От обиды до ненавистиУязвимый образ самого себя
Мы все отбываем пожизненный срок в темнице собственного «я».
Вспомните ситуации, в которые вы попадали, заставившие вас огорчиться и причинившие душевную боль. Кто-то, кому вы доверяли, обманул; человек, на которого вы полагались, подвел; друг начал распускать о вас слухи. Какой цели послужили пережитые страдания?
Люди кажутся обреченными и созданными для того, чтобы «смиряться под ударами судьбы». Страдание, видимо, является повсеместным атрибутом человеческого существования. Однако когда мы обижены, оскорблены, психологическая боль очень редко выполняет какую-либо полезную функцию. По контрасту, легко принять положение, когда острая физическая боль предупреждает о повреждении физической оболочки, нашего тела, и побуждает нас сделать что-то, чтобы прекратить действие фактора, способствующего этому, или устранить, «заделать» полученное повреждение. Мы знаем, что люди, ставшие нечувствительными к (физической) боли в результате неврологических расстройств, уязвимы с точки зрения получения серьезнейших, вероятно, фатальных травм или развития заболеваний, которые можно охарактеризовать аналогичными эпитетами. Поэтому мы признаём, что чувствительность к физической боли – критически важный защитный механизм. Но какова скрытая цель, которой может служить психологическая боль, часто отравляющая наши жизни? Что полезного мы получаем взамен переживаний грусти, скорби, чувств унижения или одиночества?
Обычно мы ощущаем психологическую боль – обиду, грусть, горе, страдание, даже тревожность – в контексте нашего взаимодействия с другими людьми. Эти реакции, которые не назовешь приятными, несут специфическую функцию: они подталкивают нас к корректирующим действиям, направленным либо на нас самих, либо на эти реакции, либо на изучение обстоятельств, приведших к расстройству чувств. Хотя на уровне интеллекта мы способны распознать, какой конкретно эпизод в межличностных взаимоотношениях оказал на нас пагубное действие, но часто оказываемся недостаточно мотивированы, чтобы что-то сделать в ответ на это – до тех пор пока не почувствуем реальную (психологическую) боль. Без ощущения ужаленности мы, скорее всего, будем оставаться чем-то вроде глины в руках других людей. Кто угодно сможет на нас и за наш счет наживаться, контролировать нас, манипулировать нами, предавать – в ситуации полного отсутствия должного и серьезного отпора с нашей стороны.
Ощущение психологической боли часто необходимо для того, чтобы поднять нас на преодоление природной инертности, сосредоточить внимание на происходящих безобразиях и на тех, от кого бедствия исходят. Мы вынуждены сделать нечто, чтобы устранить источник боли – либо положить конец творящейся несправедливости, либо убраться подальше. Боль мобилизует все наши системы на устранение источника раздражения (бей) или «устраниться / отдалиться» от него (беги). Переживание гнева – катализатор нападения на внешнего противника, а тревожность – катализатор уклонения, побега, спасения.
Боль – физическая и психологическая – тоже несет долгоиграющие функции. Мы рождаемся со способностью ассоциировать ситуации определенного типа с болью и обидой. И после того, как эта связь укореняется и в сознании, и на подсознательном уровне, готовы к быстрой реакции на похожие ситуации, вероятные в будущем. Научившись отделять намеренное оскорбление от дружеского подшучивания, мы можем почти рефлексивно реагировать на злонамеренное поведение. Кроме того, учимся стандартным шаблонам поведения, помогающим предотвратить нанесение нам вреда, которого в принципе можно избежать. «Однажды обжегшись, дважды испугайся»[62] – эта поговорка отражает почти автоматическое стремление избежать попадания в ситуацию, приводящую к травме. Конечно, мы учимся и противостоять проявлениям враждебности иначе, нежели отступлением или бегством. Можем использовать приобретаемые с жизненным опытом навыки, чтобы снять напряжение в потенциально опасной ситуации. Умение решать проблемы помогает справиться с трудностями до того, как нанесены психологический вред или обида.
Мы часто на собственном опыте убеждаемся, что наше поведение может ненароком спровоцировать другого человека. По мере того как развивается понимание чувств других людей, мы открываем для себя факт, что не являемся единственными, кто имеет потребности и «слабые места»: мы можем ненамеренно задеть кого-то собственными действиями. Критика и наказания за содеянное помогают нам инкорпорировать принятый в обществе кодекс поведения и сформировать его внутри себя. Обладая навыками жизни в социуме, мы можем заручаться поддержкой других людей.
Изучение психических расстройств открывает важнейшие аспекты человеческой природы. Мы связываем болезненные эмоции психогенного характера с сопровождающими их негативными физическими проявлениями: ощущением кома в горле, тяжести в животе, сдавливания в груди. Используя эти и другие маркеры, психотерапевт помогает пациенту точно и должным образом определить ход его мыслей до и после негативных переживаний, прояснив таким образом проявляющиеся чрезмерные реакции самозащиты. И ученые-теоретики, и практикующие психотерапевты могут извлекать полезную для себя информацию, идентифицируя ход мыслей и ряд образов, возникающий в головах людей, а также источники их болей. Так можно понять совокупность того, что является составными частями поведения: мышления, чувств и действий.
