Преследование и геноцидПоявление монстров и демонов
Как создать врага
Начните с пустого холста. Набросайте в общих чертах формы мужчин, женщин и детей. Скройте привлекательную индивидуальность каждого лица. Сотрите все намеки на мириады знаков любви, надежд и страхов, играющих в калейдоскопе каждого конкретного сердца. Искажайте улыбку губ до тех пор, пока она не образует обращенную вниз гримасу жестокости. Доводите до крайности каждую черту, пока человек не превратится в зверя, вредителя-паразита или насекомого. Заполните фон злыми фигурами из древних кошмаров – чертями, демонами, прислужниками зла. Когда таким образом ваш образ врага будет готов, вы сможете убивать, не чувствуя вины, убивать без стыда.
Физическое уничтожение целых племен или этнических групп происходило на протяжении всей истории человечества. В Книге Самуила «Ветхого Завета» (15:3) упоминается наказ бога поразить племя Амалека и уничтожить все живое в этом племени[180]. Чингисхан и Тамерлан известны учинявшимися ими массовыми убийствами. Крестовые походы обычно начинались резней евреев и заканчивались – в случае успеха – бойней мусульман[181]. Во времена Тридцатилетней войны (1618–1648) была уничтожена больша́я часть населения Германии.
Различные эпизоды массовых убийств XX века имеют много общего и друг с другом, и с примерами индивидуального насилия. Независимо от того, действуют люди в группе или индивидуально, у них есть встроенные в сознание ментальные категории, определяющие, что такое хорошо и что такое плохо; что правильно, а что – нет. Обычно все это сопровождается воспоминаниями о нанесенных ранее обидах. Когда люди несут тяжелые потери или ощущают серьезные угрозы – неважно, реальные или воображаемые, их ментальные категории сводятся к самым примитивным, трансформирующим противостоящий им «вредоносный» объект в образ Врага. Подобного рода примитивизация также может происходить под воздействием кого-то другого, например национального лидера. В результате люди мобилизуют себя на действия по исправлению ситуации: на изгнание, наказание или на уничтожение Врага.
Люди преодолевают свои естественные внутренние тормоза, запрещающие причинять вред другим или убивать их, отталкиваясь от убеждений о допустимости этого; убеждений, которые служат оправданием агрессивному поведению. А затем в ход идут любые доступные инструменты и орудия для достижения своих целей: ножи, пистолеты, пушки, бомбы.
Массовые убийства и преследование происходят по тому же сценарию. Гонители впитывают в себя систему убеждений, основанную на примитивном противопоставлении добра и зла, которая клеймит стигматизированную группу как «чужаков». А накопленная их культурами на протяжении веков информация порождает воспоминания о прежних злодеяниях – реальных или воображаемых – тех, кто отнесен к «чужой» и уязвимой подгруппе. Хотя проистекающие из такой информации негативные образы могут в течение очень долгого времени оставаться латентными или существовать в «умеренно-активной» форме, внешнее воздействие способно привести к тому, что они «расцветут пышным цветом» и полностью активизируются.
Целый ряд внешних обстоятельств – экономические неурядицы, войны, политическая пропаганда – может активировать примитивные убеждения и преобразовать образы, связанные с «чужой» группой, в образ Врага, который только усиливается, если политические лидеры в это время проповедуют и навязывают идеологии, базирующиеся на политических, социальных или расовых предрассудках.
Возникает и насаждается калейдоскопический набор ассоциаций с Врагом: заговорщики, лжецы и обманщики, манипуляторы. Когда стигматизированная группа становится реально значимой в экономической или культурной жизни страны, ее обвиняют в стремлении узурпировать политическую или экономическую власть, присвоить себе или подменить традиции народа.
Политические лидеры объясняют экономические трудности и социальную нестабильность происками и вероломными кознями этой «чуждой» группы. По мере того как в общественном сознании негативный имидж ее представителей становится все более общепринятым, распространенным и несомненным, она рассматривается все более опасной, злонамеренной и зловредной. Изображая стигматизированную группу предателями, революционерами или контрреволюционерами, политическое руководство эксплуатирует негативный образ для продвижения в массы своей политической повестки дня.
В какой-то момент метафоры, используемые в контексте этой группы, «овеществляются», в результате чего ее члены в массовом сознании становятся монстрами, демонами или паразитами. Доминирующая в обществе группа мобилизует силы, чтобы отгородить «народ» от злонамеренных «чужаков», изгнать их или просто уничтожить. Психологические и моральные ограничители, не позволяющие убивать, устраняются соответствующей идеологией: цель оправдывает средства; для спасения жизни надо отсечь больной член; недочеловеки не имеют права на жизнь.
Несмотря на врожденное рефлекторное отвращение к убийству, люди теряют свою чувствительность; более того, «своя» группа даже вознаграждает их за акты убийств. Члены стигматизированных групп оказываются перед расстрельной командой, в газовой камере или каторжных лагерях, откуда им один путь… В условиях военного времени подобные убийства становятся особенно легкими – в ход идут упрощенная бюрократическая процедура чрезвычайного положения и войска.
Рассмотренная последовательность может быть успешно прослежена в случаях идеологических или политических массовых боен в Турции, оккупированной нацистами Европе, в нацистской Германии, в Советском Союзе, Камбодже, Боснии, Индокитае и Руанде[182]. Турки обвинили армян в предательстве и истребили их (1915–1918). Сталин объявил любую политическую оппозицию себе контрреволюционной и находящейся на службе у империалистических держав, уморил ее голодом или просто убил (1932–1933). Гитлер использовал для захвата власти антисемитскую платформу, а затем, не имея какого-либо места на земном шаре, куда можно было бы изгнать всех евреев во время войны, просто физически их уничтожал (1942–1945).
Индонезийское правительство обвинило этнических китайцев в коммунистическом заговоре и в 1966 году убило сотни тысяч людей. В 1975 и 1976 годах Пол Пот со своими красными кхмерами, объявив всех более-менее квалифицированных рабочих и служащих, интеллигенцию эксплуататорами крестьян и марионетками американцев, отправил миллионы людей в лагеря в сельской местности, где большинство из них нашли свой конец.
Трансцендентальный геноцид – война против определенных социальных фракций для достижения политических целей, таких как изгнание коренных жителей с их земель или уничтожение, чтобы освободить место для колонистов[183], – основана на идеологии ненависти к стигматизированной группе внутри страны. Данный тип массового убийства иллюстрируется примерами ликвидации уязвимых групп в Турции, Германии, Советском Союзе и Камбодже[184]. В этих странах находившиеся у власти лидеры до предела усилили существовавшие в преобладающих группах населения (у туранцев, у народа, у рабочих и крестьян) предрассудки о «чужих», об уязвимых группах (армянах, евреях, кулаках и буржуях). Они мобилизовали эти предрассудки и манипулировали предвзятым отношением к представителям стигматизированных групп, обвинив последних в том, что они все время эксплуатировали большинство. Идентифицируя группу меньшинства как Врага, повышали коллективную самооценку в группах, которые считались «правильными». Поэтому насильственные акты удовлетворяли жажду мести за все преступления, приписываемые гонимой части народа.
Турки перед лицом якобы возможного «предательства» армянского меньшинства начали в 1915 году систематическую кампанию по истреблению последнего, исходя из интересов национальной безопасности. Гитлер, Сталин и Пол Пот не нуждались в детализированной конструктивной программе для консолидации своей власти. Каждый из них рисовал темный образ Врага, причем в каждом из этих случаев прослеживаются одни и те же черты образа: декадентский, разложившийся, заговорщический и эксплуататорский. Немецких евреев обвинили в том, что они вошли в сговор с иностранными державами: Советским Союзом, Францией, Англией и Соединенными Штатами. В Советском Союзе оппозиция была названа орудием западных империалистов. Интеллигенция и буржуазия в Камбодже рисовалась агентами вьетнамцев и американцев.
Во всех случаях «избранные» осыпались щедрыми похвалами: рабочие в Советском Союзе, народ в Германии, крестьяне в Камбодже. Они рисовались благородными, чистыми и добродетельными. В каждом из этих государств выражение агрессии против стигматизируемой группы приветствовалась в большей степени, чем приверженность позитивной политической программе. Большинству ведь проще обвинять во всем «чуждую» группу и нападать на нее, чем понимать тонкости экономических и политических проблем, сложности позитивной политической и экономической программ. Классовая война для него более привлекательна, а ее результаты – более достижимы, нежели классовая гармония; а стремление к «зачистке» «упрямых» крестьян-кулаков, разлагающихся интеллигентов или этнических меньшинств – сильнее мотивации работать над реальным, конструктивным решением имеющихся проблем.
