– Мне ничего не известно, – зашептала она. – Ничего не ведаю…
– Хаук? – он снова обернулся к брату.
– Я уже сказал, там такая каша в голове. Она сама не понимает, о чём знает, а о чём нет. Пытай дальше, как разум прояснится – я всё вытащу оттуда, – брюнет широко зевнул.
Лассе издевательски улыбнулся и, снова приняв облик туманника, рывком пробил грудную клетку жрицы рукой.
– Что же будем воскрешать твою память, а потом и тебя, – на его губах блуждала страшная улыбка. – Знаешь, что будет, если я приму человеческий облик. Нет! А ты подумай?
Ёрку затрясло сильнее.
– Да, всё верно. Я вырву твоё гнилое сердце. А потом впихну его на место и заставлю тебя дышать. Боль будет такой, что сосуды в глазах полопаются и начнёт тошнить. Но ты будешь жить, пока я снова не извлеку его. А я буду делать это медленно и не один раз.
– Я умоляю… – по щекам Ёрки скатывались крупные слёзы.
– Умоляешь?! А ведь я выбрал тебя неслучайно. Ты не щадила мою Сонью. Да, а она гордая, сильная и не умоляла, когда ты стегала её розгами. Я запомнил тебя, тварь. В тот вечер, когда я прибыл к вам. В твоей руке плясали розги. Тебе нравилось уродовать мою женщину. Ты наносила ей, беспомощной, привязанной к столбам, удар за ударом. И улыбалась. Тебе нравилась её боль. В чём-то, жрица, мы с тобой схожи. Я тоже люблю смотреть, как корчатся мои жертвы, и признаюсь – мне всё равно, какого они пола. Я вижу лишь суть человека, его нутро.
Он громко засмеялся.
– Умоляю… – взгляд Ёрки метался от мужчины к мужчине.
– Почему душа Соньи привязана к туману? – рявкнул Лассе. – Почему именно она? И где проводили ритуал? К чему привязка?
– Никто не знает, только Верховная, – жрица билась в припадке. – Она никому никогда ничего не говорила. Мы следили за послушницами. Когда алтарь был голоден, выбирали самую бесполезную и приносили в жертву. Охотились за мужчинами и отдавали их гуронам в обмен на товары: ткань, посуду, еду…
– Хаук?
– Не лжёт, – зевнул он.
– Молодец, жрица! Вот видишь, как складно ты запела, а говоришь, что ничего не знаешь. Тот алтарь, что внизу, какова его сила?
– Он влиял на тех, кто обладал магией жизни. Других девочек в храм не брали, – прохрипела Ёрка. – Не знаю как, но Верховная говорила несколько раз, что он всего лишь часть, соединённая с Великим началом тумана. Но никто не знает, что это значит.
Лассе взглянул на Хаука, тот уверенно кивнул.
– Хорошо, – муж вынул ладонь из её груди. – А теперь расскажи о моей Сонье всё, что знаешь.
– Она послушница. Дерзкая. Немного сумасшедшая, но это потому, что видела, как её отца приносят огню в жертву…
– Это не то, – рявкнул мой северянин, – и она не сумасшедшая. Выбирай слова, когда говоришь о моей женщине, а то я тебе язык укорачивать начну. Чем она отличается от остальных?
– Да ничем, – женщина расплакалась. – Ничем!
– Её мать? Кто она?
Ёрка замерла и уставилась на него, а после даже просияла.
– Говори, – кивнул Лассе.
– Жрица! Верховная как-то обронила, что её кровь – не вода. Отец северянин из какого-то проклятого княжества…
– Вардана, – исправил её Рольф.
– Нет, – она затрясла головой, – нет. Княжества! Проклятое княжество! Дети Тумана. Она ребёнок тумана. А он высокородный. Слабый был мужик, но магия при нём имелась. А мать одна из нас. Жрица!
– Кто? – Лассе прищурился.
– Не знаю, клянусь Тануком! Но она в храме. Верховная говорила о ней, как о живой. Живой! Она где-то тут!
– Хорошо, кто из жриц рожал? – Хаук отклеился от стены и зашёл за спину Лассе.
Ёрка сникла. Её нижняя губа задрожала.
– Не знаю, – промямлила она. – На моей памяти – никто. Но когда сын привёз меня в храм, Сонья уже была. Я помню её, она постоянно бегала на кухню к этой опущенной Светле. Эта дура всегда за детей тряслась. Её и пороли за лютую, а она всё её кормила да с рук не спускала. А после и вовсе отцу передала. Вот тогда-то жрица и опустила её до послушниц… Сама виновата!
– Так, значит. Непростая она всё же, – муж призадумался. – А Светлу мы отпустили…
– Можно вернуть, – предложил Хаук. – Возьму Атлин и метнусь им вдогонку. Ати нечего здесь делать, когда ты занят допросом. Меньше видит – лучше спит.
– Собрался вечно её от всего оберегать? – хмыкнул Рольф.
– Да собрался! – отмахнулся он. – И не лезь, брат. Я был против того, чтобы она тащилась за нами. Её место…
– Мы все знаем, где её место, – оборвал его на полуслове Лассе. – Но об этом потом. Если ничего не добьюсь от этого бабья – поплывёшь за своей поварихой.
Пока мужчины переговаривались, Ёрка, кажется, даже не дышала. Моё сердце кольнула неуместная жалость. Я представляла, как ей сейчас больно и страшно.
Но в памяти всплыла иная картина. Как она укладывает хворост вокруг столба… Как хватает меня за руки, не давая подбежать к папе. Да, на её руке остался шрам от моего укуса.
