– Договорились, обязательно приеду, свой будущий орден надену и все девушки мои.
– Ты же говорил, к ордену медаль прилагается за подбитый танк и два фрица, – Иван с Остапом пытались не падать духом.
Как и предвидел Остап, несколько грузовых автомобилей подъехали к лагерю. Кузова с пленными красноармейцами забили под завязку, колонна в сопровождении охраны мотоциклистов выехала из деревни. Привезли на узловую станцию, сразу же погрузили в вагоны. Фляга воды на вагон, такую норму питания выделили немцы. Так продержали двое суток, через щели в вагоне было видно, немцы формируют состав из пленных советских солдат. Остается ждать, куда повезут, некоторые бойцы утверждают, что немцы их привлекут восстанавливать разрушенные города, те которые сами же разбомбили. Другие – отправят в Германию или Польшу в концлагеря. Ведь у немцев на оккупированной территории и так достаточно населения для разбора завалов и других хозяйственных работ.
Правы оказались вторые: привезли в город Дахау, это в Германии. По дороге, а она заняла несколько дней, каждое утро состав останавливался на сопутствующей станции. Немцы проверяли, нет ли в вагонах трупов. Умерших людей, а они в основном скончались от ран, как дрова складывали в поленницу на перроне. Поезд остановился на территории концлагеря. Это стало понятно, когда распахнули двери теплушек, перед глазами открылась картина с аккуратно построенными в линейку бараками и огромной по размерам парадной площадью. Пленных солдат построили в несколько шеренг на расстоянии метр друг от друга. Офицер в форме СС в сопровождении двух автоматчиков, прохаживаясь вдоль шеренг, внимательно всматривался в лица пленных солдат. Тыкал тростью в непонравившегося солдата, сопровождающие автоматчики его тут же стволами выталкивали из строя. Эсэсовец отобрал около двухсот человек. Иван с Остапом попали в его команду.
– Вань, нам повезло, вместе будем, думал, меня не выберет, лицом не вышел, – прошептал он другу.
– Мы здесь в лагере все на одно лицо.
– Ну не скажи, славян выбирает. Странно, некоторые евреи остались в строю, не всех, видно, расстреливают.
Офицер, закончив процедуру отбора людей, расставил ноги на ширине плеч и скрепил руки за спиной. Откуда-то вынырнул в полосатой лагерной робе худощавый заключенный и встал с ним рядом.
Офицер на немецком языке стал громко говорить. Ивану показалось, эсэсовец похож на лающую собаку, есть что-то общее. Одно не ясно, почему не оставили их со всеми, наверно, так думают и рядом товарищи. Если немцы хотели расстрелять, расстреляли бы еще в деревне, как евреев с коммунистами. Не понятно, что он говорит, ждать и догонять хуже всего, русские пословицы народом не зря придуманы. Бежать и как можно скорее, – осматривая глазами территорию. Отсюда не убежишь, по периметру трехметровый забор из колючей проволоки, кузнечиком его не перепрыгнешь. Повсюду охранники с собаками. Поискать варианты, с Остапом посоветоваться, одна голова хорошо, а две лучше, опять пословица на ум пришла.
Немец закончил речь. Продолжил рядом с ним стоящий заключенный:
– Вам выпала честь работать на великую Германию. Будете жить в отдельном бараке. Сейчас пройдете дезактивацию, примите душ, выдадут одежду, приведут вас в порядок. С этой минуты вы в лагере привилегированные пленные. Не каждый удостаивается такой чести. За каждое нарушение будете строго наказаны. Немецкий порядок есть образец культурного воспитания.
Солдаты зашептались:
– А ты говорил, расстреляют.
– Держи карман шире фашистам верить нельзя, – ответил кто-то ему.
На плац вышел оркестр из молодых девушек. Они все как один были одеты в белые блузки, синие юбки до колен, черные на каблучке туфли, на голове голубые береты, и заиграли веселую мелодию.
Офицер что-то сказал переводчику. Переводчик скомандовал:
– Направо, – весь строй по команде повернулся, – шагом марш, – и в сопровождении автоматчиков повел строй.
Привели в бытовой блок, приказали снять с себя военную форму и бросить ее в контейнеры. Несколько парикмахеров из числа узников концлагеря за считанные минуты обрили наголо почти две роты. Дезактивация, о которой говорил офицер, состояла из помывки в душе, на выходе обкатили жидким составом с дегтярным запахом. Всем выдали одежду узника концлагеря Дахау: полосатую робу, пиджак с широкими брюками и кирзовые ботинки.
Некоторые пленные перешептывались: «овцами нас считают», «ну погодите недолго вам осталось издеваться», – высказывали они смелые мысли, другие их предупреждали: попридержите язык за зубами, рядом находятся стукачи. Доложат немцам, расстреляют, привыкайте к лагерной жизни. Говорили, наверно, те люди, кто ранее побывали в советских лагерях. Иван с Остапом держались вместе, боясь, что в любой момент их могут разъединить. После помывки привели в барак: та же казарма, деревянные нары только в три этажа, без матрасов, имелся туалет, умывальная комната.