Значимость смыслов
Хотя мы почти мгновенно – как кажется – реагируем на агрессию, физическую или психологическую, мы при этом не всегда испытываем чувство гнева. Все зависит от контекста, в рамках которого причинен вред, и возможных объяснений этого. Маленький ребенок, которому семейный доктор прописал укол, будет отчаянно сопротивляться и реветь, защищаясь от необъяснимого (для него) причинения боли. Взрослый человек, ожидая подобный же укол и зная, что это приведет к переживанию точно таких же болезненных ощущений, может испытывать небольшую тревогу, но не станет гневно реагировать на происходящее.
Очевидная разница между реакциями ребенка и взрослого объясняется смыслами, которые несут похожие действия. Ребенок не видит понятного объяснения, почему ему надо пройти через устрашающую и болезненную процедуру – за исключением того, что страшный и жестокий доктор обладает непререкаемой властью. Более того, в данной ситуации обычно добрые и нежные родители совершают предательство, потворствуя и даже способствуя агрессии. Для взрослого же человека подобная процедура, пусть и болезненная, вызывающая некоторую тревогу, имеет оправдание и допустима. Гневная реакция в данном случае будет нелогичной, поскольку он добровольно согласился пройти полезную процедуру. В отличие от ребенка, взрослый научился различать злонамеренный и благотворный характер доставляемых ему неудобств или наносимых повреждений, видеть разницу между допустимой и неприемлемой ситуацией, в которой ему причиняется боль. В своем сознании он расширил свою концепцию боли, включив в нее переживания, которые, пусть и болезненны, в конечном итоге являются позитивными.
Этот пример демонстрирует важность смыслов, атрибуций и объяснений, которые мы приписываем внешним воздействиям для определения того, как на них реагировать. Когда кто-то причиняет нам вред, естественная реакция – либо чувство тревоги и попытка бегства, либо возникающий гнев и попытка нанести ответный удар. Если угроза слишком велика, то мы склонны поскорее выйти из затруднительного положения. Возникнет у нас чувство гнева или нет, зависит от того, решим ли мы, что были оскорблены и стали жертвой: скорее всего, нас охватит гнев, если мы решим, что действия другого человека были неоправданными. Если же мы припишем подобным действиям доброжелательную (по отношению к нам) мотивацию, то в общем случае не станем злиться. Однако если мы особо не настроены объяснять направленные на нас неприятные и агрессивные акты как неопасные, немедленной реакцией будет решение (для себя) рассматривать их как намеренные и вредоносные – и подготовиться либо к отпору агрессору, либо к бегству.
Представьте себе картину. Я стою на автобусной остановке. Появляется автобус, но он едет, не останавливаясь. Первым делом я почувствую раздражение от доставленных неудобств, затем – бессилие при виде проносящегося мимо на большой скорости автобуса. Я подумаю: «Он (водитель) намеренно проигнорировал меня», – и внутри поднимется волна гнева. Но потом я увидел, что автобус переполнен, поэтому гнев начал спадать. Основной причиной моей гневливой реакции была моя интерпретация происходящего: водитель произвольно решил меня проигнорировать. Реальное неудобство – в общем-то ерунда по сравнению с предполагаемым оскорбительным поведением. После того как я переосмыслил ситуацию, ощущение «оскорбленного достоинства» исчезло, и я начал интерпретировать происходящее просто как легкое неудобство. И далее я переключаю внимание на то, чтобы узнать, когда придет следующий автобус, или начинаю думать об альтернативных способах добраться туда, куда мне надо.
Задержки и фрустрации сами по себе не обязательно вызывают гнев. Для этого критичны объяснения действий другого человека. Делают ли они его поведение для нас приемлемым? Если нет, нас охватывает гнев, и мы хотим наказать обидчика. По большей части мы воспринимаем задевающее нас в негативном плане поведение скорее как намеренное, чем как случайное, злонамеренное, а не неопасное. Неудобства и фрустрации приходят и уходят, а ощущение того, что тебя оскорбили, остается.
Очень показательные примеры, как возникает гнев, можно почерпнуть в архивах нашей клиники. Анализ случаев из клинической практики особенно полезен: поскольку реакции пациентов имеют тенденцию быть особенно сильными, они, как правило, более четко очерчены и поняты.
Луиза, руководитель отдела кадров в крупном агентстве по трудоустройству, осознала, что она постоянно злится и на своих подчиненных, и на начальников, а также на членов семьи, друзей и подруг. Некоторые из ее гневливых реакций демонстрируют механизмы как являющиеся спусковыми крючками этих реакций, так и ответственные за них конкретные проявления. В одном из случаев босс решил подправить подготовленный Луизой меморандум. У нее после начальственной критики «на автомате» мелькнула мысль: «Уххх, эххх… я облажалась». Затем: «Он действительно думает, что я не справилась… Черт, я все испортила». Ее самооценка резко упала, настроение стало скверным. Реакция Луизы демонстрирует типичную дихотомию мышления, вызванную угрозой снижения самооценки. Если оценки или отзывы (других людей на наши действия) не являются однозначно позитивными, они воспринимаются как однозначно негативные: рутинные ошибки превращаются в «отвратительно сделанную работу в целом», а обычная критика – в тотальное отрицание.
