На некоторых других посещениях, отмеченных в книге, мы еще остановимся, а сейчас обратим внимание на встречающиеся изредка отметки вроде следующей – 16 окт. 1882 г.:
«Принята в равелин личность»…
Прибыла личность в 11 ч. веч. и не выбыла…
Это прибавился новый заключенный – Петр Поливанов.
Впрочем, иногда отмечалось и время «убытия». Например, запись «Убыла личность из № 8 в 11 час. вечера» относится к смерти Ланганса. Или такая запись 13 июля 1883 года о смерти Клеточникова:
Жуткое впечатление производят листы постовой книги, вводящие жизнь «личности» в разграфленную клетку.
27
В пункте № 7 инструкции присяжным унтер-офицерам дома Алексеевского равелина указывалось, что посещать арестованных в равелине могут еще «доктор и один из священников», но с следующими оговорками: «Не иначе, как при бытности смотрителя». Доктор и священник входили к арестованным в крайнем случае: первый – для подания медицинского пособия и последний – для исполнения обряда говения, и всегда с личного приказания коменданта. По отношению не только к доктору и священнику, но и к другим, имеющим права посещения, т. е. коменданту и шефу жандармов, в пункте 8 названной инструкции содержалось следующее предписание: «Дежурный присяжный сопровождает означенных лиц до самого нумера и все время остается при арестованном, если не последует приказания через смотрителя выйти из нумера, тогда он, оставив арестованного, ожидает возвращения помянутых лиц за дверями».
В инструкции идет речь о разрешении допускать священника в равелин только для выполнения обряда говения всякий раз с личного приказания коменданта. Вообще же священнику вход не был дозволен. В 1866 году (4 октября III Отделение – коменданту, № 2903) за услуги, оказанные протоиереем Полисадовым в деле склонения Каракозова к признанию, Александр II разрешил «допускать во всякое время к содержащимся в равелине арестантам протоиерея Полисадова для духовного назидания арестантов и для исполнения духовных треб». Таким образом, право посещения камер равелина было дано лично Полисадову, но не священнику вообще. До 1871 года священники допускались только с высочайшего соизволения, а с 1871 года было разрешено допускать в равелин священника Дмитрия Флоринского с разрешения шефа жандармов (20 мая 1871 г., № 1377, III Отделение – коменданту). Посещение заключенных было, таким образом, личной привилегией того или другого священника. Есть все основания думать, что за весь долгий период, когда в равелине сидели только двое – Нечаев и Бейдеман, священник не входил в тюрьму ни для бесед, ни для исповеди. В его услугах не было нужды: Бейдеман был сумасшедшим, а Нечаев был убежденным атеистом.
Впервые, после долгого перерыва, священник появляется в 1882 году, когда равелин был заселен народовольцами. Отрезанные от всего мира, народовольцы должны были искать всеми путями сношения с внешним миром, с живыми людьми, не принадлежащими к составу охраны. И священник мог оказаться отдушиной, и он мог сообщить что-нибудь или «проговориться» о том или ином событии и т. д. Таков был взгляд заключенных народовольцев на приглашение священника. Так объяснял нам это дело в личной беседе и Николай Александрович Морозов.
Начало сношений с священником было положено соседом Н.А. Морозова по камере Тригони, но сношения привели к неожиданным результатам, о которых мы узнаем из совершенно секретного письма коменданта к Плеве от 22 декабря 1882 года за № 526:
«Милостивый государь Вячеслав Константинович. К одному из заключенных в Алексеевском равелине, осужденных ссыльнокаторжных преступников, именно к Михаилу Тригони, согласно его убедительной просьбе, основанной на желании исповедаться, был допущен избранный мной священник Петропавловского собора Сергей Преображенский, который, пробыв у него около получаса, доложил мне, что преступник, с которым он вел духовную беседу, большею частью касался догматов православной церкви и ее учений и некоторых внешних сведений, так, например, была ли коронация, но о желании исповедаться ничего не заявил.
Причем священник Преображенский, по поводу замеченной им в камере Библии и Св. Евангелия, коснулся в разговоре со мной о том, что чтение Библии и Св. Евангелия мало верующими и незнакомыми основательно с догматами православной церкви, без предварительного чтения учений о боге – Иисусе Христе как спасителе мира и его апостолах, не может повлиять на душу заблудшего так, как бы чтение других духовных сочинений, издаваемых при С.-Петербургской духовной академии, как, например: «Христианское чтение», «Историко-критический обзор новейшего западноевропейского социализма» и проч.
Ввиду того что до сих пор заключенным в Алексеевском равелине и в Трубецком бастионе осужденным ссыльнокаторжным арестантам, как находящимся в разряде испытуемых, кроме Св. Евангелия и Библии, не даются для чтения никакие другие духовно-нравственные книги, долгом считаю о таковом заключении о. Сергия сообщить Вашему Превосходительству на тот конец, не последует ли распоряжения на дозволение сказанным арестантам-каторжникам давать для чтения кроме Библии и Св. Евангелия и другие священные или духовно-нравственные книги по выбору допускаемого к ним священника».
