не понимаем, чем и когда это закончится. То ли через несколько месяцев, то ли через пару-тройку лет».
Оптимизация — не проблема
«Не знаю, сколько в рамках оптимизации у нас сократили коек, но считать, что если бы у нас было их на 20 тысяч больше, то мы бы все это мягко проскочили, неверно, причина такого аврала вовсе не в койках.
Нынешняя пандемия — абсолютный нежданчик. Это такая вещь, которая бывает раз в сто лет. Настоящая катастрофа, непредсказуемая, непредвиденная. И невозможно прогнозировать систему здравоохранения с учетом данной ситуации.
Можно подумать, что все остальные системы были к этому готовы. К примеру, какая-нибудь банковская.
Медицину оптимизировали, а у всех остальных систем есть какой-то резерв, что ли, на это дело? Конечно, нет.
Дело не в кроватях как таковых, поставить кровати — не проблема. Что, пять тысяч кроватей найти сложно? Вон выставочные центры перепрофилировали под госпитали. И врачей можно мобилизовать, рекрутировать. И когда говорят про закрытые больницы, все это чепуха на постном масле.
Проблема в кислороде и проблема в реанимационных койках. Можно, например, открыть госпиталь, поставить 10 тысяч кроватей. Но если там не будет кислорода, если там не будет реанимации с ИВЛ, то это будет не госпиталь, это будет площадка агонирующих.