Позднее, когда она обдумывала детали произошедшего, в ней закипел гнев и стали автоматически появляться мысли типа: «У него нет права так ко мне относиться после всего, что я для него сделала… Он несправедлив. И никогда не дает понять, что ценит мою работу. Все, что он делает, – критикует… Я его ненавижу». Перенося объяснение своим оскорбленным чувствам на своего босса и его «несправедливое» отношение, Луиза «лила целительный бальзам» на рану, нанесенную ее самооценке. По сути фокус смещался с «Он ко мне относится с неодобрением; не считает меня адекватной» на «Он был неправ, когда меня критиковал». Приписывание другому человеку ответственности за несправедливое и неоправданное вызывание у себя неприятных чувств является прелюдией к озлоблению и гневу. Постоянное ощущение угрозы и зацикленность на образе зловредного «другого» ведет, по крайней мере, к временной ненависти. Гораздо легче поддерживать в себе гнев и агрессию, смещая внимание со специфических действий (он раскритиковал меморандум в двух местах) и перенося его на (неоправданные чрезмерные) обобщения (он всегда меня критикует) или навешивая ярлыки (он несправедлив). Это смещение, перенос часто делаются неосознанно; люди могут затаить злобу на то, о чем уже не помнят.
Трансформация в недоброжелательство и злость
Чем в большей степени человек воспринимает раздражающее и затрагивающее его действие как намеренное – или совершенное в результате халатности, безразличия со стороны «обидчика» либо недостатков последнего, тем острее и сильнее реакция. Пример с Луизой иллюстрирует цепную реакцию: от уязвленности, через болезненные (психологические) ощущения, к гневу. Однако люди, особо склонные к гневной реакции на сложные ситуации, в очень малой степени осознают моменты присутствия у себя промежуточного болезненного чувства, предшествующего гневу, или быстрых и «автоматически возникающих мыслей», которые мелькают в сознании и до боли, и до гнева. Такого рода мысли, предваряющие состояние мучительного расстройства, могут носить характер самоуничижения («Я совершил ужасную ошибку»), быть показателями неуверенности в себе («Я что – вообще ничего не могу нормально сделать?») и страха («Я могу потерять работу») либо разочарования («Он не уважает и не ценит меня»). Я называю мысли подобного рода «скрытыми страхами» и «тайными сомнениями»[63].
В общем случае влияние оказывает то, как нас воспринимают окружающие – точнее, наше представление о том, как нас воспринимают. Умозаключения вроде «она относится ко мне с неодобрением» влияют не только на возникающий в нашем сознании образ человека, который критически настроен по отношению к нам, но и на то, как мы представляем самих себя. Во время взаимодействия с другими людьми в нас проявляется тенденция проецировать на них этот образ и предполагать, что такими нас и видят. Если они относятся к нам плохо, то нами же проецируемый на них образ может быть: «слабак», «неряха», «тупица» или «неудачник». Поэтому наше представление о себе может меняться: место «я кажусь неудачником» займет «я и есть неудачник». Поскольку то, как люди нас воспринимают, связано с тем, насколько они нас ценят, обесценивание нашего имиджа в глазах общества вызывает психическую боль. Результат критики или оскорбления аналогичен физической агрессии: мы поднимаемся на защиту себя от нападения или стремимся отомстить. Так мы минимизируем психологический урон, наносимый этими ударами. Если удается дискредитировать агрессора, негативное влияние на нашу самооценку ослабевает.
Первоначальное толкование Луизой «критики» босса привело ее к чувству уязвленности. Последовавший затем пересмотр этого толкования поведения начальника вылился в озлобление и даже ненависть. В промежутке между уязвленностью и гневом произошел перенос центра внимания на индивидуума, который вызвал у нее болезненные ощущения, и на его предполагаемую вину за то, что ее не ценят так, как до́лжно. Мысли вроде «нечего ему так со мной обходиться» и «да он просто наглец – и это после того, что я для него сделала» делают этого человека повинным в оскорблении и способствуют переходу от принижения себя к принижению его. Подобное изменение в выстроенной мысленной конструкции позволило ей перейти от ощущения обиды к гневу и злости. Озлобление, оставаясь раздражающим фактором, тем не менее для нее в значительной степени более приемлемо, чем обида, так как заменяет ощущение уязвленности на ощущение силы. В каком-то смысле это выполняет ту же функцию, что и вербальный ответ «контратакующего» характера, несмотря на то что отмщение остается целиком и полностью в мыслях и образах.
Различные виды «нападений» могут вести к гневу и стремлению наказать агрессора. Луизу охватывал гнев не только когда она ощущала несправедливое отношение к себе вышестоящего лица, но и когда подчиненные не оправдывали ее ожиданий. Однажды она нагрубила своему ассистенту Филу – за то, что тот не выполнил вовремя порученное ему задание. Даже в этой ситуации Луиза в первый момент ощутила себя уязвленной. Когда она заметила промашку ассистента, в ее голове мелькнула последовательность быстрых мыслей и чувств: «Он меня подставил; я на него рассчитывала». За этим последовал прилив разочарования. Следующее быстрое соображение: «Что он дальше учудит? Я больше не могу ему доверять», – вылилось во всплеск тревожности, которую вместе с обидой затмила следующая серия мыслей: «Он не должен был так ошибаться… Ему следует быть более внимательным… Он вообще безответственен». А это уже непосредственно вызвало чувство гнева.
Тут мы опять наблюдаем последовательность:
Потеря и страх → Огорчение, страдание → Переключение внимания на «обидчика» → Ощущение гнева.
