Хозяин уперся ладонями на стол, смотрел на них кровавыми глазами. И был похож на раненого волка, который намеревается наброситься на охотника.
– Ознакомился с вашими личными делами, – ткнув пальцем в папки. – С вас хоть портреты рисуй, орденов не перевешать, полная грудь. Мой предшественник наложил на себя руки не без вашей помощи, – говорил угрожающе. – На моей памяти вы первые зэки из грязи и в князи, статья пятьдесят восьмая тяжелая, десять лет от звонка до звонка. Они там из ума выжили и не знают, – показав указательным пальцем на потолок. – Откуда им знать: предателей родины не перевоспитать. Хотя бы спросили нас начальников лагерей, мы бы им правду-матку разложили по полочкам. Я бы вас всех к стенке поставил. Марают имя товарища Сталина! – усилив голос на последних словах.
Иван, слушая нового хозяина, пытался понять, что он хочет этим сказать. Все слова в кучу собрал, даже имя Сталина упомянул. По виду не пьяный, прежний начальник тоже тыкал пальцем во всех подряд, видно, взял с него пример.
– Генералов амнистировали, с этим решением соглашусь, они на фронте искупили свою вину. А тут вши лагерные, пользы для страны никакой. Защитнички нашлись, мать вашу, товарищу Сталину написали письмо. Но ничего, я подожду, попадете ко мне в лагерь, все буквы в алфавите забудете, – говорил, видать, с самим собой.
У Ивана с Остапом одновременно на лице выступил пот. Хозяин уткнулся глазами в стол, видать, думая, что еще высказать и угрожающим тоном продолжил:
– Завтра мой заместитель отвезет вас на станцию, посадит на поезд, – тыкая пальцем в папки. – Выдаст вам справки об освобождении, а то дай их сейчас – от радости натворите дел, потом за вас отвечай. Конвойный, – сурово посмотрев на него, – отведи зэков в камеру, дежурному строго настрого накажи, пусть глаз с них не спускает. Хоть сам рядышком садиться, но чтоб утром зэки были живыми и здоровыми. А то, как бы мне самому на нарах не оказаться. Надо же, товарищ Сталин двух врагов народа пожалел, кому скажи – не поверят, – уже сказал себе под нос.
Иван с Остапом, выслушав хозяина, радостных эмоций от его слов никаких не проявляли. Он над ними издевается, мстит за своего предшественника, если прямо обвинил в его гибели. Надеется, что поверят в его сказку, завтра выпустит на свободу, держи карман шире. В камеру отправил, а не в барак, решил голодом заморить. В его словах столько злости, собака и то добрее.
Поместили в ту камеру, где днями ранее в ней сидели. Остап сразу лег на нары, Иван, видя, что друг загрустил, сказал:
– Ты что не радуешься, завтра сядем в вагон и поедем домой, – говорил как бы ему и себе, понимая, что их никто из лагеря не выпустит, у хозяина нет таких полномочий. – Остап, ты чего молчишь, и не такие унижения проходили и в этот раз прорвемся. Я думал, начальник нас прямо в кабинете пристрелит, слюни бежали рекой. Понятное дело, мы старого хозяина подвели под монастырь, понимает, что и ему зэки подставят ножку, вот как лейтенанта бревнышком «случайно» придавило.
– Вань, мы ведь ему ничего плохого не сделали. Нашей вины в смерти хозяина нет, он сам пустил себе пулю в лоб, если кто и виноват, то это Микола. Бандеровец сейчас покойник, так хочет на нас отыграться, – по-детски оправдывался Остап, имея в виду нового начальника лагеря.
– Я когда услышал слова: «Завтра нас освободят», – подумал о геологах, встретились с профессором и написали письмо Сталину. Заметил, как начальник все время упоминал имя вождя.
Остап поднялся с нар и стал ходить по камере, бубня себе под нос:
– Лучше бы по физиономии съездил, ясно и понятно, а тут думай всю ночь. Чокнуться можно. Сестренка, наверно, уже большая, отец воевал или ему дали бронь, у него со зрением не очень. Мать в госпиталь пошла, где же ей еще быть, если до войны медсестрой работала.
Иван, видя, что у друга сдают нервы и он стал заговариваться, встал с нар взял его за плечи и потряс.
– Остап, ты это, давай, заканчивай сам с собой разговаривать. Не дадим хозяину удовольствия отправить нас в психушку.
В коридоре послышались звуки шагов. Дежурный открыл дверь камеры:
– Нате поешьте, – подав миску с гречневой кашей и бидон с водой. – Утром принесу вам новую одежду, а то в зэковской на первом же углу милиция сцапает, – сказал такие слова и вышел, закрыв за собой дверь.
Остап вслед сказал:
– Вань, еще раз зайдет, я его кастрюлей по башке огрею, сколько можно над нами издеваться.
– Ты это брось дурить, он-то причем, в лагере хозяин всеми делами рулит. Положимся на судьбу, вспомни, она не раз нас выручала.
Покушав, легли спать, засыпая, думали о завтрашнем дне: какой он будет?
Разбудил звук ключа в двери, дежурный вошел в камеру:
– Мужики, одежду вам принес. В вещмешках найдете мыло, бритву, полотенце, – бросив все носимое на нары, выходя, обернулся: – Быстро переодевайтесь и подходите к дежурке. Начальник дожидается, весь на иголках, третью кружку чаю допивает. Да, мужики, наделали вы шума! Сколько лет служу в лагере, но такого случая еще не припомню, – и вышел из камеры, не объяснив суть своих слов, оставив дверь отрытой.