Распад югославского государства послужил толчком для сербских националистов и коммунистов старой закалки к действиям по расширению территории Сербии. Сербское руководство пробудило воспоминания о прошлых несправедливостях, которые творили прежние поколения мусульман по отношению к сербам, и представило их так, будто современные боснийцы являлись реинкарнацией своих предков и поэтому заслуживали наказания. Правительство Индонезии, столкнувшись с многочисленными политическими и экономическими проблемами, объявило этнических китайцев коммунистами и революционерами, стремящимися свергнуть правительство, поэтому их требовалось уничтожить на корню. Последний пример массовых убийств, которые были организованы и поддержаны государством, дала Руанда, где политическая элита попыталась консолидировать власть, назначив народ тутси Врагом и побудив тех, кто этнически относился к хуту, начать физическое уничтожение тутси.
Очевидным условием возможности осуществления геноцида является полный контроль со стороны правительства над полицией и армией. Понятно, что управлять механизмом геноцида легче в обстановке острой необходимости, диктуемой войной, когда имеет место тотальная мобилизация ресурсов и определенный внешний враг. Геноцид евреев нацистам было проще осуществить во время Второй мировой войны, как и режиму Пол Пота – организовать массовые убийства во время Вьетнамской войны.
Причинно-следственные связи и заговор
Склонность объяснять все несчастья действиями «чуждых» групп корнями уходит в древние представления о причинно-следственных связях, которые приписывали возникновение стихийных бедствий (наводнений, засухи, голода и эпидемий) злобному вмешательству сверхъестественных сил. Древние верования и суеверия изобиловали описанием актов разгневанных богов, демонов и злых духов. Пророчества о битвах сил света и тьмы вплетены в религиозные мифы и верования. В конечном счете в этих легендах злонамеренные силы влияли на поведение людей или принимали человеческий облик, организуя заговоры с целью уничтожить все самое святое. При этом некоторые категории людей легко и с готовностью идентифицировались в качестве обладателей приобретенной тайной и злонамеренной силы. Например, евреи и еретики считались прислужниками сатаны, стремящимися уничтожить христианский мир. Этим убеждениям и верованиям соответствовал распространенный взгляд на причины болезней и прочих бедствий: они – результат действий сатаны, осуществляемых через его агентов (евреев).
Подобные теории заговора являются дальнейшим развитием веры в то, что зловредные группы людей строят агрессивные планы, направленные на невинных соседей. Обычно члены доминирующей в обществе группы полагали, что стигматизированная подгруппа тайно замышляла заманить «народ» в ловушку и полностью его контролировать. А в недавнем времени заговоры, предположительно планировавшиеся евреями и армянами, объявлялись достаточным оправданием для их преследований.
Свалив в одну кучу всех членов подозрительного меньшинства (неоправданное чрезмерное обобщение), можно обосновать идею о существовании внутреннего заговора. Представители меньшинства, которые выделяются на фоне остальных экономическими или политическими успехами, начинают подозреваться в сговоре с собратьями по группе, чтобы продвинуть собственные интересы за счет ничего не подозревающего большинства. Эти успехи снижают самооценку «обычных», среднестатистических людей, которые частенько делают вывод, что выделяющаяся подгруппа меньшинства использует тайную тактику и применяет теневые схемы с целью получения для себя несправедливых преимуществ. Так как считается, что более успешная группа эксплуатирует большинство народа (доминирующую группу) и наживается на нем, затем предполагается, что все ее члены действуют согласованно, по секретному плану с конечной целью в виде узурпации экономической и политической власти.
Предрасположенность к подозрительности и ви́дению везде заговоров и скрытого влияния проистекает из чувствительности индивидуума к ситуациям, когда он оказывается обманут другими членами своей группы или «чужаками» и является ее развитием. Обратная сторона этой чувствительности – всеобщая склонность к обману по отношению к другим людям, которая может выражаться как в весьма невинных формах подшучивания или розыгрышей, так и в прямом мошенничестве, лжи и заговорах.
Так как на всех членах подозрительной группы уже стои́т печать одновременно злонамеренных и могущественных, на их действия очень удобно списывать все нежелательные политические и экономические события. Вместо того чтобы рассматривать экономические и политические неурядицы как следствие неэффективности существующей системы, доминирующая группа объясняет их саботажем со стороны «целевой группы» – пресловутого меньшинства. А когда его образ окончательно искажен нужным образом, правящая группировка устанавливает над ним контроль и превращает членов стигматизированной группы в заложников государства.
Идеи о контроле над окружающими со стороны злонамеренных групп имеют место и в бреду у параноидных пациентов. Хотя отождествление наполненных враждебностью установок политической группы с патологическими порождениями больного сознания пациентов психотерапевтов или даже психиатрических клиник будет ошибкой. Их сходство предполагает наличие у человека склонности везде видеть заговоры и интриги, даже когда они в действительности не существуют. Подобные наблюдения закладывают основу концепции «параноидального стиля»[185] или параноидального взгляда на мир у политических групп и целых наций.
Очевидно, что сами по себе обвинения в адрес членов гонимой группы в злонамеренном поведении не ведут к массовым убийствам. Люди не участвуют в организованных убийствах, какими бы сильными ни были у них к этому позывы, если они не чувствуют полную оправданность этих актов в данный момент. Обычно такие позывы и связанное с ними поведение сдерживаются моральным кодексом, чувством эмпатии к предполагаемой жертве и страхом наказания.
Снятие моральных ограничений по отношению к акту убийства может быть разъяснено при изучении системы убеждений у членов уличных банд. «Освобождение» от моральных ограничений и у малолетних преступников, и у террористов, широко изученное Альбертом Бандурой и другими исследователями, частично основывается на их способности и готовности рассматривать свои деструктивные действия как оправданные, а своих жертв – как злодеев[186]. Так они заглушают чувство личной ответственности, перекладывая его на всю группу или ее лидера. Наконец, «расчеловечивая» жертв, они могут полностью изгнать из себя любую эмпатию по отношению к ним, которая в противном случае может сохраняться. Аналогично идеологические установки, оправданность, снятие с себя ответственности и перекладывание ее на других, дегуманизация жертв во время террористического акта или при гонениях на них предполагают, что индивидуум должен быть в состоянии приостановить действие своего морального кодекса или пересмотреть его – независимо от того, санкционировано или запрещено такое деструктивное поведение государством.
Холокост
Холокост – наиболее широко и глубоко изученный трансцендентальный, или идеологический, геноцид. Хотя эта катастрофа во многих аспектах является уникальной, психология тех, кто ее непосредственно творил, и тех, кто за ней – не вмешиваясь – наблюдал, а также тех, кто был ее лидерами и руководителями, может прояснить основные характерные черты, присущие массовым убийствам в целом. Многие исследователи описывали холокост как «высшее зло» и размышляли, личности какого типа оказались замешаны в преступлениях против человечности[187]. Простое навешивание ярлыка «вселенское зло» в качестве объяснения действий нацистов и тех, кто их поддерживал, мало дает для понимания того, что творилось в их головах, образе мыслей и поведении. В сознании самих нацистских преступников и относительно пассивных участников злодеяний евреи как раз являлись «вселенским злом», которое следовало ликвидировать.
Те, кто осуществлял депортацию в концлагеря, перемещая жертвы по цепочке от дома к газовой камере, не чувствовали себя пособниками зла. Очень многие искренне верили, что делают правое дело. Уверенность в собственной правоте распространялась и на полицию, которая выискивала и задерживала евреев; и на персонал, перевозивший их в поездах; и на охранников, загонявших их как скот за колючую проволоку концентрационных лагерей. Евреи рассматривались как моральные дегенераты, тянущие руки к мировому господству и уродующие культуру. Нацистские преступники и их пособники твердо верили, что «зловредная природа» евреев была всепроникающей, поэтому, чтобы защитить себя и свою цивилизацию, их нужно истребить всех до одного – мужчин, женщин, детей. Пока в живых остается хотя бы один представитель «дьявольской расы», сохраняется опасность[188].
Созданный образ Врага оказался способным мотивировать на совершение убийств, причем было неважно, испытывали при этом убийцы какие-либо садистические чувства или нет. Учитывая силу иррациональных допущений, даже бред может развиваться весьма логично и рационально и выливаться в деструктивное поведение. Идеология геноцида получила признание и распространение в Германии потому, что ее обосновывали вроде бы серьезные профессиональные академические ученые. Ее изучали в школах и пропагандировали национальные лидеры.
Формирование демонического образа
Развитие антисемитизма и его превращение в геноцид можно проанализировать с точки зрения изменений имиджа еврея в глазах немцев и имиджа немца в его собственных глазах. Исторические основы демонизации образа еврея можно проследить в раннехристианских учениях. Печать проклятия «богоубийства» (казнь Христа) лежит на еврейском народе вплоть до настоящего времени. В Средние века их обвиняли в отравлении колодцев и проведении ритуальных церемоний с принесением в жертву христианских детей. В религиозных пьесах, балладах и народных сказках Европы они изображались злодеями. Образ мерзкого еврея, подкрепленный учением Мартина Лютера, был вплетен в ткань немецкого фольклора. Со времен первых Крестовых походов, когда евреи одними из первых стали жертвами массовых убийств, до десятилетий расцвета инквизиции и изгнания евреев из Испании, Франции и Англии, до самых резких слов, высказанных в их адрес Мартином Лютером, они рисовались убийцами, и этот образ побуждал врагов евреев убивать их превентивно.