Причина гневливой реакции – выход на сцену императивов «должен» и «не должен», которые перекладывают ответственность за возникшие трудности на другого человека. Луиза решила, что Фил обязательно «должен был поступить более ответственно», поэтому за данный проступок на него следует наорать. Несбывшиеся ожидания и чувство обиды вызвали у нее гневную реакцию.
Мы все ожидаем многого от других: они должны помогать, сотрудничать, быть разумными и справедливыми. Эти ожидания часто поднимаются нами до уровня правил и требований. А когда кто-то, на кого мы рассчитывали, нарушает правила, мы злимся и желаем его наказать. Под всем этим лежит чувство того, что нарушение некоего кодекса делает нас самих более уязвимыми и менее эффективными. Наказание же нарушителя помогает восстановить ощущение собственной силы и влияния.
Отругав своего помощника, Луиза почувствовала облегчение и занялась другими делами. Однако, в общем случае, эффект от наказания другого человека не длится долго. Полученные повышение самооценки и чувство удовлетворения не защищают от возможных расстройств из-за будущих передряг. Фил сам чувствовал обиду и гнев, а потому нажаловался коллегам по работе, ссылаясь на то, что к нему отнеслись не должным образом. Луиза была очень удивлена, когда узнала об этом, поскольку считала, что поступила с Филом честно и справедливо. Обеспокоенная своим имиджем, который он нарисовал перед коллегами, Луиза стала раздражаться снова и снова.
Этот инцидент иллюстрирует другие принципы, сопутствующие проявлению озлобления и гнева. Тут оба человека чувствовали себя оскорбленными и уязвленными: Луиза – из-за упущения Фила, Фил – из-за полученного от Луизы нагоняя. Каждый считал себя жертвой, а другого – обидчиком. Педанты и приверженцы строгой дисциплины, наказывающие за ее нарушение, часто не обращают внимания на долгосрочные последствия своих наказаний, причиняющих «нарушителям» боль и страдания. Мы думаем, что как только «вырвем из своей груди занозу», создающую нам неудобства, гармония во взаимоотношениях восстановится. Однако объект нашего недовольства и озлобления остается при этом оскорбленным и в чем-то ущемленным, поэтому запросто может затаить обиду. Восстановление баланса в отношениях для меня нарушает этот баланс для вас. В рассмотренном случае баланс был снова нарушен тем, что Фил нажаловался коллегам – возник типичный случай замкнутого круга.
Что следует и чего не следует
На следующий день Луиза испытала еще несколько типичных для нее приливов гнева при общении с людьми. В одном из таких случаев она попросила Клэр – свою близкую подругу, которой ранее оказала ряд услуг, – купить духи эксклюзивного бренда, когда та отправится за покупками в торговый центр. Луиза ожидала, что Клэр без проблем выполнит ее просьбу, но когда узнала, что подруга просто об этом забыла, испытала сильное разочарование, а затем злость. Клэр нарушила «правило взаимности» («ты мне – я тебе»): «Так как я сделаю все, о чем меня попросит подруга, то и от нее жду того же». Как говорилось ранее, тот босс нарушил «правило справедливости» («Если кто-то меня критикует, это несправедливо»). Ее подчиненный нарушил «правило надежности».
Все эти установленные Луизой внутри себя мысленные правила, нарушение которых провоцировало вспышки гнева, имели характер определения того, что следует и чего не следует (делать): «Моему боссу не следовало (он не должен был) критиковать меня»; «Филу следовало бы (он должен был) завершить свою работу вовремя»; «Клэр следовало быть более чуткой (по отношению ко мне) и не забывать (мою просьбу)». Мы все живем в соответствии со своими правилами, по которым судим, является поведение других людей благоприятным или неблагоприятным с позиции наших интересов. Если да, благоприятным, то мы чувствуем себя хорошо; а если нет – обижаемся, оскорбляемся, а затем часто злимся. Во всех этих правилах присутствуют, конечно, критически важные вопросы: «Уважают ли меня люди? Есть ли им до меня дело?» Поэтому, если правила нарушаются, мы делаем вывод, что либо нас не уважают, либо на нас плевать.
Обычно люди мало знают о своих «что следует и чего не следует» – до тех пор пока какое-то из их правил не оказывается нарушенным. Эти императивы являются производными от нарушенного правила. Понятие того, «что следует, а чего не следует», возникает автоматически в ответ на что-то – для подкрепления незыблемости правила. Иногда мы выражаем наше недовольство в форме риторических вопросов «Почему?»: «Почему он критически ко мне настроен? Почему она не сделала то, что я просила?» Эти «почему» на самом деле – скорее обвинения, чем вопросы, заданные при попытке понять: «Почему же ты так меня не уважаешь? Почему ты настолько безразличен ко мне, что так поступаешь со мной?»[64] Таким образом мы намекаем, что, нарушая правило, другой человек ведет себя ненадлежащим образом, и в будущем его будут принуждать к правильному поведению.