– Я думал, будет хуже, а так жить можно, а Вань? Тебе где больше нравится спать – на полатях или на лежанке у печи, – Остап попытался поддержать друга не падать духом. – Слышишь, оркестр замолчал, видать, тоже повели мужиков в душ.
Никто из пленных солдат, прибывающих в лагерь, не догадывался, что оркестр играет веселые мелодии для тех, чья жизнь заканчивается в крематории. Офицер после отбора первой партии, в которую определил Ивана с Остапом, отобрал еще одну – только из евреев. Национальность определял на глаз, если сомневался, еврей он или нет, все равно давал команду автоматчикам вывести его из строя. Исключение не делал для азиатов и цыган. Иван еще не знал, что офицер с собачьим языком отобрал его и еще несколько светло-русых солдат славянской внешности для лагерных «утех», но они будут позже. В тот же день каждому заключенному на руке сделали татуировку, выкололи номер. Ивану достался номер из пяти семерок, Остапу на одну цифру меньше.
– Вань, у тебя счастливый номер, хорошо, что не три шестерки, сатана бы обрадовался, брат у него появился, – подшутил Остап над другом. – Домой вернемся, татуировки папиросами сведем, главное, мы живы…
Началась лагерная жизнь, все думы сводились к еде, а она состояла из ста тридцати граммов хлеба, каши в том же количестве, сахар на один лизок в кружке с безвкусным чаем. Но, ознакомившись с лагерными порядками, еда ушла на второй план, грезили мечтами, как спасти свою жизнь. Выживают единицы. Бараков с узниками три десятка, и каждый имел свой статус, в одних жили британцы, итальянцы, голландцы, те же немцы, не согласные с политикой Гитлера. Красный Крест помогал им с продуктами, они имели дополнительный паек. Для женщин отдельные бараки, помимо хозяйственных работ, в основном, они трудились в пошивочных цехах, часто привлекали удовлетворять сексуальные потребности надзирателей. Имелись бараки с детьми. О быте в лагере узнали от поляков, разносчиков пищи. Всех тяжелее достается пленным советским солдатам, для немцев они главные противники в войне.
На следующее утро старший надзиратель отобрал несколько заключенных для обслуживания специального блока, не сказав, какую работу они должны выполнять, ткнув пальцем на Остапа. Ивана и еще несколько заключенных определил в помощь к врачу по фамилии Мергеле.
Иван, услышав слово «врач», подумал, что будет ухаживать за больными узниками, даже проведя менее суток в бараке, не бывая на свежем воздухе, и то умерло несколько человек, а скольким требуется медицинская помощь. Надзиратель Ивана и группу заключенных привел в красивое здание. Если бы не находился в лагере, подумал бы, что это профилакторий для партийной советской элиты. Еще в школе учителя рассказывали, что руководители советского государства свой отпуск проводят в домах отдыха. Нет сомнения, эта больница, чисто выбеленные стены, на окнах белые шторы. Мелькнула радостная мысль: как ему повезло, помог счастливый номер пять семерок. Поляки, разносчики пищи, рассказывали, заключенных привлекают на работу в каменоломни, вот там да, тяжелый труд, норму не выполнил, ту же ногу подвернул, жестоко наказывают, закрывают в карцер размером меньше метра и несколько дней не дают еды и воды. Редко кто выживает. Даже местное население Дахау не брезгует брать себе в батраки пленных солдат, у них жизнь тоже не сахар.
Завели в комнату, закрыли за собой металлическую дверь. Ждать долго не пришлось, зашли двое мужчин в белых халатах с медицинскими повязками на лице и колпаком на голове. Приказали снять робу. Видимо, из них старший стал внимательно рассматривать лица заключенных, взгляд остановил на Иване. Подошел и пальцами расширил у него веки, заставил открыть рот, с силой надавил на заживающую рану. Иван, почувствовав боль, смолчал. Приказали надеть робу и следовать за ними. Привели в отдельную комнату, закрыли за собой такую же металлическую дверь, за окном светило солнце. Посередине комнаты кушетка с ремнями, ну правильно, врач, делая больному операцию, должен быть уверен, что пациент не сможет ему помешать обработать и зашить ту же рану, думал Иван. Стол с медицинскими инструментами, бинтами, ватой, шприцами, в стеклянных бутылках растворы разного цвета. В углу раковина. Снова попросили снять робу. Старший доктор фонендоскопом прослушал легкие. Рукой показал лечь на кушетку. Помощник крепко связал ноги и руки. Наверно, хотят обработать рану, все еще думая, если пригласили работать в больнице, самому надо быть здоровым.
Врач со стола взял скальпель, подошел к «пациенту» и стал резать правую грудь, ведя скальпелем по телу, как рисуют художники картину. От невыносимой боли Иван закричал, попытался головой ударить по руке «лечащему» врачу. Кровь ручьем текла по телу на кушетку, ему казалось, что еще чуть-чуть и она вся из него вытечет. От невыносимой боли потерял сознание, очнулся, когда врач, проделав «операцию», держал в руке кусок бесформенной кожи и махал им перед его лицом, как бы говоря, операция прошла удачно, больной орган я тебе удалил, ты сейчас здоров.
Помощник «врача» из шприца брызнул в потолок раствором и поставил в руку «больному» укол, даже не обработав спиртом