Эпохи Просвещения и Наполеоновских войн с их упором на права человека оказали парадоксальное влияние на судьбу еврейского народа. Начатое Наполеоном освобождение европейских евреев от социальных и экономических ограничений, веками на них накладывавшихся, кульминацией которого стало предоставление им Бисмарком практически равных прав, привело к всплеску активного участия евреев в большинстве аспектов светской жизни в Германии и Австрии. Для них оставались закрытыми только государственная служба, судебная система и армейский офицерский корпус. За относительно короткий период евреи стали играть очень заметную роль в бизнесе, политике и средствах массовой информации.
Однако имидж евреев в массовом сознании не улучшился пропорционально повышению их социального, политического и экономического статуса. Во многих областях общественной жизни формировавшийся веками демонический образ еврея оставался открытым хроническим раздражителем для обывателей. В других сферах он сохранялся в скрытой форме, пока не был полностью активирован нацистами. Успехи многих евреев спровоцировали появление новой версии древних убеждений в их заговоре с целью доминирования над христианскими соседями и подрыва основ их общества. Страхи перед еврейскими манипуляциями, жадностью и стремлением к материальным благам находили отражение в трудах таких философов, как Фихте, Гегель и Кант. Несмотря на изменения, которые принесло Просвещение, немецкий народ по своей сути оставался глубоко консервативным, даже реакционным и рассматривал достижения евреев в качестве посягательства на институты немецкого общества и угрозы для них.
Такая реакция на внезапное усиление влиятельности евреев и на предполагаемую угрозу фундаментальным ценностям вызвала всплеск антисемитизма. Массовые политические движения, ведомые немецкими консерваторами и австрийскими клерикалами в конце XIX века, подпитывались страхами перед социальными, экономическими и политическими изменениями, которые угрожали сложившемуся укладу. Будучи активными участниками либеральных движений и представителями быстро развивающегося капитализма, евреи считались угрозой установленному порядку. Новый светский антисемитизм в политике был наложен на религиозную мифологию о евреях как убийцах Христа и агентах дьявола. Антисемитская теология продолжала распространяться в церкви, школе и дома, а также в описаниях страстей Христовых на протяжении всей эпохи Гитлера. Однако что касается политики, то новая идеология подорвала традиционное представление о том, что евреи должны выжить, чтобы служить «свидетелями» создания Царства Христа на земле.
Символом представления о евреях как о реальной опасности для общества было широкое доверие, оказанное фальшивому документу «Протоколы сионских мудрецов»[189]. Происхождение легенды об организованном еврейском заговоре с целью установить контроль над миром можно проследить с момента создания Наполеоном в 1806 году консультативной группы видных французских евреев, преимущественно ученых и раввинов, которую он назвал «великим синедрионом», напомнив о верховном органе власти в Древнем Израиле. Созыв этого собрания породил идею о том, что с древности существует тайная группа еврейских старейшин, которая при поддержке Наполеона и в союзе с масонами стремится низвергнуть церковь Христа.
Тема еврейского заговора с целью завоевать мировое господство всплыла в одном романе, опубликованном в Германии в 1868 году: представители двенадцати племен Израиля встречаются, чтобы обсудить стратегию, как занять доминирующее положение в Европе. К 1872 году этот вымышленный эпизод стал распространяться в Санкт-Петербурге в виде брошюры, которая придавала мрачную фактологическую основу всей этой истории. Более поздние варианты данного мифа были включены в развернутый фальшивый документ – упомянутые «Протоколы». Публикация романа была предвестником пропагандистской волны в Германии. С 1880-х годов эта страна становится главным местом производства антисемитских трактатов, а антисемитские платформы ее политических партий усиливали в обществе страх и ненависть к евреям. По мере того как осознание опасности для морального и физического здоровья общества росло, выкристаллизовывалась идея о наличии врага, которого надо уничтожить. Задача истребить евреев, описанная Гольдхагеном как «идеология уничтожения», а Вайсом – как «идеология смерти», была сформулирована за десятилетия до Гитлера[190]. Мифология распространялась через те самые институты, которые евреи якобы избрали для себя основными мишенями с целью разложения: через образовательные учреждения, политические и экономические структуры общества и государства. «Народу» внушался страх того, что деятельность двух демонов-близнецов – большевизма и капитализма, – выпущенных в мир евреями, приведет к полному упадку немецкой цивилизации.
Немецкий народ смотрел в свое романтизированное прошлое с его славой, грандиозными мифами и легендарными героями. Титаническая борьба с врагами, которые стремились подчинить или уничтожить нацию, подавить немецкий дух, сформировала их тогдашние точку зрения и взгляд на мир. Историческая уязвимость Германии перед внешними вторжениями, обрывочные воспоминания о тяжелой Тридцатилетней войне, живые образы катастрофической Первой мировой войны способствовали созданию параноидального взгляда. Идеализированные образы силы, красоты и чистоты разительно контрастировали с послевоенным имиджем самих себя как преследуемого народа, со всех сторон окруженного врагами, проигравшего войну не на поле боя, а в результате вероломства и предательства, униженного жесткими условиями Версальского мирного договора.
Несмотря на распространенное подспудно-враждебное отношение к себе, евреи тем не менее получили некоторое общественное признание среди более толерантных немцев. Многие из них считали, что евреи способствуют развитию немецкой культуры, науки и медицины, и это благосклонное отношение, подпитываемое провозглашенными политическими платформами более либеральных политических партий, привлекало в них непропорционально большое количество евреев. А такие политические партии, в свою очередь, подверглись критике со стороны оппонентов за отстаивание равных прав для евреев.
Люди от природы более восприимчивы к теориям заговора в периоды общественных недугов. Представление о вероломном еврее, ранее не очень активно циркулировавшее в обществе, стало значительно более заметным после Первой мировой войны. Запущенное в массы и многократно усиленное политическими лидерами и средствами массовой информации, постоянно повторяемое и используемое в разговорах, это представление привело к быстрому росту антисемитских настроений, которые зародились столетиями ранее. Демонический образ еврея как центрального элемента в процессе обработки информации в головах у немцев давал простое и понятное объяснение переживаемым неурядицам. Неблагоприятные события воспринимались как результаты еврейских заговоров. Враждебные дипломатические демарши Англии и Франции рассматривались как действия еврейских политических фигур, экономические кризисы – как манипуляции еврейских банкиров, а влияние Советского Союза – как происки евреев-большевиков.
Потребность сохранить лицо при объяснении унижений, претерпеваемых Германией, удовлетворялась тем, что все бедствия приписывали козням евреев. Их обвиняли в саботаже внутри Германии во время войны («удар ножом в спину»), в сговоре с союзниками и усугублении экономических трудностей после войны. Но прежде всего их главная вина и ответственность заключалась в организации подъема коммунистического движения и создании слабой, импотентной Веймарской республики. Страх перед красными, возникший с появлением Коммунистической партии и недолгой революцией в Баварии, лишь усилил отталкивающий характер несущего опасность еврея, который угрожал фундаментальным институтам и ценностям немецкого народа[191].
С приходом нацизма негативный образ евреев стал еще более омерзительно-отталкивающим – уже в рамках государственной политики. Уроки расовой гигиены и биологии в начальной и средней школе 1930-х годов были направлены на «научно-обоснованную» демонстрацию врожденной дефективности евреев, как и других маргинальных групп населения. В учебниках евреи сравнивались с болезнью; нацистские агитационные плакаты приравнивали их к тифу и другим опасным болезням, а также к смерти. Зацикленность на болезнях восходит к средневековью, когда евреи считались агентами «черной смерти» (чумы). Метафорические зрительные образы вредителя-грызуна, змеи и микроба нацисты в своих агитках «овеществляли» в виде мерзкого, отвратительного и больного еврея.
Роберт Джей Лифтон описывает «образы болезни и чистоты» и «смертельного яда», которые представляются угрожающими немецкой культуре[192]. Картина зараженных болезнетворными микробами, полных яда еврейских тел не только отрицала их человеческую природу, но и подтверждала необходимость уничтожения. Джеймс Гласс предположил, что искаженный болезнями зрительный образ должен был производить на немцев отталкивающее впечатление и вызывать реакцию отторжения, зарождать в них фобию, если не паранойю[193]. Такое изображение еврея привело к представлению о нем как об абсолютном зле, решение проблемы которого по необходимости тоже абсолютное – полное уничтожение. Как заявил Гиммлер, «уничтожая микроб, мы показываем, что не хотим, в конце концов, заразиться этим микробом и умереть от него»[194].