Некого там жалеть, она заслужила!
У неё был выбор: остаться человеком, как Светла, или взять в руки розги…
Это был только её выбор…
Развернувшись, я пошла наверх.
В душе царила пустота.
Моя мать – жрица. Одна из тех тварей, что сидят сейчас там внизу. Не выдержав, я подошла к перилам. Они все были там. Жались друг к другу и рыдали. Видимо, крики Ёрки их впечатлили. Поняли, наконец, что для них спасения не будет.
Кто же из них та тварь, что породила меня.
Мой взгляд невольно скользнул к карге. Верховная вскинула голову, будто почувствовала, что на неё смотрят.
В ней что-то изменилось. Нечто неуловимое. И пугающее.
Отскочив от перил, я рванула к лестнице.
За моей спиной послышался очередной вопль жрицы.
Кажется, Лассе задал ещё не все вопросы.
Глава 58
На второй этаж я не вернулась. Сама не поняла, как оказалась в своей старой комнате. Здесь всё осталось неизменным, только выцветшая потёртая тряпка, что висела некогда на стене, валялась на полу у узкой койки. Проведя рукой по многочисленным насечкам, что я оставляла здесь ежедневно, ощутила такую разрушающую душу боль.
Я никогда не спрашивала, кто моя мама?
Никогда!
Даже не думала об этом. Сколько себя помню, рядом был отец, а потом Светла. Она подкармливала и порой обнимала. Очень редко на всё же… Я знала лишь тепло её рук.
Помнила лишь её улыбку.
А выходит, моя родная мать всё это время ходила рядом. Дышала со мной одним воздухом!
Дочь жрицы…
Кого? Маруки? Тлары?
Я себя такой грязной ощутила. Мерзкой. Перемазанной зловонно пахнущей тиной. Захотелось отмыться от всего этого.
Отец иногда говорил о маме вскользь. Он любил её, я это знала, но по какой-то причине не мог её увести.
Но если она была жрицей, то как же так вышло?
Столько вопросов.
Я должна была всё понять. Вспомнить то, что стёрло время, не оставив и следа. Вернуться туда, где всё началось. В дом, что грезился мне каждую ночь.
Не думая, я перелезла через окно и мягко спрыгнула на землю.
Столько лет прошло, а я помнила каждый куст и дерево, словно и не изменилось ничего. Я, наконец-то, бежала домой. Туда, где прошло моё счастливое детство.
Я не боялась ничего и никого.
Босые ноги сами несли меня вперёд.
Добравшись до берега, осторожно ступила в воду. Тут был брод. Когда я была ребёнком, то не могла достать дна в самом глубоком месте, сейчас же мне и плыть не пришлось.
Холодно. Но это не останавливало. Я должна была вернуться туда… В ту землянку, что снилась мне ночами.
Я хотела ещё раз увидеть те кусты шиповника. Найти наш с отцом котелок и развести огонь. Открыть скрипящую дверь и ощутить запах дома. И пусть он давно уже прогнил и порос мхом. Но это был мой дом. Место, где я когда-то была счастлива.
Где меня любили и баловали. Обнимали и целовали каждое утро. Рассказывали истории на ночь и оберегали мой сон.
Что-то склизкое коснулось ноги. Водоросли.
Они оплетали мои ступни, пытаясь остановить, но куда им…
Я наконец-то возвращалась домой.
Выбравшись на четвереньках из воды, закашлялась. Холод пробирал до костей. Совсем как много лет назад, когда я искала в этом липком тумане папу.
Пробежав вперёд, без труда нашла узкую звериную тропу. Плутая между деревьями, я всматривалась в молочное марево. Мой слух улавливал хрипы мёртвых. Над кронами мелькнули светлые души.
Туман жил своей жизнью.
Обогнув плотную стену высокого кустарника, вышла на полянку и пошатнулась.
Так близко…
В детстве эта дорога показалась мне бесконечно долгой. Но нет. Под самым носом у жриц.
Запустив ладони в волосы, я упала на колени.
– Почему папа? Почему ты не увёл меня дальше от них. Мы ведь могли жить на границе с туманом. Я бы хоть иногда, но видела солнце и небо. Дождь и снег. Мы могли бы быть счастливы. Ты был бы жив, – мой шёпот казался шелестом теней. – Почему? Зачем ты остался здесь?
Ответом мне была тишина. Наверное, я никогда не узнаю этого.
Возможно, он не хотел уходить без любимой женщины.
Нет, мне сложно было представить влюблённую жрицу. Твари они, все как одна. Но всё же, кто-то из них меня выродил? Как так получилось?
Зато теперь я понимала, почему Верховная пророчила меня в жрицы.
По праву рождения!
И никакой там великой тайны не было.
Поднявшись, я на нетвёрдых ногах обошла поляну по кругу и остановилась у покосившейся двери. Не так вырисовывался наш домик в моих воспоминаньях. Сейчас он виделся мне таким маленьким.
Спустившись по полуразрушенным ступенькам в землянку, присела на порожке.
Всё казалось таким чужим. Я с трудом сообразила, на какой лавке спала я. Да, на дальней у выложенной глиняными кирпичами печи. Её труба выходила наружу. Столько лет прошло, а она не разрушилась.
Поднявшись, я прошла до неё и провела ладонью по шершавой поверхности.
Мы топили дровами и хворостом. Всегда ходили в чащу вместе. Папа не оставлял меня одну ни на минуту. Попутно собирали редкую ягоду, грибы. Кору с деревьев.