ись разогнать, обмахивая несчастную кожаными испанскими веерами, спрыснутыми духами…
Этой пытке было суждено длиться до января. Однажды утром, поднеся к глазам прекрасную некогда руку, умирающая пробормотала:
— Вот и рука опухла… Пора уходить.
Время ухода действительно настало. Начался неспешный церемониал, сопровождающий королей до их последнего часа. Первым делом духовник выслушал пространную, подробнейшую исповедь.
Выходя утром из. кареты, доставившей ее к воротам Лувра, госпожа де Фонсом увидела вдову маршала Шомбера, которая тоже покинула карету, забрызганную грязью вперемешку со снегом. Сильви бросилась к ней и радостно воскликнула:
— Как вам удалось так быстро приехать, Мария? — Она заключила подругу в объятия. — На заре я послала в Нантей курьера с письмом, предлагающим поторопиться, если вам хочется застать королеву живой…
— Мадемуазель де Скюдери, часто пишущая письма, еще вчера дала мне знать, что ее величество при смерти. Ей свойственно преувеличивать, но на сей раз письмо вызвало у меня доверие, и я выехала еще ночью.
— Я так счастлива, моя милая! Естественно, вы останетесь у меня. Отошлите свой экипаж, пускай кони отъедятся и отогреются, нам хватит моей кареты.
Держась за руки, женщины пересекли широкий двор, побелевший за ночь от снега. На Большой лестнице они нагнали пожилого господина. Он поднимался по ступенькам, опираясь на палку; многие из тех, кто направлялся одновременно с ним к королеве-матери, почтительно приветствовали его. Мария, в девичестве Отфор, сразу его узнала и остановила.
— Ла Порт? Вот нежданная радость! А ведь говорили, что вы поклялись не покидать Сомюр…
Отяжелевшее лицо, утомленное долгими годами ревностной службы на роли первого слуги в покоях сначала у Анны Австрийской, потом у молодого Людовика XIV, осветилось радостью.
— Госпожа де Шомбер! Госпожа де Фонсом! Счастлив встрече с вами. Я так надеялся увидеться здесь с вами, хоть случай и печальный! Не стану спрашивать о вашем здоровье, вы так и остались молоденькими, какими я вас запомнил.
— Нет, все-таки мы немного повзрослели, — возразила Сильви. — А причину вашего появления угадать нетрудно, вы хотите взглянуть на нее в последний раз…
— Да, хочу. С тех пор, как меня удалили от двора за то, что я искренне высказал свое отношение к кардиналу Мазарини, я, как вы, возможно, знаете, продал должность, удалился в свое скромное имение на Луаре. Недавно до меня дошли слухи о близящейся кончине той, кто была и осталась моей возлюбленной госпожой. Вот мне и захотелось засвидетельствовать ей в последний раз свою преданность. Исполнив свой долг, я удалюсь к себе и больше уже не высуну из дома носа.
— Давайте простимся с ней вместе, — предложила госпожа де Шомбер взволнованно. — Предстанем перед ней сплоченными, как в былые времена, когда главной целью нашей жизни была она и ее счастье!
Вокруг собралось немало народу, и разговор велся вполголоса. В большом кабинете троица натолкнулась на д'Артаньяна.
— Король там? — спросила у него Сильви.
— Еще нет, но скоро будет. Я явился сюда по собственной воле, чтобы успеть ее почтить, пока еще есть время. Хотите зайти вместе со мной? У нее королева и Месье. Мадам недавно стало нехорошо.
В огромной спальне с мебелью из ценных пород дерева, с серебряной инкрустацией, сильно пахло духами. Анна Австрийская, от которой только что отошел исповедник, выглядела почти безмятежной на белых батистовых простынях, обновленных с утра, на которых лежали мешочки с благовониями. Рядом с ней находился сын Филипп, он прижимал к сердцу руку матери и не стеснялся слез, обильно катившихся по щекам. Невестка умирающей молилась с противоположной стороны кровати.
Торопясь за капитаном мушкетеров, без труда прокладывающим дорогу в толпе, трое добрались до серебряной балюстрады, служившей оградой королевскому ложу. Д'Артаньян и Ла Порт дружно поклонились, обе женщины присели в глубоком реверансе. Умирающая, только что открывшая глаза, заметила всех четверых, и на ее лице появилось выражение счастливого изумления, ведь это были свидетели ее юных лет и прекрасных любовных увлечений! Она улыбнулась, даже протянула им навстречу руку и чуть приподняла голову на подушках. Казалось, ей хочется привлечь их к себе… Однако улыбка быстро сменилась гримасой боли. Глаза опять закрылись, голова упала на подушки, рука — на простынь…
— Король! — раздался зычный голос, и четверка поспешно отошла в сторону. Все толпившиеся в спальне поспешили в Большой кабинет, перед причастием королева-мать пожелала побыть без свидетелей с сыновьями, с каждым по очереди. Спальня опустела, и король остался с матерью наедине.
Встреча так затянулась, что это вызвало если не беспокойство, то по крайней мере любопытство. Маршал Грамон, которого Сильви не видела со времени «дела Фуке» и который, казалось, теперь тщательно ее избегал, теперь приблизился к ней как ни в чем не бывало.
— Вы как будто посвящены в тайны богов, герцогиня. Известно ли вам, о чем так долго беседуют королева-мать и ее сын?