Правила и стандарты поведения задают структуру относительно гладкого и сбалансированного взаимодействия друг с другом. Давление социума заставляет нас выглядеть честными и справедливыми, разумными и «правильными» при общении с окружающими. Кто-то может вольно или невольно обидеть кого-то. Если в результате пострадала самооценка, то при оценке произошедшего делается опора на соответствующее правило. Решая, что виновник действовал произвольно, необоснованно или несправедливо, мы считаем его неправым или плохим и злимся. Люди с очень хрупкой самооценкой пытаются защитить себя частоколом из правил, обреченных на то, чтобы «нарушаться и приводить к дальнейшим расстройствам». Так как все мы разные с точки зрения чувствительности и «толстокожести», поведение, являющееся явным нарушением норм и приличий – то есть «правил» – для одного, может оказаться вполне приемлемым для другого.
Примеры взаимодействия Луизы с начальником, подчиненным и подругой подчеркивают важность понимания некоторых проблем современной жизни. Почему мы так расстраиваемся, сталкиваясь с критикой, даже если она очевидно справедлива и имеет целью нам помочь? Как отличить полезную внешнюю ответную реакцию (на наши поступки), которая направлена, например, на рост эффективности нашей работы, от унижающего и уничижительного критиканства?
Очень многие люди реагируют на конструктивную критику как на личное оскорбление. Конечно, легко увидеть, что даже конструктивная критика запросто может содержать элементы недооценки и пренебрежительного отношения, которые иногда отражают фрустрации, присутствующие у самого критикующего (родителя, учителя, начальника). Более того, даже когда указание на наши ошибки или критика объективны (например, когда обращается внимание на ошибку при ответе на вопрос на экзамене), это отрицательно влияет на самооценку («Да, я не так хорош, как думал», или «Она думает обо мне не слишком хорошо»). Когда наша самооценка страдает, мы склонны считать, что к нам отнеслись несправедливо, затем можем обозлиться, и это будет защитной (для самооценки) реакцией.
Проблема обостряется тем фактом, что мы запрограммированы комбинацией врожденных факторов и приобретенного жизненного опыта на то, чтобы неверно интерпретировать касающиеся нас замечания других людей как оскорбления или унижения. Мы пытаемся понять: «Она действительно хочет мне помочь или показывает, что умнее меня?» или: «Он намекает на то, что я тупой?» Погруженный в депрессию человек часто воспринимает несправедливую критику как нечто разумное и правильное, поскольку эта критика вполне соответствует его негативному отношению к самому себе, и поэтому внутренне оправдывается.
Двадцатидевятилетняя Кэрин, работавшая руководителем среднего звена в авиакомпании, дает нам еще один пример того, как чувство уязвимости может привести к саморазрушительному гневу. Хотя чувствительность Кэрин (к внешним воздействиям) могла быть более выраженной, чем у среднестатистического индивидуума, ее личные уязвимости отражают суть гнева, который мы, по большей части, можем наблюдать. Она сделала очень успешную карьеру, но была неудачлива в отношениях с людьми. Коллеги считали ее сдержанной и неприветливой, а мужчины, с которыми у нее бывали романтические отношения, – высокомерной. Так как она держала дистанцию с большинством людей, ее воспринимали полностью погруженной в себя; однако отстраненность давала неверное представление о ней – на самом деле она ощущала неуверенность в себе. Посылаемый потенциальным ухажерам сигнал – «не подходите слишком близко» – проистекал из ее страха быть отвергнутой и обиженной. Во взаимоотношениях с коллегами и подчиненными Кэрин чувствовала необходимость сохранять холодность, чтобы скрыть свою постоянную нервозность.
У Кэрин была череда любовных интрижек, которые всегда заканчивались шквалом гневных ответных (с ее стороны) обвинений. В этих отношениях она придерживалась дихотомических реакций по типу «или – или», следуя формуле: «Либо мой парень в любое время выказывает недвусмысленные знаки полной привязанности и принятия меня (такой, какая я есть), либо я ему безразлична, и он меня обманывает». Ее реакцией на то, что она считала недостаточной привязанностью со стороны мужчин, являлось чувство оскорбленности, а потом – озлобление. Данная формула была выведена из ее основного внутреннего убеждения о самой себе: так как я непривлекательна, то не могу полностью доверять никаким проявлениям привязанности ко мне со стороны других. Компенсацией этого убеждения для нее было правило: мой парень должен каждое мгновение демонстрировать, что он ко мне привязан.
Когда дело доходило до конфликта, она очень редко решалась обсудить суть проблемы – из страха, что подтвердится «ужасная правда»: партнер в самом деле не очень-то ее и любит (а поэтому она непривлекательна). Кэрин думала: «Он меня просто использует, вводит в заблуждение». Оправдывая так свой гнев, она могла ослаблять свое чувство отверженности. А затем просто уходила.
Осмысление того, что происходило с Кэрин ранее, проливает некоторый свет на ее реакции. В раннем детстве оба ее родителя были очень любвеобильны по отношению к ней. Когда ей исполнилось шесть лет, неожиданно умер отец, после чего мать замкнулась в себе и стала очень раздражительной. Практически единственное, что вспомнила Кэрин о матери того времени, – постоянные критические замечания в свой адрес. Позже, оглядываясь назад, Кэрин осознала, что ее мать, вероятно, впала в глубокую депрессию после смерти мужа, но тогда это полное критицизма поведение было необъяснимо, что породило у нее сильнейшее ощущение своего уязвимого положения.