Создание дьявольского образа
Смертоносный образ стигматизированной группы обычно возникает в контексте преступной идеологии и национальной самооценки. Доктрины, легенды, воспоминания переплетены с представлениями об имевших место в прошлом несправедливостях и неприятеле – в настоящее время, а это все, как правило, служит для однозначного указания как на внутренних, так и на внешних врагов. В нашу эпоху националистическая немецкая идеология вылилась в доктрину расовой чистоты, коллективное представление о силе и превосходстве своей нации, во взгляд на силы и возможности всех других народов как на основу для плетущихся против нее, нации, заговоров. В соответствии с нацистской пропагандой арийская раса должна была видеть в «чуждых» для немецкого общества элементах своего рода гниль, которую следует выжигать каленым железом. Нацистская идеология открыто провозглашала евреев, цыган, гомосексуалистов и людей с психическими отклонениями подрывными силами, разлагающими арийскую расу. Евреи рассматривались как особо опасная угроза, так как считалось, что именно они создали современный капитализм – с целью разрушать государство сверху, и большевизм – чтобы размывать его основы снизу. Противоречие между тем, как немцы видели самих себя в настоящем, и тем, кем – как считалось – они были в прошлом, разжигало в них решимость вернуть потерянный рай. Для этого требовалось ликвидировать внутреннего врага и нанести поражение врагу внешнему; экспансионистская идеология была тесно связана со страхами о вероломстве других держав.
Каждый отдельно взятый немец в своей социальной среде был погружен в антиеврейскую риторику: она присутствовала в разговорах, речах, письмах и литературных произведениях. Неформальное воспитание дома усиливалось влиянием школы и церкви, которые преподносили основные положения доктрин в приукрашенном виде. В университетах студенты получали от профессоров новые дозы националистического, если не откровенно нацистского, философического взгляда на мир; причем поразительно большой процент профессоров были членами нацистской партии. Эти «академические ученые» поддерживали теорию социального дарвинизма, которая достигла своей крайней извращенности в представлении о расовом превосходстве. Будучи повальным увлечением в интеллектуальных кругах, эта доктрина провозгласила превосходство арийской крови на основе искаженных представлений о «выживании наиболее приспособленных». Не только евреям, но и «монгольским ордам» славянских народов было запрещено смешивать свою кровь с немецкой[195]. Убежденность в расовом превосходстве оправдывала мечту о достижении мирового господства (фантазию, которая также проецировалась на евреев). Нацисты заручились поддержкой населения, восстановив в его глазах идеализированный образ Тысячелетнего рейха, господствующего в мире.
В общественном сознании стали доминировать два образа. По мере того как евреи начинали оказывать все большее влияние на разные аспекты немецкого общества, рос страх, что они захватят в стране весь бизнес, всю требующую квалификации и профессионализма деятельность, а также культуру и искусство. Этот страх вылился в обвинения в стремлении к господству в Германии и даже в мире. Такой образ рисовал евреев как «дьявольских сверхчеловеков». Другой образ – унтерменшей, недочеловеков – проистекал из утверждения, что евреи оскверняли и загрязняли расовую чистоту немецкой крови. Через процессы ассимиляции и межнациональных браков евреи стремились смешать свою низменную кровь с кровью христианской. И в карикатурах, и в устных рассказах они изображались монстрами, крысами, вредителями[196].
Мифы о преступлениях в прошлом, нынешних кознях и будущих катастрофах возбуждали у обывателей тревожность и ненависть. Тот факт, что никаких реальных и твердых доказательств предъявляемым обвинениям не существовало, интерпретировался как подтверждение лживой сущности евреев, которые имели большие таланты по части сокрытия своих грехов. Чем более внушающим беспокойство являлось событие, относимое на счет еврейских козней, тем более демоническим становился образ евреев.
Антисемитские убеждения ни в коем случае не были в одинаковой мере распространены среди всего населения Германии. Наряду с вариациями в крайностях и токсичности заряда этих убеждений с течением времени наблюдались изменения в их интенсивности. В «хорошие» времена прусские землевладельцы могли считать евреев опасными, но не относиться к этой опасности всерьез. Однако периоды войн, поражений и страхов по поводу возможной измены приводили их к выводу о том, что все евреи – предатели.
Кажется вероятным, что представления о гуманности и морали сдерживали развитие деструктивного отношения (к евреям), но по мере того, как нацистская пропаганда усиливала враждебное отношение к ним, отрицательный аспект амбивалентности усиливался, а защитный, гуманистический слабел. Негативные убеждения и представления постоянно подпитывались государством с помощью подстрекательских антисемитских лозунгов, новостей и пропагандистских плакатов. А когда национальные бедствия могли оказаться напрямую связанными с евреями, враждебное отношение к ним усугублялось.
Значительное количество и важное положение евреев в правительстве Советского Союза способствовало приравниванию еврейства к большевизму. Поскольку страхи, вызванные нацистской пропагандой, способствовали формированию стереотипов о евреях как о врагах – хотя большинство немецких евреев не были коммунистами, – эта пропаганда не только укрепила в массовом сознании ненавистный облик еврея-мироеда, но и указала на средство борьбы со злом: уничтожить их.
Поначалу только явное меньшинство среди населения Германии придерживалось идеи физического уничтожения евреев, но по мере того как искажения, распространяемые фанатиками, проникали в системы внутренних убеждений и сознание людей, которые изначально не были убежденными нацистами, страх перед евреями заложил основу для принятия стратегии геноцида. Вот эта последовательность событий усилила страхи, вызванные упомянутыми искажениями, а ненависть к евреям распространилась подобно панике в театре, когда кто-то вдруг закричал: «Пожар!»
Психика преступников
Образы добродетельного отца, играющего с детьми, и охранника лагеря, хладнокровно стреляющего в истощенного узника, кажутся несочетаемыми, что поднимает вопрос о том, как один и тот же человек может быть одновременно безжалостным убийцей и добрым родителем. Еще парадоксальнее выглядит врач, оказывающий помощь пациентам, а затем принимающий решение о том, кто еще поживет, а кого нужно отправить в газовую камеру.
Описания врачей-нацистов, сделанные психиатром Робертом Джеем Лифтоном, проливают свет на психологию преступников в общем и целом. Лифтон в своем исследовании, базирующемся на историях пяти нацистских врачей, предполагает, что дуализм ролей был возможен из-за психологического процесса компартментализации. И лагерный охранник, и врач могли ощущать разные «я», играя разные роли – явление, которое Лифтон называет «удвоением». Внешне явно противоречивые модели поведения объединяет одно: и в том, и в другом обличье есть уверенность, что творятся добрые дела, а их творцы – добропорядочные члены общества[197].
Врачи-нацисты были привержены и твердо верили в биомедицинскую модель, сочетающую достоверность научного знания и человечность медицины. Эта модель была интегрирована в нацистские расовые теории, считавшие «народ» священным органическим единством, которое, однако, восприимчиво к загрязнению чуждой кровью. Доктор из Аушвица, утверждавший, что он способствовал истреблению евреев в рамках принесенной клятвы Гиппократа, говорил: «Несомненно, я врач, и я хочу спасать жизни. Исходя из стремления к спасению человеческой жизни я удаляю гангренозный аппендикс из больного тела. Еврей и есть гангренозный аппендикс в теле человечества». Объединяющая разные роли тема – его вера в то, что он служит на благо человечества. «Режим убийцы» включал в себя биомедицинскую модель: «Восприятие коллективной болезни именно как болезни, ви́дение того, какими лекарствами эту болезнь следует лечить, мотивация для изобретения, производства и применения этих лекарств»[198]. Врач-нацист переключался из «режима доктора» в «режим убийцы» в зависимости от обстоятельств, которые активировали соответствующий «отдел» его личности. «Режим врача» и связанные с ним убеждения, мотивы и процедуры активировались, когда индивидуум переступал порог врачебного кабинета, а «режим убийцы» – когда он оказывался на территории лагеря смерти.
Популярный в настоящее время взгляд на личность преступника имеет корни в замечании Ханны Арендт о «банальности зла». Рассматривая Адольфа Эйхмана как прототип любого политического убийцы, Арендт предположила, что вовлеченные в процесс геноцида бюрократы и технократы были самыми обычными людьми, детьми своего времени. Оказавшись на их месте и выполняя те же роли, практически любой человек, вероятно, точно так же следовал бы аналогичным приказам[199]. Но даже если этот психологический императив – убивать евреев (то есть искоренять зло) – был активирован и задействован, как удалось преодолеть обычные моральные ограничения, угрызения совести и отбросить сочувствие к невинным, беспомощным людям?
