Также покорнейше просит дозволения иметь ему чернила и бумагу, разумея о тетради прошнурованной с переномерованными листами за скрепою и печатью коменданта.
При сем имею честь покорнейше просить Вашего Превосходительства, можно ли дозволить прогулку и хождение в баню арестанту Геронтию Леонову».
Дубельт отказал в разрешении на свидание и на хождение в баню, но дал положительный ответ на пункты 2, 3, 4 и 5, то есть разрешил ему получать передачи, книги, пить перед обедом рюмку водки, пользоваться прогулкой, а также иметь чернила и бумагу. По отношению же к Геронтию Леонову Дубельт не допустил просимых для него льгот: прогулки и хождения в баню. Оставалось сделать еще одно коренное отступление от правил: разрешение переписки. 1 апреля 1854 года комендант препроводил в III Отделение письмо Бакунина на имя брата и попутно спрашивал: «Убеждаясь его просьбою, так как не последовало разрешение на свидание с ним, на предбудущее же время имею честь покорнейше просить разрешения, можно ли ему дозволить написать к брату своему». Дубельт разрешил Бакунину продолжать переписку с родными.
Переписка Бакунина с Прямухиным за время его пребывания в Шлиссельбургской крепости шла довольно оживленно. В деле сохранились бумаги, при которых препровождались письма Бакунина из крепости в III Отделение и к Бакунину из дома через III Отделение в крепость. По этим бумагам можно подсчитать, что Бакунин получил 12 писем, препровожденных III Отделением 19 апреля, 12 мая, 22 и 23 июня, 3 июля, 4 августа (2 письма), 16 августа, 7, 15 и 20 октября и 14 декабря. Бакунин отправил 12 писем: 1, 19 (два письма) и 29 апреля, 14 июня, 12 июля, 26 августа, 4 (два письма) и 25 октября, 18 ноября и 29 декабря. В 1855 году было отправлено Бакунину 9 писем: 5 и 14 января, 10 и 19 мая, 11 июня, 25 августа, 19 сентября, 6 октября и 14 декабря. От Бакунина принято и переслано пять писем: 10 марта, 18 апреля, 6 июня, 25 июля, 29 августа. В 1856 г. Отделение переслало Бакунину 7 писем (9 и 19 февраля, 9 и 19 марта, 14 и 21 мая, 16 июля) и от Бакунина в Прямухино пять писем: 12 января, 9 апреля (два письма) и 18 июня (два письма), в 1857 году было одно письмо к Бакунину (переслано 25 января) и два письма от него (4 и 25 февраля). Возможно, что не все препроводительные отношения сохранились и переписка шла еще чаще и писем было еще больше. Указаний на то, что какие-либо письма были задержаны и не переданы по назначению, как это было в начале заключения Бакунина в равелине, в деле нет. По-видимому, переписка шла гладко. Письма к Бакунину шли из Прямухина, и только раз, 12 мая 1855 года, мать Бакунина отправила Дубельту два письма из Севастополя от Александра Александровича Бакунина, принимавшего тогда участие в военных действиях, с просьбой, ежели только возможно, доставить эти письма Михаилу Бакунину и, если этого сделать нельзя, вернуть их ей обратно. О содержании этих писем читавший их чиновник дал следующий отзыв: «Александр Бакунин описывает некоторые военные действия в Севастополе, в одном месте он говорит о превосходстве иностранных штуцеров, уничтожающих почти нашу полевую артиллерию». И такие значительные письма Дубельт разрешил передать Бакунину.
Но в своих льготах Бакунину III Отделение пошло дальше. Оно получало от родных Бакунина и пересылало в крепость не только письма, но еще и различные посылки, и книги, и, наконец, деньги. Так, в 1854 году ему была переслана 12 мая посылка, заключавшая чай, турецкий табак, гильзы и две географические книги, 22 июня – такая же посылка с чаем, табаком, гильзами и книгами на русском и французском языках. 10 мая 1855 года Бакунину были пересланы портреты отца и сестры. В 1856 году 18 февраля посылку, содержащую Готский календарь на 1856 год, фуражку и две банки магнезии, и просило коменданта передать посылку по принадлежности, но при этом наблюдать, чтобы неумеренное употребление Бакуниным магнезии не причинило ему вреда. А 12 января 1857 года князь Долгоруков, начальник III Отделения, разрешил коменданту принять от брата Бакунина апельсины «с тем, чтобы эти апельсины были переданы заключенному с должной осторожностью». Сравнительно нередки были и посылки с книгами. Так, в 1854 году Бакунину было переслано 4 августа 8 книг Revue française, 16 августа – 16 книг Revue des Deux Mondes, 15 октября – 32 книги того же журнала; в 1855 г. 19 января – 10 книг того же журнала; в 1856 году 19 марта – «История Англии». Прочитанные книги Бакунин возвращал обратно [16 августа 1854 года комендант отправил обратно в III Отделение от Бакунина тюк с книгами; 25 октября того же года и 10 марта 1855 года – тюки в холсте]. За время пребывания Бакунина в Шлиссельбургской крепости, то есть за три года, ему было переслано 12 денежных писем; обычно по 50 рублей, один раз – 30 рублей и один раз – 40 руб. – всего 570 рублей. [Деньги пересылались в 1854 году 12 мая, 23 июня (40 р.), 4 августа, 7 октября и 14 декабря (30 р.); в 1855 году – 11 июня, 25 августа, 6 октября и 14 декабря; в 1856 году – 9 марта, 21 мая и 16 июля.]
