13 мая генерал Дубельт уведомил графа Орлова: «Вчера, 12 мая, полковник Распопов, при пяти жандармах, доставил в С.-Петербург преступника Бакунина. Наш офицер вручил Распопову повеление Вашего Сиятельства в Красном Селе, и Бакунин отвезен прямо в крепость и заключен в Алексеевский равелин, о чем есть уже и донесение коменданта».
За браво проведенную при содействии шести жандармов операцию доставления закованного в ручные и ножные кандалы Бакунина из Кракова в Петербург полковник Распопов, по желанию князя Варшавского, был пожалован по докладу графа Орлова от 21 июня 1851 года орденом Св. Анны 2-й степени. Кроме того, III Отделение уплатило Распопову издержек и прогонов по доставлению Бакунина 1662 рубля 72 коп. серебром.
11 мая 1851 г. комендант С.-Петербургской крепости отдал следующее предписание господину смотрителю Алексеевского равелина: «Во исполнение Высочайшей Его Императорского Величества воли, объявленной мне в предписании генерал-адъютанта графа Орлова от 19-го числа марта № 488, предлагаю Вашему Благородию доставленного в крепость корпуса жандармов полковником Распоповым преступника ___ принять и посадить в доме Алексеевского равелина, в арестантский покой под № 5, производя ему на пищу по восемнадцати коп. сер[ебром] в сутки и о исполнении мне донести».
Черта в подлиннике заменяет фамилию Бакунина. В тот же день смотритель равелина капитан Богданов рапортовал коменданту: «Во исполнение предписания Вашего Высокопревосходительства сего 11-го числа мая за № 13-м доставленный по Высочайшему повелению в крепость корпуса жандармов полковником Распоповым преступник ___ мною принят и посажен в доме Алексеевского равелина, в арестантский покой под № 5, ведомость отобранным вещам и деньгам при сем Вашему Высокопревосходительству представить и донести честь имею».
Вот опись вещам, принадлежащим арестанту № 5:
1. Сюртук черного сукна, на шелковой подкладке – 1
2. Фрак черного сукна, на шелковой подкладке – 1
3. Рубах белых – 4
4. Подштанники – 1
5. Полотенца – 1
6. Носков белевых – 2 пары
7. Жилетов – 2
8. Платок носовой шелковый – 1
9. Платок носовой бумажный – 1
10. Шарф черный шелковый – 1
11. Сапоги – 1 пара
12. Халат шерстяной – 1
13. Книг немецкого языка – 4
14. Портфель суконный – 1
15. Грифельная разбитая доска – 1
16. Сигар 5 пучков, счетом – 125 шт.
17. Пальто черного сукна – 1
18. Шаровары суконные – 1
19. Жилет суконный – 1
20. Шарф голубой шелковый – 1
21. Фуражка суконная – 1
22. Рубаха белая – 1
23. Подштанники – 1
24. Носки нитяные – 1 пара
25. Платков носовых белых – 2
26. Сапоги старые – 1 пара
Под описью собственноручная подпись Бакунина: «Означенные по сей описи вещи сданы сполна. Михаил Бакунин». Вслед за подписью идет запись деньгам, сделанная полковником Распоповым: «55 прусских талеров, 35 гульденов, 30 крейцеров, 5 прусских золотых, 15 грошей». По размене 55 талеров, 5 золотых и 15 грошей оказалось всего пятьдесят один рубль пятьдесят копеек серебром.
В момент заключения Бакунина в равелине был только один заключенный, австрийский подданный Геронтий Леонов, как он именовался в официальных бумагах. Это был один из виднейших раскольничьих деятелей; он принял деятельнейшее участие в устройстве Белокриницкого монастыря и создании раскольничьей Белокриницкой иерархии, сам был в чине архимандрита. В этом и состояло все его преступление перед русским правительством.
По всей вероятности, первые месяцы пребывания в равелине тюремный режим Бакунина был одинаков с режимом Леонова, но написанная Бакуниным исповедь принесла разительную перемену в укладе тюремной жизни. Бакунин попал в привилегированное положение, и образ его тюремного существования в равелине нельзя и сравнивать с теми условиями, в которых жил его единственный товарищ по заключению архимандрит Леонов. Самой существенной, самой жизненной отменой было разрешение свиданий и переписки. Леонов был в полном смысле слова отрезан от внешнего мира; даже о месте его заключения не знали его единомышленники. Какие уж там свидания и переписка!
Бакунин был заключен в Алексеевский равелин 11 мая и предоставлен самому себе. Никакими допросами его не беспокоили, очевидно, в силу соображений психологических: пусть осмотрится и одумается. К тому же императора Николая не было в Петербурге. Из своей высокодипломатической поездки он вернулся только 1 июня. Когда 25 июня III Отделение поднесло Николаю доклад о награждении жандармского полковника Распопова, царь вспомнил о Бакунине и написал на докладе: «Согласен (разумеется, на награду); пора приступить к допросу Бакунина». По поводу исполнения резолюции сохранилась в деле следующая записка генерала Дубельта: «Генерал-адъютант граф Орлов изволил сказать, что допрос Бакунину, согласно Высочайшему повелению, по получении показаний, данных им в Австрии, Его Сиятельство сделает сам».
