Ничего не вышло. Чтобы убедиться в этом, достаточно поинтересоваться, где поправляли свое здоровье представители российских элит до вспышки пандемии коронавируса в марте 2020 года — по всему миру, но только не на родине. Это достаточно ясно свидетельствует о нынешнем положении в отечественном здравоохранении. Для российской элиты его как бы и не существовало вовсе, и антироссийские экономические санкции 2014 года не изменили общей тенденции.
А между тем небольшие районные и даже областные больницы постепенно разваливались или закрывались, оставшиеся врачи, пытаясь помочь больным, которых меньше не становилось, губили собственное здоровье, работая каждый за двух-трех сокращенных коллег, в отчаянии пытались закрывать хоть взятками дыры в системе. Чиновники министерства здравоохранения ничего не замечали, главным критерием качества работы медицинского учреждения стала «оборачиваемость койко-места». Охрану здоровья фактически приравняли к ресторану быстрого питания: больной после любой операции обязан как можно скорее освободить место для нового посетителя. Здравоохранение, таким образом, полностью влилось в сферу услуг, оказавшись в той же области, что рестораны и парикмахерские. Система квот, по замыслу творцов этой системы, призвана была выравнять загрузку больниц в течение отчетного периода. Остальную же медицину предоставлялось наладить знаменитой невидимой руке рынка и счастливым владельцам медицинских полисов, которые должны были этими руб лями голосовать за лучшее обслуживание. Недостаточно подготовленные и оборудованные медицинские учреждения должны были прекратить свое существование, а мощные и передовые, напротив, процвести.
Сегодня стало очевидно, что эта стройная система так и не заработала, что жестоко и наглядно показал разразившийся коронавирусный кризис.
Хотя внятного и открытого признания краха от властей не последовало, однако если глава государства во всеуслышание заявляет, что принятые меры, в частности самоизоляция, — это всего лишь способ выиграть время для того, чтобы подготовиться и принять меры ввиду грядущего роста эпидемии, становится ясно: справиться с эпидемией российской медицине не под силу.
Бессмысленно и не ко времени обвинять российскую власть в развале отечественного здравоохранения. В таком же точно положении после начала коронавирусной пандемии оказались все наиболее развитые страны, что свидетельствует о том, что каждый такого рода системный кризис в эпоху глобализации закономерно становится общей проблемой. Специалисты всего мира спорят о том, как должна быть реорганизована система здравоохранения после того, как эпидемия закончится — если закончится.
Количество зараженных коронавирусом в целом по миру не снижается, а растет, вирусологи и инфекционисты уверяют, что нынешняя пандемия — это надолго. Следует ждать новых волн эпидемии. Ни одно правительство в мире не берет на себя смелость обсудить сценарий, где эпидемиологическая ситуация в стране надежно контролируется от начала и до конца следующей возможной эпидемии.
Следовательно, правительствам, в том числе российскому, надо будет основательно пересмотреть принципы развития местного здравоохранения. Существующего российского национального проекта «Здравоохранение», судя по всему, уже не существует. Даже к лучшему, что он так и не реализован в полной мере, хотя, по всей вероятности, его и невозможно было реализовать. Но, по крайней мере, теперь не пропадет впустую хотя бы часть заложенных в него триллиона с лишним рублей.
Оснований для оптимистического настроя в отношении будущего отечественной медицинской помощи немного. Похоже на то, что новой моделью российского здравоохранения станет не слишком хорошо забытая старая советская модель полувековой давности. В нее входят и больницы, готовые мгновенно принять 100–200 тысяч больных, если внезапно разразится эпидемия. Но они же означают, что все средства, выделенные из бюджета на здоровье населения, будут снова уходить на излечение и профилактику только наиболее распространенных болезней, а высокотехнологичные и передовые медицинские услуги опять станут экзотикой. Можно с уверенностью предположить, что отныне никто не одобрит разработку или закупку лекарства ценой в миллионы, чтобы излечить нечасто встречающееся заболевание у нескольких детей. На эти деньги в лучшем случае построят роддом взамен упраздненного пятнадцать лет назад в ходе последней оптимизации. Едва ли в условиях глобального экономического кризиса, который еще только начал развиваться, из бюджета страны выделят дополнительные средства на охрану здоровья населения. Надежда только на то, что бюджет министерства останется на прежнем уровне и расходы не будут сокращены.
Есть также надежда, что после поразившей весь мир коронавирусной эпидемии отечественную медицину начнут снабжать российские олигархи. Огромные средства, которые ежегодно уходят на спортивные команды и прочие чисто имиджевые вещи и мероприятия, было бы разумнее перенаправить на строительство больниц и поликлиник в регионах, а приличные зарплаты должны получать не только звезды спорта, но и врачи с медсестрами. В ходе разразившейся пандемии оказалось, что передовая национальная медицина нужна не только врачам и обычным пациентам, но также и самим олигархам. Коронавирус внезапно отменил привычную доступность медицинских услуг за рубежом, а глобализация обернулась глобальным кризисом системы здравоохранения по всему миру.