Со временем она выстроила вокруг себя стену – фактически это было множество направленных на самозащиту и вовне поведенческих реакций. Ставя во главу угла принцип «не подвергать себя опасности быть отвергнутой», она в большинстве случаев общения с другими людьми надевала маску холодности и отстраненности. И, тем не менее, продолжала ощущать сильную потребность в демонстрациях привязанности к себе. А это привело к реальному конфликту: между ее огромной тягой к любви и сильнейшим страхом оказаться отвергнутой. На самом глубоком уровне у Кэрин сформировался образ самой себя как в принципе непривлекательной особы. Это представление проистекало из постоянной критики со стороны матери в детстве и – вероятно – было следствием потери отца, который, как она помнила, всегда относился к ней одобрительно.
На самом деле Кэрин привлекала многих ухажеров. Всякий раз, когда дело доходило до романтических отношений, сначала ей приходилось преодолевать нежелание связывать себя обязательствами. Ее постоянно преследовал страх оказаться отвергнутой. Когда интерес очередного кавалера начинал казаться колеблющимся, она немедленно обвиняла того в «манипулятивном поведении», стараясь уклониться от риска быть отвергнутой из-за своей непривлекательности.
Внутренние правила Кэрин, в конечном счете, были направлены на саморазрушение, а не на самозащиту, потому что они мешали ей достичь того, чего она действительно хотела – любви в отношениях. Еще одно последствие чрезмерной самозащиты заключалось в том, что она не могла достичь такого уровня своей личной психологической безопасности, который позволил бы ей «снять с себя и отбросить всю эту броню». Случай с Кэрин иллюстрирует универсальную дилемму: мы стремимся к любви, привязанности, дружбе, но одновременно боимся, что подставим себя, и что если «откроемся», нас могут отвергнуть, а следовательно, причинить боль.
Размышляя о своей уязвимости, чувствительности относительно самооценки и готовности раздражаться на других людей, можно задаться вопросом, какие функции это все выполняет. Поскольку данные человеческие черты и проявления в известной мере отравляют нашу жизнь и причиняют вред окружающим, особенно самым близким, как мы можем и как нам следует понимать подобную власть над собой самооценки и сформированного образа самих себя?
Самооценка
Самооценка индивидуума – это ценность, которую он приписывает самому себе в данный момент времени («насколько я нравлюсь самому себе»). Самооценка служит своеобразным барометром, показывающим степень нашей успешности в достижении личных целей, а также насколько хорошо мы справляемся с требованиями других людей и связанными с ними ограничениями. Она автоматически дает количественную оценку того, насколько стоящими мы считаем самих себя в произвольный момент времени. Обобщенная самооценка – или, что важнее, изменения самооценки и степени самоуважения – обычно вызывает эмоциональную реакцию: удовольствие или боль, гнев или тревогу. Люди судят о своей ценности по шкале, показывающей разницу между тем, кем они «должны быть», и тем, кем они себя в данный момент считают или ощущают. Страдающие депрессией пациенты, как правило, говорят о большом несоответствии того, «кем/чем я должен быть», тому, «кем/чем я на самом деле являюсь». Вследствие этого они часто характеризуют себя словами «никчемный» или «бесполезный». Склонные же к гневным реакциям люди видят это несоответствие с противоположных позиций: они считают, что другие должны ценить их выше.
Влияние какого-то события на нашу самооценку варьируется в зависимости от степени важности личностных характеристик, которые затронуты. Обесценивание одной из наших «важных» черт, очевидно, повлияет на нашу самооценку в большей мере, вызовет более сильную обиду и породит большую озлобленность, чем если то же произойдет в отношении нашей особенности, которую мы считаем не слишком важной. Если влияние нежелательного, негативного события (например, если нам в чем-то откажут, или мы потерпим неудачу) сильно́, то наше ви́дение самих себя может сместиться в сторону более категоричных и скептических оценок (например, мы слабы, непривлекательны, бесполезны), в результате чего мы испытаем резкое и чувствительное падение самооценки и самоуважения.
Конечно, со временем мы учимся смягчать влияние многих неблагоприятных событий и задействуем способы, призванные снизить важность этих событий: рассматривая их в выгодных для себя контекстах; находя им объяснения, которые позволят «сохранить лицо»; подвергая сомнению обоснованность направленной на нас критики; принижая статус или качества того индивидуума, который – предположительно – принизил или обесценил нашу личность. Похожим образом события положительного свойства активируют наш позитивный имидж в собственных глазах, что ведет к повышению самооценки и позитивным ожиданиям, а это, в свою очередь, стимулирует нас предпринимать дальнейшие шаги в данном направлении.
На нашу самооценку влияет не только то, что мы переживаем лично, но также удары и акты поддержки, направленные на членов нашего ближнего круга (семью, друзей). Очень просто распознать явление, родственное так называемой коллективной самооценке, которая растет или падает, если, например, выигрывает или проигрывает любимая спортивная команда либо политическая партия. То же самое наблюдается в реакциях людей на победы и поражения на уровне своей страны или нации. Важно отметить, что хотя индивидуумы, принадлежащие одной группе (победители или проигравшие), испытывают похожие флуктуации самооценки, «амплитуда» этих колебаний будет разной для разных людей – в зависимости от степени идентификации себя с данной группой и ее общей направленностью, устремлениями.