Хотя исчерпывающий ответ на этот вопрос, вероятно, никогда не будет получен, понятно, что реализации плана убийства способствовали многие факторы. Очень сильным было стремление отомстить за предполагаемую предательскую роль евреев в поражении Германии в Первой мировой войне, послевоенных попытках коммунистических революций как в Германии, так и в других странах, а также экономических бедствиях. Превалирующий стереотип о евреях как работающих рука об руку с иностранными силами, чтобы развалить немецкое общество, оказал серьезную поддержку нацистской пропаганде. Истребив евреев, нацисты могли консолидировать власть и показать всем ее мощь. Условия военного времени, ситуация «или умереть, или выжить», характерная для Второй мировой войны, – все это дало им ордер на осуществление геноцида[200].
Пытаясь понять, что творилось в головах нацистских преступников, важно не забывать, что не все немцы и австрийцы разделяли образ евреев, навязанный нацистами, и приветствовали пресловутый план «окончательного решения еврейского вопроса»[201]. Хотя очень удобно сваливать в одну кучу всех немцев, всех американцев, всех британцев – будто у всех людей любой нации наличествует одинаковая система внутренних убеждений, – нужно всегда помнить, что в целом в любом обществе часто наблюдаются значительные различия между отдельными его членами, даже при диктатуре. В догитлеровской Германии спектр общественных настроений простирался от крайнего антисемитизма националистических правых партий до филосемитизма либеральных левых.
Статистический разброс настроений в общественном мнении можно представить в виде графика, аналогичного известной колоколообразной (гауссовой) кривой. Преобладающему мнению соответствует наибольшая плотность статистического распределения около центра и пика кривой, а ее края (или «хвосты») отражают менее популярные взгляды: либо, предположительно, фанатичных убийц – с одной стороны, либо более доброжелательно настроенных – с другой. Хотя статистические данные о распространенности того или иного отношения к евреям и убеждений о них во время Второй мировой войны в Германии и Австрии отсутствуют, кажется вероятным, что общественное мнение оказалось сильно сдвинуто в более негативную сторону. Судя по активному участию значительной части населения Германии в деятельности, связанной с геноцидом, можно сделать вывод, что антиеврейские убеждения стали более радикальными и приобрели больший накал. Тем не менее, исходя из впоследствии документально зафиксированного факта, что не менее пятидесяти тысяч человек деятельно спасали еврейские жизни, очевидно, что значительное число немцев либо не одобряли, либо активно выступали против политики геноцида[202].
Образ фюрера
Лидеры озлобленного большинства или борющегося за свои права меньшинства часто харизматичны и способны вдохновлять последователей, а также привлекать на свою сторону новых людей – речами или даже простым присутствием. Последователи считают не только свою группу превосходящей остальных, но и своего лидера – величайшим человеком. Такая идеализация значительно поднимает самооценку и ощущение силы у членов группы. Величественный образ лидера нации или государства – особенно сильно превозносимый, когда эта группа оказывается против воли принуждаема к каким-либо действиям или подвергается нападению – часто побуждает последователей делать вещи, которые в другое время были бы для них невообразимы.
Предпосылки для создания образа спасителя германской нации возникли задолго до того, как Гитлер появился на политической сцене. Представления о «фюрере» – народном вожде – сформировались в XIX веке. Мифический образ германского вождя воплотился в национальном культе. Романтические нотки народной мысли вращались вокруг тем доблести, победы и героизма, выраженных в праздновании побед начала XIX столетия. Народные праздники огня и света сопровождались демонстрациями германских языческих и христианских символов и ритуалов. Воображаемый лидер выражал этот мифический символизм. Будущий вождь, «носитель божественной силы и благодати», будет сильным, откровенным, честным и беспощадным[203].
Такой героический образ уже был сформирован и готов к тому, чтобы его спроецировали на человека, убеждения которого соответствовали идеологии, создавшей этот образ. Будучи поначалу принятым и понятым лишь узкой группкой самых преданных последователей, Гитлер постепенно начал отождествляться всей нацией с этим образом. Харизматические качества и упрощенная политическая программа создавали ему имидж сильной личности, которая поведет страну к заслуженному величию, сокрушит внутренних и внешних врагов, раздвинет границы Германской империи. Чтобы способствовать проецированию героического образа на личность Гитлера, требовался непрерывный поток льстивой и угоднической информации. Геббельс, гений в деле пропаганды соответствующего толка, смог нужным образом раздуть образ Гитлера. Как только нацисты пришли к власти, они взяли под контроль все средства массовой информации и позаботились о том, чтобы народ имел доступ только к хвалебным материалам о Гитлере, которые шли в русле создания героического образа.
Как указывал Штерн, в речах Гитлера «нагромождались друг на друга слои инвектив и обличений, в которых обвинения, упоминания несправедливостей, угроз, реальных и мнимых страхов персонализируются и трактуются как экзистенциальные нападки на фюрера германской нации и, следовательно, на каждого отдельного представителя этой нации»[204]. Полемика, в которую Гитлер вовлекал народ, логично и последовательно развивалась по выбранному пути, вызывая, а затем и углубляя параноидальный взгляд на окружающий мир у его последователей. Речи, часто длившиеся часами, начинались с игры на народных страхах перед евреями, коммунистами и враждебными странами. Перечень всех обрушившихся на страну несправедливостей был составлен не только для того, чтобы возродить болезненные ощущения, связанные с прежними унижениями, но и с целью пробудить страхи перед будущими обидами и угрозами. Создав у аудитории должное настроение рассказами о имевших место в прошлом гонениях и рисуя демонические образы врагов, он транслировал слушателям и вдохновлял их на возможное решение проблем: отомстить проклятым людям. Переход от образа немца как невинной жертвы к его образу мстителя вселял в последователей ощущение всемогущества и чувство восторга. Честь и гордость нации должны быть восстановлены, а враги уничтожены. Именно таким образом он успешно «продал» народу идеологию уничтожения, описанную Гольдхагеном[205].
Гитлер сводил все сложнейшие проблемы к нескольким упрощенным формулам и давал слушателям очень мало фактической информации – только обличительную риторику. Он приводил минимальные рациональные обоснования своим обвинениям и никак не объяснил тот парадокс, что евреи одновременно являются и большевиками, и капиталистами, объединившимися в заговоре с целью уничтожения немецкой культуры. Он не пояснял, как крошечное меньшинство населения могло обладать такой огромной властью. Сила его выступлений заключалась в риторическом мастерстве, вызывавшем у людей благоговейный восторг и формировавшем их мышление в соответствии с тем, что ему требовалось. Гитлер обладал сверхъестественным талантом читать мысли разных аудиторий и адаптировать свои послания к их особым взглядам и пристрастиям. Его «гипнотическая» сила, очевидно, происходила из способности формировать в умах людей захватывающие фантазии о спасении и мечты о славе. Он стал олицетворением Германии, по которой все тосковали.
Первые победы Гитлера на международной арене и внутри страны укрепили национальное самовосприятие немцев как «расы господ». Кроме того, они придали новый импульс закреплению за евреями презираемого и проклинаемого имиджа как разлагающих агентов и политических подрывных элементов, развращающих чистокровных арийцев. Эксплуатация подобных антитез кажется характерной для того, как национальные лидеры и их последователи видят самих себя: их возвышенный, славный образ настолько чист, что образ оппозиции в сравнении с ним омерзителен. В результате публичных выступлений и формирования своего рисуемого средствами пропаганды имиджа Гитлер стал олицетворять идеалы, которые лелеяли граждане Германии. По словам Яна Кершоу, он создавал образ власти, силы и решительности – качеств, демонстрировавших его способность успешно вести народ к национальным целям[206]. Он также выглядел разумным, умеренным, добродетельным и искренним, даже святым – то есть обладающим всеми теми качествами, которые внушали доверие. Немецкий народ считал его защитником нравственности и расовой чистоты, страстно преданным своему делу.
Имидж Гитлера, очевидно, был важнее для сплочения народа, чем идеология, которую он проповедовал[207]. Конечно, и то и то имело важность. «Упаковка» его идеологии вдохновляла, но то, что он говорил, было созвучно целям, иллюзиям и предубеждениям народного большинства. Личный имидж фюрера подкреплялся впечатляющими успехами на международной арене – бескровными завоеваниями и легкими победами в начале войны. Немцы считали его великим государственным деятелем и превосходным военачальником. Огромное влияние, которое оказывали на народ его личность, риторические навыки и программа, заставляло людей чувствовать себя все более сильными. Кроме того, ему удалось превратить страну в бастион, оплот против опасных большевиков и сначала создать, а затем нейтрализовать призрак опасного еврея.
