едаль, наверно, мне дадут, а может орден! Вот интересно, в Дахау наш будет комендант или американский, как думаешь, кто нас освободит первыми?
– Тебе не жалко кормильцев, все-таки благодаря им мы остались живы.
– Да я так сказал, к слову пришлось, пусть живут, потомкам расскажут, как штаны сушили. Хоть сколько-то времени поживут под страхом, в любой момент отправят в лагерь, лучше, конечно, сразу в крематорий, что на них пайку портить. Первым напрошусь зачислить меня в кочегары, я бы им, фашистам, спины пропарил, – улыбаясь во весь рот.
– Что ближе к огоньку захотелось, намерзся за эти четыре года, – тоже ответил, говорил, улыбаясь.
– Вань, не замечаешь, шутки у нас идиотские. Приедем домой, родные нас послушают, у виска пальцем покрутят. А у тебя сын, наверно, уже большой. Ему к тебе привыкать придется, поначалу дядькой называть станет, хотя кто его знает.
– Недолго осталось, выдержать бы. – Иван тяжело ответил другу…
День 29 апреля 1945 года для Ивана с Остапом стал вторым днем рождения. Ночью в Дахау зашли американские солдаты, колонны бронетехники двигались по улицам города. Рано утром во двор фрау Марты забежала ее сестра, на ней было надето гражданское платье. Вся, дрожа, взахлеб стала рассказывать, что произошло в концлагере на ее глазах:
– Американцы они, они, – проглатывая слова, – они хуже зверей, ворвались в лагерь, убили коменданта. Расстреляли даже тех, кто поднял руки, это бесчеловечно. – Фрау Марта дала сестре стакан воды. Выпив, продолжила свой рассказ, ей хотелось высказаться, представшая перед ней картина с расстрелом коллег эсэсовцев, повергла ее в шок: – Узники выскакивали из бараков как голодные псы, – прокричав предложение, – набрасывались на охранников и рвали их на куски. Даже подняли с коек больных немецких солдат и их тоже расстреляли. Всех собак в лагере убили. Марта, мне было очень страшно, чудом удалось спастись, платье помогло, случайно его оставила на работе. Узницы шьют хорошие платья, посмотри, – провела ладонью по своей талии.
– Выпей еще воды, все уже позади, я тебя спрячу к сыну в подвал. Вас никто там не найдет. – Фрау Марта умаляющим взглядом посмотрела на своих батраков, обнимая трясущуюся от страха сестру.
Иван с Остапом, слушая рассказ сестры хозяйки, думали об одном: ее спасло от смерти платье, пошитое руками узницы концлагеря Дахау, над которой она издевалась. Удалось ли дожить ее спасительнице до счастливого дня или «вылетела в трубу», сейчас уже не узнаешь. Свобода, колоколом бьет в голове, хочет вырваться наружу и лететь птицей на родину. Четыре года унижений, любой окрик человека воспринимается как окрик надзирателя, и он останется в памяти черной лентой до конца жизни, такое не забывается.
– Мы доедем до лагеря, там у нас остались товарищи, – твердым голосом сказал Остап и пошел запрягать лошадь, не спросив разрешения отлучиться у хозяйки. Фрау Марта молчала, боясь им перечить, понимая, сейчас не она, а ее бывшие батраки над ней господа.
Иван заметил на лице бывшей хозяйки испуг, растерянность и спокойным голосом ей сказал:
– Фрау Марта, нам чужого не надо, лошадь вам вернем. Вернемся попрощаться, сыну передайте, а он пусть передаст своим детям: вас, немцев, от фашизма спас русский солдат. Вы это поймете позже, когда осознаете, что вы натворили. Сестра вам в подробностях расскажет о своей работе в лагере, если ее к тому времени не повесят. Мы с Остапом не будем брать грех на душу, не расскажем о ней американцам.
– Иван, спасибо, – слезно сказала фрау. – Вы меня простите, что я вас хлестала кнутом, так было надо.
– Зла не держим, вам спасибо за приют. Вернется с плена ваш муж Ганс, ему скажите, чтоб больше никогда не брал в руки винтовку. У вас такой сад красивый, удобрен человеческими жизнями, ему и на земле работы хватит, а не в окопе сидеть.
Фрау Марта и ее сестра поняли, что имел в виду Иван, хотя он говорил на русском языке. Обе покраснели.
Выехав со двора, поехали в сторону лагеря, по дороге не встретили ни одного немца. По улицам на машинах ездили американцы, остановились у дома, услышав русскую речь. Две молодые девушки, почти девчонки, запрягали в кошеву лошадь.
– Девушки, вы такие красивые, давайте познакомимся, – подбодрил их Остап, видя, что они такие же узники лагеря. Лица исхудалые, тело как тростинка, платьишки на них истрепанные, на ногах стоптанные ботинки на шнурках.
– Аня, – назвала свое имя курносая, с косой на плече. – А это моя подружка Зоя, – посмотрев на девушку с редкими русыми волосами.
Зоя застенчиво спросила:
– А вы сами-то, ребята, откуда?
– Иван с Урала, я из Львова. – Остап не сказал, что они бывшие заключенные, по их виду и так было видно. – Девушки, вы, наверно, на вечерки собрались, лошадь у ворот, возьмите нас собой, мы парни плясуны, частушек много знаем.
Девушки засмеялись. Аня ответила:
– Домой едем, хозяйка лошадь отдала, вот собираемся в дорогу. Боимся мы здесь оставаться, а когда наши придут, вы не знаете?