Особенно сильно на наши чувства влияет изменение нашей самооценки по сравнению с тем, что было недавно, или в сравнении с другими людьми. Например, Тед пребывал в весьма воодушевленном настроении, после того как ему повысили зарплату, но лишь до тех пор, пока не узнал, что его приятелю, Эвану, ее тоже увеличили. Тед почувствовал некоторое принижение собственных достоинств, хотя его работа в корне отличалась от того, что делал Эван. Успех последнего для Теда означал: «Ко мне отнеслись не настолько хорошо, как я рассчитывал. Если босс поднял зарплату и Эвану, это значит, что он не считает меня особенным в достаточной мере». В своей голове Тед девальвировал все, что считал приобретенным в результате собственного успеха. А это нашло отражение в падении общей самооценки. Сравнение самооценки с нашими оценками других похоже на качели: когда чьи-либо заслуги, получаемое кем-либо признание взлетают вверх, те же наши характеристики (в наших же глазах) падают вниз. Правда, если нам удается присоединиться к успехам и удаче других людей, то и наша самооценка растет, мы чувствуем себя прекрасно.
Например, Лиз раздражала окружающих тем, что независимо от обсуждаемой темы превращала все разговоры в свои монологи, высказывая собственные мнения и описывая то, что сама когда-то испытала. Однажды лучшая подруга сказала Лиз, что многие ее недолюбливают, потому что она все время говорит только о себе. Нарисованный в собственном сознании свой неблагоприятный социальный образ привел к тому, что Лиз стала плохо себя чувствовать и думать, что общество ее отвергает, поэтому ее самооценка резко упала. На следующем шаге реакция Лиз на открывшееся вылилась в озлобление за то, что «ее не ценят». Однако по мере того как неприятные чувства отходили на второй план, она оказалась в состоянии взглянуть на свои трудности как на результат поведения, которое можно скорректировать, а не как на проявления обидного и непоправимого дефекта своей личности. Она решила стараться быть менее эгоцентричной в разговорах с другими людьми. Таким образом, событие и последовавшее падение самооценки привели к полезным практическим выводам. Если бы Лиз просто обозлилась на подругу и сочла ее врагом, достойным отмщения, ее самооценка как минимум временно могла бы восстановиться, но возможность превратить неприятные переживания в нечто конструктивное и научиться полезным вещам была бы упущена.
Психологическая боль и расстройство, переживаемые индивидуумом в ответ на, скажем, положение отвергнутого или, как в случае Лиз, на критику со стороны, выполняют ту же функцию, что и физическая боль, причиняемая при физическом нападении. Психологическая боль мобилизует человека на то, чтобы справиться с требующей решение проблемой, и может одновременно послужить элементом приобретаемого жизненного опыта, который пригодится в похожих ситуациях в будущем.
Аналогично психологическая боль в результате предполагаемого унижения может подвигнуть к решению проблемы. Если индивидуум испытывает вспышку гнева, то он может «решить» данную проблему путем «атаки» на причину боли – другого человека, а не пытаясь прояснить для себя намерения этого человека. В этом случае психологическая боль является результатом умаления, принижения проецируемого социального имиджа человека, то есть его образа, который, как он считает, сложился в головах других людей. Хотя подобная «контратака» способна улучшить образ и восстановить самооценку, это необязательно поможет решить межличностную проблему.
Например, жена считает, что муж обманом заставил ее сделать что-то, чего она не хотела делать. Первое, что произойдет, – падение уровня ее самооценки с последующим чувством боли. Жена начинает ощущать себя беспомощной и уязвимой. По мере того как она переносит центр своего внимания на факт того, что муж сделал что-то нехорошее, в ней закипает гнев и появляется желание нанести ответный удар. Последовательность происходящего в ее мыслях может выглядеть так: «Он меня использовал. Он был неправ, что так поступил. Я выгляжу идиоткой». Жена чувствует боль, потом злость, гнев и решает: «Я должна наказать его за это». Ее проецируемый имидж – «выгляжу идиоткой» – снижает ее самооценку и индуцирует боль. Заметим, что злость возникнет, только если она будет рассматривать его поведение как неоправданное и видеть его образ в негативном свете.
Ответный удар нейтрализует урон, нанесенный ее проецируемому социальному имиджу и самооценке, а потому может временно ослабить боль. Отмщение может послужить уравновешиванию баланса сил в их паре (например, послужит «обучающим опытом» для мужа). Однако оно способно и дать старт следующему раунду конфронтации, что зависит от множества факторов, таких как качество взаимоотношений в паре или восприимчивость мужа к критике.
Самооценка очень многих людей, которые легко «слетают с катушек» или у которых также легко «съезжает крыша», на самом деле носит шаткий характер. Их гиперчувствительность часто основана на глубоко лежащем представлении о себе как о слабом, уязвимом и уступчивом человеке. Они выработали в себе ряд методов самозащиты от неожиданных «налетов» со стороны других, проявляя бдительность по поводу любого возможного посягательства на свои жизненные интересы и будучи готовы воспринимать оппонентов как злонамеренных или просто плохих. Их психологические «защитные построения» могут оказаться неприступными и способными отражать любые нападки на самооценку, предотвращать любой ущерб ей.