Пандемия страха: сделает ли коронавирус нас счастливее?
Если раньше мы могли свободно пользоваться любыми благами цивилизации, почти ничем не были ограничены, то резкая перемена условий существования вдруг сделала нас крайне несчастными. И довольство жизнью сменилось страхом. Это свидетельствует лишь о том, что наше проявление личности (а именно так, на мой взгляд, стоит определить счастье — как возможность реализовать свою личность, самость; следовательно, несчастье — это невозможность проявить свою личность) ограничивалось лишь внешним миром.
Когда же эта связь была пусть и частично потеряна, мы стали несчастными и погрузились в пучину страха. Не говорит ли это о том, что что-то в нашем миропорядке не так?
Не говорит ли это о том, что мы слишком приросли ко всему изобилию, даруемому нам внешним миром? Не говорит ли это о том, что невозможность купить себе новый гаджет вдруг поставила под угрозу существование нашей личности?
Видимо, так. И если о чем сейчас и стоит задуматься, так это о том, от чего зависит наше ощущение счастья.
Итак, помимо данного мной выше определения, что же такое счастье?
Есть довольно прямолинейная, на мой взгляд, биологическая теория, которая объясняет, что счастье равно удовольствию. Согласно этой теории быть счастливым — значит испытывать приятные ощущения. Точка. Человек в данной теории рассматривается лишь как существо, чью биохимическую систему можно стимулировать, и тогда он будет счастлив.
Но так ли это? Если, например, спросить молодых родителей, из чего состоит их день, мы услышим, что по большей части они заняты сменой подгузников, уборкой дома и постоянной заботой о вечно орущем малыше. Одним словом, действий, которые вызывают дискомфорт в жизни у молодого родителя, намного больше, чем у того, у кого нет детей. Следует ли из этого, что дети — это несчастье? Согласно биологической теории, видимо, да.
Но спросите у того же родителя, стал ли он счастливее, когда появился ребенок? И ответ будет, очевидно, положительным. Так, может, все-таки счастье не равняется сумме удовольствий? И счастливый человек — это не тот, у кого удовольствий больше?
Согласитесь, любое событие можно трактовать с двух точек зрения. Взять хотя бы классический пример — «стакан наполовину полон» и «стакан наполовину пуст». Можно считать себя рабом новорожденного тирана и страдать, а можно находить свое счастье во взращивании новой жизни. И тот и другой вариант ответа будет правильным. Вопрос лишь в том, как ты на это смотришь. Тогда получается, что счастье — это умение правильно задавать вопрос?
И тоже нет. Жан-Жак Руссо сказал: «В чем я вижу добро — то и есть добро, а в чем вижу зло — то зло». Звучит, на первый взгляд, очень логично. Вся наша современная культура видит путь к счастью через алгоритмы вроде: «верь своим ощущениям», «поступай, как велит сердце», «верь своим чувствам», «будь собой» и так далее. Но, например, если спросить у наркомана, что такое добро, выяснится, что героин — это тоже нечто хорошее, так как именно он дарует ему счастье.
Стоит ли нам так уж усердно утверждать, что «красота — в глазах смотрящего», а счастье каждый для себя определяет сам?
Есть и полностью противоположный подход — когда Большой Брат сам рассказывает тебе, что такое счастье. Пожалуй, весь XX век — это история того, как людям объясняли, в чем состоит их счастье. Этот подход сводится к простому указанию: ты счастлив, когда твой личный смысл совпадает со смыслом коллективным. Когда твоя личная история — это не твоя история, но часть какого-то большого фильма, который принадлежит власть имущим. Чем все это заканчивается, мы могли наблюдать на примере гитлеровской Германии.
Итак, ни биологический, ни либеральный («в чем я вижу добро — то и есть добро»), ни авторитарный взгляд на счастье не представляется мне правомерным. Что общего у всех этих популярных сегодня теорий? То, что каждая исходит из того, что эмоции — это и есть человек. В них человек и его мысли, пристрастия, взгляды тождественны. Таким образом, следуя этим теориям, жизнь человека представляется некой бесконечной гонкой за тем, чтобы догнать хорошие переживания и убежать от плохих. При этом ценность «я» совсем не берется в расчет. Важны только его переживания — насколько он обложил себя хорошими эмоциями и смог избавиться от плохих.
Но это не есть счастье. Я бы даже сказал, что такое отношение к себе — причина всех несчастий, так как эта безудержная гонка за новыми позитивными чувствами и есть то, что делает нас несчастными. Когда пришел коронавирус, мы оказались один на один сами с собой. И это и есть настоящая «пандемия страха» — когда ты сидишь в тишине и вдруг понимаешь, что твое счастье разрушилось. Именно поэтому резко выросли рейтинги онлайн-кинотеатров, онлайн-игр и так далее.