— Я — придворная молодой королевы, господин маршал, а не королевы-матери. Если это вас так беспокоит, обратитесь со своим вопросом к самому королю. Вы так старались занять место среди его приближенных, что от вас он ничего не станет скрывать.
Он бросил на нее смущенный взгляд, и его крупный нос приобрел багровый оттенок.
— Как вы ко мне несправедливы! Я надеялся, что со временем…
— Время не властно над дружбой, господин маршал. Пусть Фуке остается изгнанником и узником, мне он по-прежнему дорог.
— А я? Разве я не был вашим другом?
— Были, но слишком давно, и мне удивительно, что вы по-прежнему об этом вспоминаете. Насколько я знаю, не я потребовала, чтобы вы удалились. Скорее это работа вашей верной советчицы Осмотрительности и ее кузена, Образцового Царедворца.
— Кто бы подумал, что вы так жестоки! Значит, вы забыли, как…
Сильви замахала веером, словно учуяла неприятный запах.
— Прощать я еще способна, но забывчивостью не страдаю. Я не забываю ни хорошего, ни дурного. Вы стремились превратить меня в свою любовницу и теперь, когда жена вас покинула, снова, возможно, вознамерились на мне жениться?
— Ноя…
— Остановимся на этом, прошу вас! Позвольте мне высказать вам соболезнования, и пойдемте каждый своей дорогой. Надеюсь, они не пересекутся.
Задохнувшись от этих филиппик, вызвавших у госпожи де Шомбер улыбку, маршал все равно был готов продолжать беседу, но ему помешал король, появившийся наконец на пороге спальни. По его щекам катились слезы, сам он был смертельно бледен и настолько походил на призрак, что придворные разом смолкли. Впившись побелевшими пальцами в набалдашник своей трости, он сделал два шага, повернулся, как истукан, к Месье, взиравшему на него, но не смевшему заговорить, и, сделав над собой нечеловеческое усилие, произнес:
— Ступайте к матери, брат мой. Теперь она желает проститься с вами.
Медленно продвигаясь по коридору, образованному расступившимися и почтительно склонившими головы придворными, король добрался до двух женщин и Ла Порта и остановился перед ними. Взгляд его тут же приобрел стальную твердость.
— Госпожа де Шомбер? В последнее время вы редко у нас бываете. Что заставило вас появиться сегодня?
Ярко-голубые глаза женщины, которую называли некогда Авророй и которая до сих пор не утратила права на это прозвище, гневно блеснули.
— Любовь и верность к ее величеству королеве-матери, которые я сохранила до сих пор. Мне захотелось ее увидеть, .
— Она вас звала?
— Нет, государь.
— В таком случае вы, несомненно, будете чувствовать себя гораздо лучше в вашем замечательном Нантей-ле-Одуэн.
Прежде чем ошеломленная Мария нашлась с ответом, Людовик XIV перешел к Сильви.
— Мы желаем с вами побеседовать, госпожа герцогиня де Фонсом. После того как королева, наша августейшая матушка, встретится с господом и получит от него утешение, прошу пожаловать к нам в апартаменты. Что касается вас, господин де Ла Порт, то в вашем возрасте вредно так далеко уезжать в разгар зимы. Полагаю, вам не терпится вернуться в Сомюр?
— Государь…
— Я сказал, в Сомюр!
И король прошествовал дальше с неестественно прямой спиной, обтянутой парчой, не заботясь более о людях, которых только что растоптал, хотя они прислуживали ему с пеленок. Вокруг злополучной троицы уже нарастал шепот, ближние старались отойти подальше, словно монаршая немилость способна передаваться, как зараза.
Мария де Шомбер высокомерно оглядела придворных, презрительно хмыкнула и молвила, беря Сильви под руку:
— Уйдем, дорогая! Нам здесь больше нечего делать. Идемте, Ла Порт.
— Вам обоим придется меня подождать, Мария, — ответила Сильви. — Я должна остаться, ибо король соизволил предложить мне аудиенцию. Сядьте в мою карету и подождите там.
— Я не оставлю вас одну в этом дворце!
— Она будет не одна! — вмешался д'Артаньян, все видевший и слышавший. — Я останусь с госпожой герцогиней и провожу ее к королю, когда наступит время.
Сверкая глазами и топорща усы, он подал Сильви руку и покинул с ней Большой кабинет. Однако уже в прихожей им пришлось остановиться, апартаменты поспешно пересекла Мария-Терезия, чтобы принять в дверях дворца евхарстию, доставленную из Сен-Жермен-л'Оксеруа. Весь Лувр замер, пока у изголовья умирающей присутствовал сам господь. Король возвратился к матери.
Ждать пришлось долго. Наконец из глубин апартаментов донесся звон колокольчика у большой золотой дароносицы, потом — щелканье каблуков сменяющейся стражи. Процессия, возглавляемая погруженной в молитву королевой, достигла Большой лестницы и стала величественно спускаться. После этого король вернулся к себе. Д'Артаньян снова подал Сильви руку:
— Идемте!
Она попыталась воспротивиться:
— Полно, друг мой! Я нисколько не сомневаюсь, что мне уготована немилость. Представ перед королем вместе со мной, вы бросите на себя тень. Король может вам этого не простить.