Иван с Остапом переглянулись и быстро переоделись, надев одинаковые черные костюмы, клетчатые рубашки, гражданские фуражки с козырьком, и стали похожи на братьев-близнецов, одежда одного фасона. Остапу достались брюки большего размера, подгибая их, пошутил:
– Нам бы этого закройщика брюк к нам в камеру, он что не знает мой размер, сколько лет по лагерям сидим. А Вань!
– А гробовщикам без разницы, какого размера твой костюм. Мне вот непонятно, зачем нам выдали бритву, ведь на небесах и своих парикмахерских хватает. Если посчастливится попасть в рай, первым делом побреюсь, – сказал, трогая свое щетинистое лицо…
Хозяин встретил Ивана с Остапом холодным взглядом, держа в руке кожаную папку. Внимательно осмотрел их внешний вид, даже приказал повернуться спиной:
– За мной, шагом марш, – сказал им в приказном тоне.
Вышли из здания карцера, у входа на парах стоял воронок. Офицер в чине майора в окружении трех солдат с автоматами наперевес курили папиросы. Офицер тут же подбежал к начальнику лагеря, представил руку к фуражке, громко доложился:
– Товарищ подполковник, конвой для сопровождения осужденных построен.
Хозяин отдал офицеру папку. Из кармана брюк вынул скомканный носовой платок и вытер им вспотевшее лицо. Уставшим голосом проговорил:
– Как посадишь зэков в вагон, сразу мне позвони. Да звони из милиции, чтоб никто не слышал. В Москве от меня ждут срочного звонка. Надо же, Сталин своей рукой подписал, кому скажи – не поверят.
– Есть доложить, – бойко ответил майор.
Автозак до города Чусовой проехал путь без остановок. На железнодорожном вокзале майор из папки вынул две справки об освобождении из лагеря Ивана и Остапа. Вручая их им, строго наказал:
– На сегодняшний день для вас справка об освобождении – главный документ. Не потеряйте, а то снова попадете в лагерь. Да смотрите от радости не напейтесь, знаю я вашего брата, только за ворота выйдите, рука сразу тянется за стаканом. Пойдемте, я вас в вагон посажу, да ведите себя прилично.
На путях стоял поезд, майор, посадив на места Ивана с Остапом, выйдя из вагона, встал, напротив их окна. Первым проронил слово Остап, смотря на майора:
– Вань, пока поезд не тронется, не поверю, что нас освободили. Ишь как смотрит, как провожает любимую девушку, моча в голову ударит, заскочит в вагон и увезет нас снова в лагерь.
Иван откинулся на спинку, кинул взгляд на провожающего офицера:
– Видно, и вправду товарищ Сталин в руках держал письмо геологов. Все-таки на земле порядочных людей больше, чем вот таких, – и кивнул в окно в тот момент, когда поезд тронулся.
Майор подумал, что зэки с ним прощаются, и машинально махнул им рукой.
Остап встал и тут же сел:
– Милиция проверит наши документы, а они у нас не в порядке, печати подписи нет, опять в камеру закроют, – вынимая из кармана справку об освобождении: – Печать есть, подпись хозяина тоже имеется, – читая, повернул справку обратной стороной, – тут чистый лист.
Иван, видя, что Остап волнуется, решил его подбодрить:
– Нам бояться некого, за нашей спиной товарищ Сталин, – сказал шепотом, чтобы не слышали пассажиры, трогая свое небритое лицо. – Побриться бы не мешало, а то костюмы выдали новые, а морды так и остались старыми.
– Может, мы старообрядцы, у них все мужики с бородой. Приедем в твой Курган, побреемся.
– А там до моей деревни рукой подать. Ты обещал в гости приехать, выпал случай.
– Нет, Иван, я сначала с родителями повидаюсь, а потом и тебя со спокойной душой навещу. Мать на меня взглянет – в обморок упадет, похоронили они нас, это точно. Думаю, кого-нибудь из соседей попросить обо мне рассказать, чтоб ее подготовить, ну что я живой.
– А я представляю встречу с родными иначе: сын от радости мячиком заскачет, – и резко замолчал. – Конечно, у меня сын, – проговорил себе под нос. – А если дочь, опять же матери помощница, – уже высказал радостным голосом.
Иван с Остапом проговорили до самого вечера, на очередной станции в вагон зашли два усатых подвыпивших фронтовика. Иван обратил на них внимание, когда они твердым шагом шли по перрону, неся в руках по тяжелому чемодану, за плечами вещмешки. У каждого на гимнастерке красовался орден Красной Звезды, полная грудь медалей. Сели на полку напротив. Чемоданы засунули под сиденье. Худощавый фронтовик тот, что старший сержант, ему около тридцати, развязал вещмешок и достал банку тушенки, булку хлеба, две бутылки водки, выложил все на стол. Второй, он рядовой, чуть поплотнее и помоложе товарища, также развязал свой вещмешок достал две каральки копченой колбасы, завернутую в бумагу, банку кильки, складной нож, две ложки. Сержант ножом нарезал ломтиками колбасу, хлеб, открыл банку тушенки и банку кильки. Не разговаривая, раскупорили бутылку. В граненые стаканы, а они стояли на столе, налили водки под ободок. До дна выпили и стали есть, не обращая внимания на сидящих пассажиров. Налили по второй, но уже половину стакана, и снова выпили, также, не говоря ни слова.