По тому времени это была значительная сумма. Духовное общение Бакунина с семьей поддерживалось не только перепиской, но и личными свиданиями. В отступление от всех правил III Отделение нашло возможным испрашивать высочайшие разрешения для родственников Бакунина на свидание с Бакуниным в Шлиссельбургской крепости так же, как ранее в Алексеевском равелине. За 3 года шлиссельбургского заключения Бакунина он имел четыре свидания. Вернее: четыре раза приезжали его родные в Шлиссельбург, и всякий раз имели по нескольку свиданий. На первый взгляд это, конечно, немного, но вспомним о других заключенных, сидевших десятками лет и умиравших без всякого общения. Переписка и свидания являлись крупнейшей поддержкой духовного существования Бакунина и уменьшали трату той нервной энергии, которая была нужна для того, чтобы вынести тяжесть заключения. Но помимо духовной поддержки общение Бакунина с родными было чрезвычайно важно в процессе развития тюремной идеологии. Мечта всякого тюремного сидельца одна: добиться освобождения. Когда крепки стены и запоры тюрьмы, тогда заключенный дух начинает работать над изменением психологии в сторону приятия освобождения из рук тюремщика. Такую задачу поставил себе Бакунин, когда писал свою исповедь, и с этого момента начался процесс приспособления психологии революционера к духовному укладу самодержавного строя. В этом процессе роль родных Бакунина была весьма значительна. Мы, не обинуясь, утверждаем это, хотя и не знаем содержания переписки, не знаем содержания бесед во время свиданий. В отношениях Бакунина к родителям и к сестрам и братьям, которые так хорошо нам известны из истории его молодых лет, документально рассказанной А.А. Корниловым, мы можем, кажется, довольно близко к истине охарактеризовать родственное воздействие на Бакунина во время его заключения. Бакунин всегда задавал тон и определял отношения: братья и сестры покорно шли под его духовное руководство, родители не признавали его и боролись, но ни на один момент Бакунин не испытывал и не подчинялся влиянию своей семьи. В период тюремного общения семья должна была проложить путь и облегчить процесс психологического приспособления к освоению идеи помилования. В душе своей Бакунин уже с первых дней русского заключения положил добиться освобождения таким путем, но это головное решение для того, чтобы воплотиться в реальность, должно было пройти через ряд этапов душевной жизни и нуждалось еще в целом ряде постепенных душевных падений. Бакунину было нужно, чтобы его убеждали вступить на этот путь его родные, а он бы уступал их убеждениям. Родным легко было делать это, ибо у них не было никакого разрыва с патриархальным укладом. И они делали это с величайшей готовностью, действуя на две стороны: с одной – готовя самого Бакунина, с другой – склоняя к идее помилования тех, от кого оно зависело.
В Алексеевском равелине – мы уже знаем это – Бакунин имел три свидания с Татьяной Александровной и с братьями, но отца и матери он не видел. Александр Михайлович Бакунин доживал свои последние годы; слепой, он не мог двинуться из Прямухина и не мог отпустить свою жену Варвару Александровну. 9 декабря 1854 года в глубокой старости скончался отец Бакунина, и 15 января мать Бакунина обратилась с следующим письмом к графу А.Ф. Орлову: «Ваше Сиятельство, Милостивый Государь граф Алексей Федорович. Осмеливаясь беспокоить Вас покорнейшею просьбою об исходатайствовании мне разрешения на свидание с заключенным сыном моим Михаилом Бакуниным – по сие время я не могла воспользоваться милостивым позволением государя, лета и слабость моего мужа удерживали меня при нем, муж мой недавно скончался, и желала бы сама сказать сыну о смерти отца его, передать ему его последнее благословение и смягчить горестную весть своим присутствием, находя в исполнении моего желания единственное утешение в настоящем моем положении.
Молю бога, чтобы он не отказал мне в нем, и умоляю Ваше Сиятельство принять благосклонно мою сердечную просьбу и содействовать к исполнению.
Если надежда моя окажется не напрасною, то я поеду в сопровождении сына моего Алексея, и милость, о которой я прошу, была бы для меня еще более утешительная, если бы могла быть распространена и на него.
В ожидании благосклонного ответа Вашего Сиятельства, честь имею быть, Милостивый Государь, Вашего Сиятельства покорная к услугам Варвара Бакунина».
По всеподданнейшему докладу ходатайства В.А. Бакуниной последовало высочайшее изволение на свидание «у коменданта и в присутствии его». 20 января III Отделение уведомило о разрешении В.А. Бакуниной и шлиссельбургского коменданта. «Государь император, – писал последнему граф Орлов, – высочайше соизволил на просьбу В.А. Бакуниной, но с тем, чтобы означенное свидание должно быть в квартире Вашего Превосходительства и в Вашем присутствии». Свидание состоялось, очевидно, в самом конце января или начале февраля 1855 года.
18 февраля 1855 года умер Николай Павлович, в самый разгар Крымской войны. Потянуло иным ветром; надежды оживились и расцвели. Пришло время серьезных попыток в изменении участи Бакунина. 21 марта 1855 года В.А. Бакунина обратилась с прошением к новому царю Александру II.