– Вот трусихи, немцы разбежались по норам, мы сейчас свободные люди, сами хозяева, – продолжал смело и весело говорить Остап.
– Мы, когда первый раз увидели американцев, от страха душа в пятки спряталась, – курносая стала рассказывать, положа руку на грудь. – Один солдат нам предлагал какую-то металлическую банку, бормоча на своем непонятном языке. А кожа у него, как сажа, я так испугалась, ноги тряслись. Подумала, в костре погорел или немцы над ним издевались, подружка потом сказала, что он негр. Я же деревенская, откуда мне знать, дальше своей деревни не была, натерпелись мы страху. Мне было тринадцать лет, когда в лагерь привезли. В нем пробыла недолго, у одного надзирателя хозяйство в Дахау, я его жене понравилась, семнадцать коров у них. На пальцы мои посмотрите, от работы не разгибаются, – показав их, прослезилась.
Остап, видя, что девушкам досталось – нелегко жить в батраках у немцев, совсем еще дети, решил предложить им помощь:
– Девчонки, возьмите нас собой, дорога дальняя, а с нами вам безопаснее.
Девушки переглянулись.
– А что, Зоя, и вправду пусть с нами едут, куда мы вдвоем? Ночью нам будут защитниками, хотя какие из вас защитники, – и уже взрослым голосом спросила: – Давно в плену? – Аня жалостливо посмотрела на ребят.
– Четыре года, – проглотил слова Иван.
Остап тут же сказал:
– Подождите нас, мы доедем до лагеря, может, остались живы товарищи, узнаем, что с ними, и вернемся.
– Мы вас подождем, свободы дольше ждали. – Зоя уже ответила, осмелев.
Подъехали к проходной лагеря. Повсюду ходили американские солдаты, у машин с красными крестами на земле кучками сидели заключенные. Врачи им оказывали медицинскую помощь.
Остап сказал:
– Вань, побудь с лошадью, а я по лагерю пробегусь, может, знакомого увижу, хотя вряд ли, за эти годы все умерли.
Иван смотрел на бывших заключенных, а радости на лицах не увидел. Узники еще не осознавали, что лагерной жизни пришел конец. Как встретит их родина, ведь некоторые сдались немцам добровольно, это они с Остапом попали в плен в бою. Обоих контузило, сил не было поднять с земли гранату, а так бы взорвали себя и немцев.
Остап зашел на территорию лагеря. У каменной стены в разных позах лежали трупы эсэсовцев. Подумал: смерть их настигла на рабочем месте, как говорят в народе, не рой яму другому, сам в нее попадешь, – и плюнул в их сторону. Надо же американцы собак не пощадили, – проходя мимо трупа овчарки, – стало быть, не обманывала сестра хозяйки. Собак жалко, они не виноваты, что их хозяева нелюди. Представил, как фашисты бегали по лагерю, как крысы, а американские солдаты их вылавливали, ставили к стенке. Наверно, слезно просили их не убивать, ползали на коленях, все бы отдал, чтобы посмотреть в глаза надзирателей. И в воде плавают трупы эсэсовцев – заметил, проходя берегом канала. Подошел к перрону. На путях стоял эшелон. Вагоны с настежь отрытыми дверями забиты под завязку трупами. Шустрый американский солдат снимал на кинокамеру злодеяние фашистов. Каждый кадр станет для потомков историей, и они с Иваном тоже история, только живая, не пленочная, прошедшая ад концлагеря.
– Пять семерок шесть! – услышал он за спиной радостный голос. Обернулся, несколько заключенных несли деревянные ящики. Узники остановились, положили ящики на землю. – Остап, ты меня не узнаешь, – на него смотрел «живой» труп с втянутыми щеками и круглыми глазами, как фары автомобиля «студебекера», таких машин как раз стояло с десяток у входа в лагерь.
Остап смотрел на узника, который назвал не только его имя, но и лагерный номер, и не мог вспомнить, кто он такой. Знакомые черты лица.
– Вспомнил, ну! Сорок первый год, мы с тобой в одной бригаде работали, – заключенный пытался улыбаться, но не получалось, мешали впалые щеки.
– Профессор, это вы, мать честная, и живой! Вот так встреча! – обрадовался Остап, узнав узника. Подбежал и обнял его.
Профессор, хлопая ладонями по спине Остапа, слезно сказал:
– Значит, тоже выжил! Мне говорили, что ты с товарищем трудился у бюргера. А меня фашисты определили на легкую работу – в архив. Я же знаю немецкий язык.
Остап решил его подбодрить, уж больно он имел удручающий вид. Прошло три года как они не виделись, единицам узников выпало счастье остаться живыми, находясь в лагере Дахау:
– Профессор, у вас что в архиве дополнительный паек не полагался, щек не вижу!
– Немец в последние месяцы совсем озверел, перестал кормить, всю траву подъели, видишь земля голая, – обведя вокруг себя головой. – Ну ничего, сейчас отъедимся! Архив сохраним для потомков. Наши солдаты придут, я им передам документацию. Американцам сейчас не до архива, по городу вылавливают сбежавших надзирателей. Видел бы ты, как они расстреливали фашистов, у всех узников было радости-и – черпаком хлебай! – протянув слова. – Вернусь в Москву, снова пойду преподавать в университет. Книгу напишу, про нас напишу, пусть потомки знают, что такое фашизм. А тебя с товарищем найду, ждите весточки, в гости приглашу. Я вам столицу покажу, как никто вам ее не покажет!