Очевидно, что у Гитлера имелась постоянная личная, персональная зацикленность на физическом уничтожении евреев[208]. В своем последнем заявлении перед самоубийством он требовал в конце концов однажды уничтожить евреев, предсказывал это и повторил, что именно они развязали войну[209]. Идея, которой он был одержим, аналогична навязчивым убеждениям больного с обсессивно-компульсивным расстройством, убежденного, что он заражен смертоносными микробами, они у него на руках и теле, и поэтому нужно постоянно мыться, чтобы чувствовать уверенность, что все микробы уничтожаются. Если выживет хотя бы одна бактерия, она размножится и в конечном итоге убьет того, на ком паразитирует. Аналогично этому, евреи должны быть полностью уничтожены.
Накал и экстремистский характер внутренних убеждений Гитлера относительно евреев, раскрывшиеся в его последнем заявлении-завещании, граничат с бредом[210]. В самом деле, есть свидетельства того, что Гитлер становился все более невменяемым в последние год или два жизни. Однако было бы ошибкой относить менталитет нацистов, в рамках которого геноцид являлся оправданным делом, на счет психических заболеваний. Исследование записей о психологических особенностях нацистских бонз, обвиняемых на Нюрнбергском процессе, проведенное Эриком Циллмером и его соавторами, не доказало, что творившиеся ими жестокости можно объяснить серьезной патологией психики. Не обнаружили они и каких-либо последовательных, систематических отклонений от нормальности в профилях их личностей[211]. Точно так же Браунинг и Гольдхаген не нашли особой ненормальности в людях, которые непосредственно и активно участвовали в убийствах евреев[212].
Тип идеологии, которую излагал в своих речах Гитлер и которая распространялась нацистской пропагандой, был аналогичен тому, что демонстрировали другие тираны. Например, Сталин еще раньше провозгласил войну капитализму – точнее, буржуазии, одновременно превознося великие добродетели пролетариата. Он точно так же успешно доносил до масс образ любой оппозиции лично себе и своим планам как поднимающей голову контрреволюции. В предвоенные годы Сталин безжалостно уничтожал кулаков, украинских крестьян, интеллектуалов в своей же партии и среди высших военных чинов. Точно так же Мао Цзедун в Китае и Пол Пот в Камбодже превозносили класс крестьян и преследовали интеллигенцию, квалифицированных рабочих и служащих, жителей городов вообще.
Переход к холокосту
Одной радикализации внутренних убеждений и усугубления зловредности образов, связанных со стигматизированной группой, в сочетании с желанием ее устранить недостаточно для формирования расстрельных команд или обучения охранников тому, как загонять «покорное стадо» в газовые камеры. Даже сильное «теоретическое» желание убивать людей, принадлежащих какой-то группе, может быть сдерживаемо моральным кодексом, издревле осуждающим убийства. Имидж безжалостного врага может оказаться сбалансированным дополняющим его образом, порождаемым видом беспомощной жертвы. Чтобы вовлечь человека в участие в бесчеловечном акте, требуется дать ему «лицензию на убийство». Торможение и запрет на убийство часто снимаются, когда индивидуум впадает в злобный раж и видит в противнике только все плохое или он оказывается во власти холодной ненависти, направленной на группу, рассматриваемую как воплощение зла.
Если накал пропитанных ненавистью убеждений становится достаточно высоким, они могут вытеснить более гуманные внутренние установки и заставить преступника действовать. А если государство намерено уничтожить группу, фактически взятую в заложники, оно не только дает инструмент для этого, но и выдает разрешение на убийство – вводит новую мораль и формы лояльности и патриотизма, заменяющие мораль общепринятую, которая столетиями встраивалась в социальный порядок и религиозные каноны. Война имеет тенденцию усиливать представления о зловредности врага. В реальной драке не на жизнь, а на смерть искаженный образ врага, взгляд на него как на абсолютное зло может спасти жизнь. Аналогично, когда внимание переключается на стигматизируемую группу – на внутреннего врага, приобретают силу те же самые убеждения «убей или будь убитым». Активизируются и убеждения типа: «Если возникают сомнения, просто уничтожайте их». Кроме того, изображение врагов как недочеловеков, паразитов и вредителей не только побуждает избавляться от них, но и настолько расчеловечивает жертву, что становящийся палачом индивидуум не испытывает особого сожаления или вины за ликвидацию унтерменшей.
При переходе холокоста из одной фазы к другой евреи сначала рассматривались недостойными иметь те же социальные, политические и экономические права, что имелись у чистокровных немцев; затем, так как их сочли виновными во всех бедах Германии, было решено, что они заслуживают наказания; наконец, когда они стали восприниматься угрозой всему человечеству, появилась необходимость их всех истребить, искоренить – как эпидемию смертельной болезни. Все эти мотивы постоянно повторялись в речах и статьях Гитлера – и в 1920-х, и в начале 1930-х годов, и во время Второй мировой войны.
Холокост начался с социальных, политических и экономических ограничений. Далее в рамках государственной политики произошел переход к истреблению умственно и физически неполноценных людей, преследованиям и гонениям гомосексуалистов и к убийствам политических оппонентов. После начала Второй мировой войны рабский труд евреев стали использовать на тяжелых работах, а потом их начали сгонять в концентрационные лагеря, готовясь к окончательному решению еврейского вопроса. Дихотомия военного времени – друг или враг, лояльный гражданин или предатель – ускорила снятие моральных запретов на убийство мирных жителей. Изучение документов, касающихся поведения причастных к массовым убийствам людей, показывает, что эти преступления совершались не только нацистами и их сторонниками, но и «простыми немцами», а также гражданами оккупированных Польши и Советского Союза.
Во время вторжения в Советский Союз в 1941 году для расстрелов коммунистов и евреев Гитлер использовал «эскадроны смерти» и полицейские батальоны, часто состоявшие из представителей местных этнических групп. В конце концов евреев из Германии и всех завоеванных стран стали массово выявлять и депортировать в лагеря смерти, оборудованные газовыми камерами. При изучении документов о деятельности немецких полицейских батальонов Браунинг обнаружил, что пытки и систематические убийства по большей части осуществляли люди, не имевшие приверженности к нацистской партии, в отличие от того, на чем настаивал Гольдхаген в своем более широком обзоре о преступниках, принимавших участие в актах холокоста[213].
Антиеврейские меры усиливались с распространением дьявольского образа коварного еврея, утверждением снисходительного отношения к их убийствам, одновременным ослаблением императивов морального кодекса и потерей какого-либо сочувствия к жертвам. Принятие массовой общественностью оправданности усиления антиеврейских мер соответствовало установленному принципу социальной психологии. Когда люди преодолевают внутреннее сопротивление в отношении какой-либо порочной политики (например, практики лишения гражданских прав), часто меняется и их отношение к допустимости вреда стигматизированной группе. Обычные, «нормальные» правила и представления о недопустимости причинения вреда другим людям или их убийства заменяются убеждением, что «в определенных обстоятельствах допустимо причинять вред или убивать этих других». Как только такое отношение пустит в обществе достаточно глубокие корни, люди, весьма вероятно, будут считать нормальной деструктивную деятельность, последовательно переходя ко все более отталкивающим ее формам, дойдя, таким образом, до высшей точки – геноцида. А по мере того как образ их потенциальной жертвы лишается всех человеческих черт, они с большей вероятностью будут поддерживать бесчеловечную политику.
Другие примеры геноцида: Камбоджа, Турция и Советский Союз
Насильственная смерть примерно трех миллионов человек в Камбодже между 1975 и 1979 годами – еще один пример геноцида на идеологической почве. Камбоджийскую революцию спланировала группа коммунистически настроенных интеллектуалов, которые получили образование в Париже, где изучали революционные стратегии. «Красные кхмеры» – организованная в стране прокоммунистическая группа, возглавляемая Пол Потом, решила захватить бразды правления в период Вьетнамской войны. Эта группа сумела извлечь для себя выгоду из серии событий, которые разожгли ненависть местного населения к Соединенным Штатам и собственному правительству, которое многие считали американской марионеткой. Приток в страну помощи из Штатов создал индустрию услуг: появился соответствующий общественный слой из рестораторов, официанток, горничных, водителей такси и государственных служащих. Более того, с массовым вливанием долларов камбоджийская армия становилась все более коррумпированной. Негативный образ США только усилился после того, как в результате армейского военного переворота, срежиссированного ЦРУ, с поста президента сместили принца Сианука. Власть нового правительства ослабла и была подорвана в результате вторжения войск США и Южного Вьетнама, направленного на то, чтобы перекрыть использовавшиеся Северным Вьетнамом маршруты поставок через Камбоджу. «Тайные» американские бомбардировки Камбоджи в 1973 году в очередной бесплодной попытке уничтожить базы Северного Вьетнама усугубили растущий антагонизм населения по отношению к американцам и их «марионеткам» в правительстве. Варварские бомбардировки интерпретировались как ничем не оправданное уничтожение империалистической, расистской, капиталистической сверхдержавой невинного и беспомощного населения. Все это сыграло на руку Пол Поту, который заручился поддержкой народа в достаточной степени, чтобы свергнуть правительство.
