— Понимаю тебя, Лаврентий, — неожиданно перешел на «ты» Вождь, оказывая Берии высшую степень своего доверия. — Риск велик, но и отдача от этого мероприятия может с лихвой перекрыть все наши ожидания.
— Спасибо за доверие, товарищ Сталин! — произнес командир.
— Ты тоже подожди благодарить, Петр Петрович. — Сталин выбил трубку и отложил её в сторону. — Для начала просвети товарища Хоттабыча начет Абакана. Если и после этого он не откажется…
— Я не откажусь, товарищ Сталин! — Я даже со своего места привстал, чтобы мой ответ прозвучал весомее. Ну, по крайней мере, мне так казалось.
— Гасан Хоттабович, я пойму, если вы решите по-другому, — заявил Вождь. — Мне доводилось в свое время сиживать в Абакане. Но тогда я был молод, горяч… И меня буквально сжигал пожар революционной борьбы. Даже не знаю, как бы я сегодня перенес тот срок… А, уж, в ваши-то годы…
— Я постараюсь выжить, Иосиф Виссарионович!
— В общем так, — подытожил Сталин. — Петр Петрович, у тебя ровно трое суток для подробной разработки операции и подготовки товарища Хоттабыча к намеченной миссии. Извини, больше времени тебе не дам — каждая минута на счету!
— Постараюсь справиться быстрее, Иосиф Виссарионович, — поспешно произнес оснаб, пока Вождь не передумал.
— Тогда идите и работайте, товарищи! Время дорого!
Следующие дни превратились для нас с оснабом в какой-то суетливый кошмар. Мы вечно куда-то бежали, спешили, но всегда не успевали. За меня плотно взялись наши старые знакомцы-Мозголомы — Мордовцев с Капитоновым, на предмет установления в моем мозгу всяких там хитро-вымудренных блоков и запоров. Так что, если какой особо продвинутый вражеский Мозголом вздумает у меня в башке покопаться, там, где нельзя, выжжет у меня нахрен эти ячейки памяти. Жалко, конечно, но терпимо — я и так от склероза уж столько позабывал, что и не упомнить!
Попутно эти же «братья-акробаты» освежили мне знание немецкого языка, который я довольно успешно пользовал еще на фронте своего мира. Частенько приходилось диверсионные вылазки устраивать, да и языков допрашивать. И ведь, черт возьми, у них все прекрасно получилось. Я, как будто и не переставал им пользоваться!
Однако от всех этих манипуляций непомерно болела голова, да так сильно, что хоть волком вой! Мозголомы извинялись, разводили руками, но ничего поделать с этим не могли. Обезболивающие порошки и таблетки, которыми они меня усиленно пичкали, если и помогали, то самую малость. Профессор Виноградов, а поместили меня опять в ту же самую Кремлевскую лечебницу, тоже подчас разводил руками не в силах помочь справиться с болью. Приходилось терпеть, скрипя зубами, и тихо материться, дожидаясь окончания очередной процедуры. После которой за меня брался Владимир Никитич и вот тут уже дела с головной болью шли куда лучше.
Первым делом, когда я вновь вернулся на попечение профессора Виноградова, Владимир Никитич провел полную диагностику моего организма — наличие новых зубов, которыми я обзавелся, не успев покинуть «лечебницу», его просто шокировало. Он немного успокоился, когда я объяснил, что такой стремительный рост зубов не заслуга моего, якобы молодеющего организма, а результат Магического вмешательства Силовика с редким и уникальным Даром Тератоморфа. Профессор, так же, как и остальные, никогда не встречавшийся с носителем такого уникального Дара, пришел в крайнюю степень возбуждения, порываясь, вот прям немедля, побежать и непременно с ним познакомиться. Ибо, по его мнению, действие в тесной связке Медика и Тератоморфа могло подтолкнуть Советскую науку на доселе недосягаемую высоту.
Едва нам с командиром удалось его «удержать». Только для этого пришлось объяснить Виноградову (допуск к секретной информации он имел соответствующий), кем на самом деле является уникальный Силовик. Узнав, что владеет уникальным Даром немецкий диверсант, Владимир Никитич весьма закручинился. Ведь он уже и «губу раскатал», в надежде заиметь столь ценного специалиста по работе с «живыми тканями».
— Эх, какие надежды… Какие перспективы! — ворчал профессор. — Это же можно было у инвалидов руки-ноги восстанавливать, а то и… Эх…
Что же подразумевалось под этим «а то и», мы с командиром так и не узнали. Но Владимир Никитич все-таки сумел успокоиться. И наше плодотворное «сотрудничество» продолжилось — Мозголомы «раскалывали» мою головешку «на части», Владимир Никитич «собирал» её обратно, попутно избавляя от жутчайшей головой боли.
Но вот, наконец, Мозголомы выполнившие «на отлично» свою, не самую приятную для меня работу, «откланялись», извинившись за принесенные неприятные ощущения. Ну, так я и не в обиде, понимаю, что работу они сделали нужную и необходимую. Зато теперь ни одна вражеская Мозголомная тварь не сумеет считать секретную информацию непосредственно из моего мозга. Поскольку свободным временем мы с оснабом не обладали, я пообещал ребятам «с металлическими мозгами на петлицах», что обязательно проставлюсь, как только, так сразу, и радушно с ними распрощался. А после за меня взялся оснаб… Со всем прилежанием и почтением к моим столетним сединам. То есть спуску старику не разу не давал!