Только в конце июля были наконец получены документы по судному делу о Михаиле Бакунине: рапорт австрийского аудитора майора Франца военному суду от 15 мая 1851 года, протокол и приговор военного суда от того же числа и копии двух писем Бакунина к его сообщникам. Пачка присланных из Австрии документов была довольно объемиста, и Николай не стал утруждать себя их чтением, и, отсылая их графу Орлову 28 июля, надписал на препроводительной бумаге князя Шварценберга: «Вели сделать мне подробную выписку». Выписка была немедленно сделана, и 1 августа Николай «изволил ее читать».
Бакунину придавалось значение совершенно исключительное; свора III Отделения и генерал Дубельт, правая рука Орлова, не смели коснуться до его дела. Сам граф должен был допросить Бакунина. Между человеком, сидевшим на российском троне, и человеком, заключенным в равелине, был только один посредник: неизменный спутник императора Николая во всех его путешествиях, комендант императорской главной квартиры, шеф жандармов и главный начальник III Отделения генерал-адъютант граф Алексей Федорович Орлов. Орлов был верный слуга своему государю. Интимность их отношений началась с 14 декабря 1825 года, когда Орлов, командуя лейб-гвардии конным полком и 1-й бригадой гв[ардейской] кирасирской дивизии, проявил особенную энергию в подавлении революции, поднятой декабристами. Он показал пример твердости, решительности и храбрости. За услуги на Сенатской площади Николай 25 декабря возвел Орлова в графское достоинство. При следствии над декабристами, которое вел сам Николай Павлович, новоиспеченный граф был ревностным ему помощником. По смерти графа Бенкендорфа Орлов занял его место и стал самым приближенным к Николаю лицом. Николай любил его, как верного слугу и друга, как ближайшего и ревностного сотрудника «во всех случаях, где польза государственная требовала точного исполнения его благих видов и предначертаний». Граф Орлов не проявлял своей инициативы и был только самым точным исполнителем воли своего господина [Вел. кн. Николай Михайлович. Генерал-адъютанты императора Александра I. СПб., 1913. с. 172]. Совершенно ясно, что линию поведения в русском процессе Бакунина определял сам Николай, а Орлов только выполнял его указания.
Что было делать с Бакуниным? Бакунин – фигура слишком яркая и выпиравшая из всяких рамок условности. Кем он был в глазах Николая? Пред лицом закона Бакунин был преступник, осужденный в 1844 году за невозвращение по вызову правительства в Россию к лишению чина и дворянства и к ссылке в каторжную работу. Следуя букве закона, правительство должно было бы обратить его в каторжную работу, но такой конец был бы тривиален – с Бакуниным стоило заняться повнимательнее.
Много пережил Бакунин за два года своего заключения в саксонских и австрийских крепостях. Сидел он в тяжких условиях, все время в кандалах, а напоследок, для верности, в Ольмюце его еще приковали к стене. Два раза ему объявляли смертный приговор, два раза он пережил муки ожидания смертной казни. И во всем этом для него еще не было самого страшного. Страшнее смертной казни казалась выдача его России, а эта угроза выдачи его русскому правительству повисла над ним с первого дня заключения. Воображение рисовало ему картины ужаса, которые ждут его в России. Он знал, что русское правительство беспощадно расправляется со своими врагами, а Бакунин был его отъявленным врагом. Он, первый из подданных русского государя, дерзнул публично в огромных собраниях наносить неслыханные оскорбления и обиды русскому правительству и его главе, первый из русских он осмелился печатно за полной подписью полные желчной ненависти и гнева сарказмы бросить в лицо русскому царю. Как он честил его! Голштино-готторпский барин на славянском престоле, тиран чужеземного происхождения, расчетливый деспот без сердца, без всякого чувства к русскому, палач, мучитель, посрамитель чести русского народа – вот эпитеты, которыми в обилии осыпал Николая Бакунин в своем «Воззвании к славянам». Сидя на цепи в немецких крепостях, Бакунин перебирал в уме все свои выпады против русского правительства и русского царя и приходил к заключению, что лучше смерть, все что угодно, но не выдача его в Россию. Два раза немецкие монархи, даруя ему помилование, сохраняли ему жизнь… не для того ли – так казалось ему, – чтобы уготовить ему муки горче адских мук, горче самой смерти. Тяжесть возмездия, которое ждало Бакунина в России, представлялась ему пропорциональной силе его ненависти, силе негодования, с которым он выступал против русского царизма. Не смертной казни боялся Бакунин, а заключения в невыносимых условиях, с издевательствами и пытками, на которые нельзя ответить, допросов с пристрастием, наконец, телесного наказания, которое могло быть наложено на него любым квартальным, так как он был лишен прав и подлежал обращению в каторжную работу. В нашем распоряжении есть документальные подтверждения, что Бакунин именно так переживал угрозу выдачи его России. Наши дипломатические представители, следившие с великим вниманием и доносившие в Петербург о всех изменениях в положении Бакунина, сообщили эти подробности. Так, саксонский посланник Шредер сообщал, между прочим, следующее: на 16/28 августа 1849 года был назначен перевод Бакунина в крепость Кенигштейн. Его внезапно разбудили и дали приказание одеться. «Он был так взволнован, что сильно дрожал. «Я приготовился к смерти, – сказал он, – но не к тому, чтобы быть выданным» (эти слова сказаны были по-немецк