Революционная стратегия Пол Пота следовала примерам режимов Советского Союза и нацистской Германии. Был четко идентифицирован Враг: армия коррумпированного режима, а также городской класс интеллектуалов, коммерсантов и квалифицированных рабочих. Образу представителей вражеских сил как паразитов, марионеток и провокаторов на службе у Соединенных Штатов противопоставлялся светлый образ красного кхмера – чистого, искреннего и отзывчивого. Между империалистическими хищниками и горожанами с одной стороны и крестьянами – жертвами их власти – с другой разгорелась классовая война. Чтобы привлечь крестьян на свою сторону, правительство Пол Пота стало высылать горожан на принудительные работы в сельскую местность. В разряд Врагов также попали этнические и религиозные меньшинства: чамские мусульмане, буддисты, китайцы и вьетнамцы.
Идеология красных кхмеров предусматривала полное преобразование общества: устранение любых западных влияний и превращение страны в заповедник чистейшей формы социализма. От каждого индивидуума ждали, что он откажется от личной свободы воли в пользу свободы воли коллектива. Революционеры выступали за полное уничтожение ценностей, привычек и обычаев современного общества. Они стремились к возрождению былой славы и очищению настоящего, опустошая города от населявших их людей, заставляя разложившихся и порочных родителей подчиняться своим чистым и непорочным детям, передавая знания крестьянам и чернорабочим, которые не были испорчены (современным обществом). Все, что противоречило данной цели, подлежало уничтожению: индивидуализм, личная собственность, институт семьи.
Как и во времена других революций, пышным цветом цвели теории заговора. Уничтожив ненавистную буржуазию, революционеры обрушились на членов собственной группы, обвиненных в том, что они являются секретными агентами Вьетнама. Вероятно, около миллиона изгнанных жителей городов либо умерли от голода, надрываясь на каторжной работе, либо просто были убиты. «Чистка» продолжалась до 1979 года, когда вторгшиеся вьетнамские войска изгнали красных кхмеров, восстановили порядок и то, что можно было считать некоторым подобием здравомыслия в обществе.
Корни геноцида армян в Турции 1915–1918 годов можно проследить в последствиях Русско-турецкой войны (1877–1878), в результате которой территория Армении была разделена между Турцией и Россией. После победы русских армяне обратились к командующему российской армией с просьбой о защите в соответствии с условиями мирного договора. Хотя кажется весьма разумным, что незащищенное этническое меньшинство обратилось за помощью к победителю, эта акция сильно разозлила турок. Армяне как нежеланные элементы превратились в турецком сознании в предателей. Впоследствии негативный характер данного имиджа усугубился тем, что армяне стали настаивать на том, чтобы в Османской империи с ними обращались так же, как с другими национальными группами. В 1894–1895 годах последовала серия массовых убийств, в ходе которых от ста до двухсот тысяч армян лишились жизни.
Последовавший упадок Оттоманской империи, сопровождавшийся серией военных поражений, вылился в государственный переворот, совершенный в 1908 году группой младотурок – ультранационалистически настроенных молодых армейских офицеров. Последовавшая резня была результатом проводившейся ими политики. За ней стояла идеология пантюркизма в качестве «священного дела», заключавшаяся в очищении нации путем уничтожения предателей в ее среде. Младотурки исповедовали крайний национализм, который часто расцветает после поражений и распада империй (австрийцы проявляли такой же полный нетерпимости национализм и антисемитизм после падения Австро-Венгерской империи).
Младотурки провозгласили мистическое единство турецкого народа. У них были мечта и стремление к созданию объединенного турецкого государства, которое включало бы Восточную Европу и всех, кто жил на территориях России и Средней Азии и кого можно было бы считать турками. Они ввели строгое определение принадлежности к Турции и ужесточили его: лишь те, кто говорит по-турецки. На всех иных, живших внутри границ страны, был навешен ярлык «чужаков», они автоматически становились подозрительными элементами. Затем младотурки отказались от положения, что меньшинства имеют какие-либо права, а также от доктрины многонациональности и плюрализма. Фактором, ускорившим распространение антиармянских настроений и действий, было нежелание живших в Турции армян прислушаться к просьбам турецкого правительства и побуждать армян, живших в России (которая была врагом Турции во время Первой мировой войны), к поддержке турецкой армии. На самом деле, многие армяне добровольно присоединялись к российской армии в ее действиях против Турции. Развязка наступила после жестокого поражения, нанесенного турецкой армии русскими войсками зимой 1914 года. Последовавший в Турции геноцид заключался в массовых казнях всех крепких, здоровых и трудоспособных мужчин из армянских семей с последующей принудительной депортацией (пешим маршем) женщин и детей в спецлагеря для задержанных, что само по себе было смертоносно. Оценки говорят о гибели ни много ни мало одного миллиона армян[214].
Принудительная коллективизация сельского хозяйства в Советском Союзе привела к гибели бесчисленного множества индивидуальных фермеров (кулаков). Эта группа была демонизирована за якобы имевшее место ее противодействие делу добродетельного рабочего класса и государству в целом. Политицид[215] в Советском Союзе тоже имел идеологическую мотивировку: жертв обвинили в предполагаемой контрреволюционности, объявили врагами народа и агентами иностранных держав. Однако правившая верхушка признала, что использовала «плохие средства» для достижения «правильных целей». Пол Холландер цитирует Дьердя Лукача:
Высший долг коммунистической этики – признавать необходимость безнравственных поступков. Это величайшая жертва, которую требует от нас революция. Истинный коммунист убежден, что зло превращается в блаженство и счастье в диалектическом процессе исторической эволюции[216].
Коммунистическая элита признала, что творила зло, но осталась приверженной принципу «цель оправдывает средства». Эта новая мораль оправдывалась верой в то, что существует резкое разделение между полным несправедливостей настоящим и великим будущим, которое предположительно перестанет быть загрязнено отвратительными методами дня сегодняшнего. Что побуждало конкретных исполнителей совершать серию убийств или осуществлять геноцид собственного народа? Маховик деструкции подпитывался постоянно меняющимися потребностями революции, формулируемыми партией. Она являлась прожектором, который последовательно выхватывал разные группы, подлежавшие чистке: капиталистов, крестьянство, офицеров Красной армии, подозрительных коммунистических чиновников и рядовых членов партии, попавших в немилость.
Объектами террора в Советском Союзе также были некоторые национальные группы. В течение нескольких поколений сначала революционеры, а затем простые советские «специалисты по насильственным методам» демонстрировали преданность партии, творя ужасные дела, которые они сами же считали аморальными. Моральную ответственность за происходящее полностью переложили на партию. Насилие как инструмент политической борьбы оправдывалось тем, что «кругом враги», которые требуют отпора для защиты системы от внутренних недругов и оппонентов.
Концепция великой партии была абстракцией, как и Враг. В реальной жизни партия являлась синонимом партийной верхушки, которая состояла из постоянно выбывавших и новых членов – людей, которые то попадали в ближний круг, то впадали в немилость. Лидеры партии, особенно Сталин, были обычными, склонными к ошибкам людьми, подверженными всем человеческим слабостям, включая принятие параноидальной точки зрения. Переводя того, кто в определенный момент оказался отверженным, в категорию Врагов, организаторы террора могли отрицать человеческую природу жертв, которые, как правило, были невиновны в преступлениях, за которые их осуждали.
Очевидно, что многими руководителями и исполнителями актов «большого террора», являвшимися «специалистами» по применению насильственных методов, двигало стремление ощущать свою власть. Пол Холландер видит неразрывную связь между ощущением власти, проистекающим из обладания физической силой, которую разрешается применять к большим группам людей, и властью истязателя. Немало тех, кто непосредственно осуществлял насилие, «находили это скорее делом, соответствующим внутреннему настрою, чем причиняющим некоторый дискомфорт исполнением неприятного долга»[217].
Пропаганда и образ врага
Пропаганда, используемая политической элитой тоталитарных режимов, призвана сыграть на жизненных заботах людей и пробудить в них грандиозные мечты. Утверждения Гитлера о том, что евреи нанесли Германии удар ножом в спину во время Первой мировой войны, способствовали тому, чтобы простые немцы почувствовали этот удар как нанесенный лично себе и воспылали яростью. Когда он обещал Тысячелетний рейх, они взрывались от возбуждения. Выбираемые им слова и фразы, создаваемые образы подогревали в массах либо первобытные страхи, либо устремления к грандиозным свершениям.