Перво-наперво, о чем он взялся меня просвещать — это «особняк»[34] для провинившихся перед советским государством Силовиков, «Осененных» преступников всех мастей и вражеских Магов-диверсантов, которых не поставили к стенке по какой-либо из причин — тюрьма Абакан, о которой ходило множество жутких слухов и легенд. И не только в Советском Союзе, но и за рубежом.
Поселения близ устья реки Абакан были известны с древних времен, едва ли не с эпохи бронзы. Местные аборигены почтительно именовали эту возвышенность «Ах-Тигей» — «Белая макушка», оттого, что на данном месте стояли многочисленные берестяные юрты шаманов-кочевников, ежегодно собирающихся на совместные камлания. В 1675-ом году, еще до эпохи «Повторного обретения Силы», на Сосновом острове, в устье реки Абакан, при впадении его в Енисей, была заложена первая русская крепость в Хакассии — острог Абаканский. Это было первое крупное военно-инженерное сооружение на территории будущего города-тюрьмы для «Осененных», зафиксированное в исторических документах. Абаканский острог со дня его основания стал административным центром на землях, населённых «инородцами». Изначально в остроге разместилась Абаканская управительная контора — учреждение управления хакасами, жившими в Минусинской котловине[35].
С этой крепости и начинается биография современного Абакана. Здесь, в этой крепости впервые зазвучало жуткое имя Абакан, заставляющее трепетать в испуге сердца пробужденных адептов Силы по всему миру.
Глава 14
Острог положил начало процессу освоения Минусинской котловины русскими, а за ним подтянулся еще ряд русских поселений. Здесь «отметился» и Петр Первый, издав три именных указа о сооружении нового острога, и в 1707-ом году на Енисее был возведён еще один Абаканский острог в 20-ти верстах от устья реки Абакан. Так что 1707-ой год стал годом вхождения Хакасии в состав России. Так все и тянулось «тихой сапой и своим чередом» до начала эпохи «Повторного обретения Силы».
Оказалось, что «доисторический» хакасский аул, издавна располагающийся на возвышенности «Ах-Тигей», и с приходом русских получивший название «Усть-Абаканский», был расположен на этом самом месте не просто так, а с определенным сакральным умыслом. Древние шаманы хакасов, что камлали здесь на заре времен, несомненно являлись пробужденными адептами Силы, знали толк в выборе мест — ибо именно в районе возвышенности «Белая Макушка» с разлитой в мире Силой, которую преобразовали своими Источниками могучие местные Пугдуры[36], творились очень интересные вещи.
К тому времени, как братья-сказочники Гримм еще не вмешались в «основные природные процессы» и не подложили всему миру большую «Магическую свинью», хакасские Шаманы ослабли и так же, как и Маги всего остального мира, растеряли былую Силу и Древние Знания. Хотя, к слову сказать, у некоторых умудренных годами Пугдуров время от времени что-то, да получалось. Но совсем уж незначительно и не «зрелищно». Годы бежали, а коренные жители Хакассии постепенно переходили от кочевой жизни к оседлой, начали заниматься земледелием, распахивали ближайшие земли, засевали их зерновыми культурами. Почитание Шаманов слабело и постепенно сходило на нет. Улус стал расти, и в 1823-ем году на картах Российской империи он значился уже, как село Усть-Абаканское.
Первым на существенные изменения «мироустройства» после наступления эпохи «Повторного обретения» среагировал старейший Великий Шаман Хоргыз, продолжающий практиковать древние обряды и таинства с упорством «ученой обезьянки», поскольку большая часть «дедовских методов» была ни на что не годна и вообще не работала. Хотя легенды, передаваемые из уст в уста, поколение за поколением, утверждали обратное. Великие Шаманы-прародители хакасов буквально могли поворачивать вспять реки и сотрясать горы, пользуясь Силами многочисленных и могучих Духов-помощников. В тот день Хоргызу на редкость легко удалось соскользнуть в священный транс и «воспарить» над собственным дряхлым телом, распластавшимся возле ритуального костра с бубном в руке и пузырящейся пеной на губах.
Неожиданно Срединный Мир перед освобожденным от оков тела взором Шамана потемнел от множества слетевшихся на его Зов Духов-Тёсей. Такого количества Духов Великий шаман одновременно не видел никогда за свою долгую жизнь. Да и вообще, если честно сказать, не видел никогда. Все его Шаманские умения можно было по пальцам одной руки пересчитать: у него получалось отделять свое сознание от тела, парить в «эфирных» течениях и изредка видеть «отражение» будущих событий в реках и озерах бесплотного мира Духов. Так же находясь в трансе, он мог распознавать причины разных болезней. А вот лечить их при помощи Древней Силы у него, увы, совсем не получалось. Но Великий Шаман искусно скрывал сей конфуз от соплеменников, выкручиваясь прекрасным знанием лечебных растений, из которых он готовил всевозможные отвары, настои и мази. У иных собратьев по ремеслу не получалось и этой малости… Так что Хоргыз вполне заслуженно считался в своей среде Великим Шаманом — Пугдуром. Большинство же его коллег были откровенными мошенниками.