Ходатайство коменданта было удовлетворено, и круг чтения заключенных расширился; к Евангелию были прибавлены духовно-нравственные и душеспасительные книги. Итог совсем небольшой!
Перед Пасхой 1883 года узники равелина решили произвести организованное нападение на крепостного священника.
25 февраля комендант писал Плеве:
«Из числа заключенных в Алексеевском равелине государственных преступников десять человек, а именно: Михайлов, Поливанов, Клеточников, Исаев, Морозов, Фроленко, Иванов, Баранников и Тетерка – православного вероисповедания и Ланганс – лютеранского, желают исполнить обряд говения в предстоящем великом посту.
Предположив возложить совершение молитв, затем исповедать и приобщить означенных арестантов св[ятых] тайн, каждого порознь в своих келиях, на священника Петропавловского собора Сергия Преображенского, как допускавшегося уже в равелин для духовных бесед с арестантом Тригони, я тем не менее долгом считаю просить Ваше Превосходительство уведомить, не может ли встретиться к сему какого-либо препятствия со стороны департамента государственной полиции. Что же касается Ланганса, то ввиду того, [что] для него как лютеранина требуется стороннее духовное лицо, до сих пор никогда, как видно из дел комендантского управления, не допускавшееся, то обстоятельство это имею честь представить на разрешение г. министра внутренних дел».
5 марта Плеве уведомил коменданта, что к допущению православного священника в равелин препятствий не встречается, а допущение «лица лютеранского исповедания не признается удобным». В тот же день комендант просил священника Преображенского «принять на себя труд совершить молитвы, исповедать и приобщить св[ятых] тайн сих арестантов, каждого порознь в своих келиях, обратясь за указанием их к смотрителю равелина, и, по исполнении сего, мне доложить. Причем обязываюсь присовокупить, что арестанты, содержащиеся в равелине, не должны быть оглашаемы, и потому, если при духовных с ними беседах Вам сделаются известными их фамилии, то, конечно, сохраните это в тайне».
В 1884 году повторилась комедия с исповедью, но на этот раз уже не десять, а пять человек «изъявили желание на первой неделе великого поста исполнить обряд говения». Очевидно, надежды на священническую информацию сильно потускнели. Опять был приглашен священник Преображенский. Причем смотрителю было дано следующее предписание от 19 февраля 1884 года:
«Предложив священнику Петропавловского собора Преображенскому на первой неделе великого поста совершить молитвы, исповедать и приобщить св. тайн тех арестантов Алексеевского равелина, которые изъявили желание говеть, предписываю допустить названного священника оставаться в келиях означенных арестантов наедине, с тем чтобы двери келий в это время были полуоткрыты и наблюдение за действиями арестанта было производимо вами из коридора. Пища как для говеющих, так и для остальных арестантов в течение первой и страстной недели должна быть постная, преимущественно рыбная, и о том, что будет готовиться, представить мне расписание на всю неделю».
Вот и меню постного стола, меню, которому можно дать заголовок: «То, чего не было».
«Расписание. Для арестантов, содержащихся в Алексеевском равелине, пища постная в течение первой недели великого поста.
Понедельник. Щи со свежими снетками и пшенная каша с подсолнечным маслом.
Вторник. Суп перловый с грибами и жареная рыба с картофелем.
Среда. Картофельный суп с головизной и гречневая каша с подсолнечным маслом.
Четверг. Манный суп со свежими снетками и жареная рыба с картофелем.
Пятница. Щи с головизной и макароны с подсолнечным маслом.
Суббота. Суп пшенный со свежими снетками и жареная рыба с картофелем».
28
До введения «народовольческого» режима на продовольствие заключенных (Мирского и Нечаева) отпускалось по 70 коп. в день; вновь прибывшим – только по 24 копейки. 24 копейки по тому времени была порядочная сумма, и на нее можно было бы порядочно кормить, но смотритель экономил еще в свой карман, и вот описание пищевого довольствия, которое мы берем из воспоминаний M.H. Тригони:
«В течение года с месяцами обед наш состоял из оловянной миски мутной жидкости, в которой плавали несколько микроскопических кусочков жил и зеленых обрезков кислой капусты, и маленькой тарелочки гречневой кашицы, приготовленной в виде жидкого клейстера, на котором плавало несколько капель сала, от которого несло запахом сальной свечи. На ужин давали те же щи, с тою лишь разницею, что в них отсутствовали кусочки жил. Это в скоромные дни; в постные же дни, т. е. в среду и пятницу, давали гороховый суп, или, лучше сказать, намек на гороховый суп, так как это была зеленоватая вода с очень незначительным количеством шелухи гороховой, и кашу, в которой только слышался запах постного масла. Некоторые в течение всего времени, когда давалась эта пища, питались почти только ржаным хлебом и квасом, так как есть пищу не было физической возможности. Но для тех, кто приневоливал себя есть обеды, так и для тех, кто не был в силах делать это, результат подобного питания на здоровье в скором времени отразился од