Когда происходит такого рода подъем широких народных масс, люди переходят от обычного мышления – гибкого, непредубежденного, прагматичного – к мышлению ограниченному, крайне категоричному и к зашоренному взгляду на мир. Набор их внутренних убеждений сжимается только до тех, которые могут быть выражены в абсолютных категориях, типа: «Евреи (кулаки, капиталисты, интеллигенты) – наши враги». Такое примитивное мышление автоматически наклеивает на других людей ярлыки, соответствующие противоположным свойствам: дружелюбные или недружелюбные, хорошие или плохие, добрые или злые. Когда Сталин создал у народа образ оппозиционного кулака или Пол Пот заклеймил всех городских жителей как паразитов, эти «якобы преступники» автоматически попали в категорию зла, а партия оставалась праведной.
Сталин и другие коммунистические лидеры использовали манихейский[218] лексикон, чтобы обозначить сторонников и противников. Люди (и государства) бывают либо открытыми к сотрудничеству, либо обструкционистами; миролюбивыми или мстительными; прогрессивными или реакционными. В соответствии с линией партии «претензии» капиталистических государств на демократию были лживыми; проводилась граница между демократией истинной (коммунизмом) и формальной (тем, что только выглядит ею), подлинным и ложным гуманизмом[219]. Манеру вербального общения в тоталитарных обществах в карикатурном виде изобразил Оруэлл в романе «1984»[220]; она получила название «новояз». Для этого вида контроля за мыслями граждан особенно характерно отрицание фактов и логики, упразднение независимого мышления. Ханна Арендт утверждает, что подкрепленная фактами информация о реальной жизни и мире может ослабить влияние пропаганды, разрушая мифы и ложь[221]. Понимая это, коммунисты глушили радиостанции, вещавшие из «свободного мира», запрещали книги и затыкали рот диссидентам.
Говорят, одним из самых эффективных противоядий от лжи и обмана в коммунистических странах были нелегальные копии книги «1984», где карикатурно изображены регламентация мышления, извращения логики и рациональной мысли в тоталитарном государстве. Многие люди из стран-сателлитов (Советского Союза) говорили мне, что во времена холодной войны эта книга изменила их взгляды на собственные правительства. Они стали критически переосмысливать свои убеждения, рассматривать альтернативные объяснения действий капиталистических государств и смотреть на то, что они читали и слышали, со скептицизмом, если не с недоверием.
Успешная пропаганда объединяет народные массы, стоящие за лидером, и направляет их энергию на нанесение врагу поражения. Узурпация и нахождение во власти особенно привлекательны для политического лидера и окружающей его элиты. С момента зарождения политического движения до кульминационной точки развития – когда оно берет бразды правления страной на себя, – каждый шаг, знаменующий увеличение масштабов и влиятельности этого движения, приносит удовлетворение и воодушевляет двигаться дальше. Успехи отражаются на всей партии. Согласно природе групповой динамики, внутри группы постоянно циркулирует энтузиазм и повышается самооценка.
Убежденность лидера и масс его последователей в том, что их идеология кардинально превосходит то, во что верят в других группах, подпитывает ощущение силы и чувство солидарности. Фрейминг и убежденность в вырождении стигматизированных групп в еще большей степени улучшают коллективный имидж и увеличивают степень осознания своей силы. В отличие от традиционных способов «овладения массами», которыми религиозные движения доносили послание до своих последователей и которые зависели от их веры в божественные откровения, современные политические движения продвигали собственные теории, основываясь на научных методах марксизма или расизма, разработанных и одобренных ведущими интеллектуальными лидерами и учеными в своих странах[222].
Сила политического движения росла по мере того, как нация достигала бо́льших успехов в международных отношениях. Серия достижений Гитлера порождала веру в еще большие успехи, что, в конечном счете, привело его к решению пойти на риск войны для достижения полного господства над Европой. Обретение им абсолютной власти над немецким народом и очевидный энтузиазм, с которым тот подчинился строгой дисциплине и единообразию, все больше усиливали в Гитлере и членах правящей верхушки чувства, связанные с обладанием властью.
Некоторые авторы полагают, что в человеческом мозге есть врожденные ментальные «модули», которые способствуют адаптации в межличностных взаимодействиях, включая распознавание обмана[223]. С ранних лет мы учимся считывать и оценивать разные выражения лиц других людей, тон их голосов, поведение и делать выводы о том, подшучивают они над нами, издеваются или манипулируют. Чувствительность к сигналам, связанным с обманом, широко распространена в мире животных, как внутри, так и между группами и видами. Поскольку сокрытие другими людьми враждебных намерений потенциально для нас вредно или даже несет опасность для жизни, мы, чтобы справиться с такими проблемами, разрабатываем стратегии «контрразведки», например подозрительность или сверхбдительность. Будучи предупрежденным о потенциальной опасности такого рода, человек ищет в поведении окружающих замаскированные злонамеренные поведенческие шаблоны и скрытые значения.
Как и другие направленные на обеспечение выживания стратегии, чувствительность к обману может принимать крайние формы: безопаснее неправильно истолковать чье-то неопасное поведение как несущее обман, чем не заметить и пропустить обман реальный. Ошибочное предположение о скрытой враждебности всегда можно исправить, но если человек не обратит внимание на настоящий заговор против себя, второй шанс ему может и не представиться.
Распознавание коварных манипуляций других связано со стратегией выживания, требующей отличать друга от врага, дружелюбность от злонамеренности. Аналогичные стратегии задействуют национальные лидеры для определения намерений коллег из других стран: являются ли их признания в дружбе искренними, добросовестно ли они ведут дела, честны ли они в своих откровениях. Особую опасность представляют тайные коалиции государств: правительство не должно недооценивать и пропускать возможность направленного на его страну сговора между другими государствами, поскольку тайные союзы и вероломство могут привести к войне.
В ситуации угроз со стороны этнически близких соседей государства склонны проявлять особую бдительность по отношению к внутренним врагам, «пятой колонне». В такие времена – когда нация находится в опасности – бдительность превращается в навязчивую идею, и «чуждые» группы, имеющие место быть и жить внутри национальных границ, подвергаются особенно строгому регулированию. Во время Второй мировой войны в Соединенных Штатах японцы и американские граждане японского происхождения подвергались серьезным и жестким ограничениям, хотя не существовало доказательств их сотрудничества с врагом. Их лишили собственности и отправили в концентрационные лагеря.
Хотя к массовым убийствам в целом и геноциду в частности приводили разные пути, по мере того как отношение правящей элиты эволюционирует от предрассудков к политике уничтожения целых социальных групп, можно выделить ряд последовательных стадий этого процесса. На самом раннем этапе уязвимое меньшинство клеймится как чуждое политическому телу нации и приобретает образ чего-то грязного, беспринципного и дурно пахнущего. Евреи, часто загонявшиеся в гетто, носили это клеймо на протяжении большей части своего проживания в Европе. Политика европейских правительств была направлена на их максимальное сдерживание и ограничение. На следующем этапе, связанном с частичным ослаблением ограничений, стигматизированная группа во все большей мере встраивается в основное русло политической, культурной и экономической жизни государства. Ее растущая важность и успехи усиливают все более недоброжелательное к ней отношение и выкристаллизовывают в общественном сознании отталкивающий и вызывающий неприязнь образ «чужаков», мерзко влияющих на культуру, узурпирующих политическую власть и господствующих в экономической жизни страны.
Правящий класс рисует образ стигматизированной группы как вероломных и склонных к заговорам эксплуататоров. Избранная группа большинства («народ», рабочий класс, крестьянство) идеализируется и наделяется качествами добродетели, чистоты и праведности. Во времена общественно-экономических неурядиц большинство рассматривает стигматизированную группу как виновную в возникновении проблем. Государство лишает ее защиты и активно организует гонения на ее членов.
Во время войны и без того негативный образ уязвимого меньшинства преобразуется в образ Врага государства и Отечества. По мере того как все более реальной видится перспектива военного нападения внешнего «агрессора», этот имидж все сильнее демонизируется – за ним стоит серьезная угроза выживанию нации. Хотя бо́льшая часть литературы о геноциде сосредоточена на мотивах, характере и поведении повинных в нем преступников, движущей силой их действий является негативный образ жертв.
Эволюцию образа вредителя можно проследить, анализируя предполагаемые угрозы. Поначалу угроза со стороны «чужаков» вызывает лишь презрение и отвращение. Затем доминирующим становится страх оказаться угнетаемым под их полным контролем и с подорванными своими важнейшими ценностями. Наконец, угроза выживанию нации и страх внутреннего предательства пронизывают все мышление[224].
По мере прохождения названных стадий негативный образ не только приобретает новые злобные черты, но и становится все более отчетливым, подчеркнутым. Например, у Гитлера образ зловредного еврея стал навязчивой идеей. На каждом этапе данный имидж и связанные с ним негативные убеждения приводят к враждебным действиям правительства. На первом этапе меньшинство просто отгораживается от остальных. На втором, после ослабления ограничений, вводятся меры по его сдерживанию. На последнем этапе идеология не только продвигает мысль об их уничтожении как о чем-то допустимом, но и требует этого.