Иногда оскорбление или выговор могут нарушить эту защиту, и их самооценка упадет. Приводя в действие свою защитную стратегию, мобилизуясь на «контратаку» и представляя оппонента Врагом, в самооценке человек может быстро переключиться между положениями беспомощной жертвы и сильного, успешного мстителя. Подобные изменения образа самого себя временно компенсируют ущерб, нанесенный самооценке, но память о моментах, когда человек чувствовал себя слабым, уязвимым и беспомощным, сохраняется, пусть и в стороне, поэтому служит лишь укреплению основного имиджа самого себя как слабого и подверженного всяческим напастям. Чтобы частично компенсировать негатив от такого образа, жертва может построить в своем сознании отрицательный образ «обидчика» как преследователя и заговорщика[65]. Подобные образы врага-угнетателя особенно драматично вырисовываются в фантастическом бреде параноидальных шизофреников.
Набор самооценок человека имеет тенденцию быть стабильным во времени, каждый имидж специфичен для определенного класса ситуаций или активируется ими. Такая стабильная избирательность в отношении каждого специфического типа событий является поддержкой идеи о том, что эти образы самого себя – устойчивые аспекты более глобальной ментальной организации. Концепция самого себя, объединяющая разнообразные собственные имиджи, многогранна, многомерна и не может быть полностью доступна в любой момент. Подобно шкафу для хранения папок с документами, самооценка включает в себя разные подобные образы: представления об основных и второстепенных характеристиках человека, его внутренних ресурсах и активах, а также обязательствах.
Проецируемый социальный имидж
Наши представления о себе регулируют гораздо больше аспектов нашей жизни, чем мы думаем. Воспринимая себя полными сил, эффективными и компетентными, мы тем самым мотивируем себя на решение сложных задач. Когда же представление о себе в основном фокусируется на собственной беспомощности и бессилии, как происходит во время депрессии, мы грустим. На наши чувства и мотивацию оказывает влияние и то, как, по нашему мнению, нас воспринимают другие: проецируемый социальный (межличностный) имидж. Преобладание в нем тех или иных характеристик влияет на то, как мы реагируем на окружающих. Если мы воспринимаем других людей как настроенных по отношению к нам недружественно и критически, то следуем стратегиям самозащиты. Личность, которая настроена скорее уклоняться от конфликтов, просто минимизирует социальные контакты с целью сохранения самооценки. Склонный к враждебным реакциям человек с воинственным характером проявляет повышенную бдительность на предмет возможного пренебрежительного отношения к себе, неважно, имеющего место в действительности или мнимого, находится в состоянии готовности к атаке. В обоих случаях индивидуум проецирует некий недружественный образ на других людей и пытается защитить уязвимое представление о самом себе. Поэтому люди могут стать критически настроенными по отношению к первому типу личности и избегать контактов с ней, а по отношению ко второй просто испытывать раздражение и гнев.
Рассмотрим следующий пример. Эл отказывается от приглашения Боба пойти с ним на какое-то шоу. Мысль Боба: «Он думает, что я недостаточно хорош». При этом Боб чувствует себя плохо, поскольку этим «запущен» его негативный социальный имидж. Под это подводится следующая обобщающая основа: «Люди не считают, что я достоин находиться в их обществе». Обида Боба происходит скорее вследствие его униженного социального имиджа, представления о самом себе, чем собственно из-за потери Эла в качестве компаньона на этом событии. Например, если бы Боб потрудился удостовериться в том, что Эл болеет или просто достаточно плохо себя чувствует, чтобы идти на шоу, он мог бы отправиться один с минимальной досадой на отсутствие компании и не чувствовал бы, что его достоинство ущемлено.
Поскольку наши представления о других людях вписываются, точнее, оказываются втиснутыми в определенные рамки, и мы видим в них (в других людях) лишь те характерные черты, которые согласуются с находящимися в этих рамках образами, мы просто отбрасываем прочь все иные человеческие черты. Вообще говоря, упростить и гомогенизировать явление, которое одновременно является сложным, изменчивым и нестабильным, – это возможность сэкономить собственные ресурсы, но при этом наши интерпретации другого человека могут быть искажены построенными нами же рамками. Аналогичным образом мы загоняем в подобные рамки самих себя и получаем в лучшем случае неполное, а в худшем – искаженное восприятие.
То, как мы в общем и целом воспринимаем себя, в значительной степени является функцией того собственного воображаемого образа, который превалирует в нашем сознании. Если Боб решил, что Эл просто не хочет с ним иметь дела, то он расстроен, потому что предполагаемое негативное отношение Эла отражается на его самооценке. Но если он думает: «Я вообще никому не нравлюсь», – и далее находит объяснение этому в формуле «скорее всего, я просто непривлекателен», активируется негатив в воображаемом образе самого себя и происходит заметное падение самооценки. С другой стороны, если образ себя у Боба стабильно позитивен, случившееся не повлияет на его самооценку. В принципе, Боб действительно может объяснить отказ Эла эгоизмом последнего и рассердиться на него. Рассматривая Эла в негативном свете, Боб будет защищать свою самооценку. А в другом случае, если самооценка Боба никак не пострадает вследствие поступка Эла, то он, Боб, может просто не обращать на это внимания без необходимости самозащиты. Кратко суммируя: персонализированное придание того или иного значения объекту или событию, а также то, в какой степени оно имеет отношение к проблемам самооценки, определяют характер реакции.
Это проясняет позицию, согласно которой в любое межличностное взаимодействие вовлечены минимум шесть образов: мой имидж в моих собственных глазах, твой имидж в моих глазах, мой спроецированный имидж в твоих глазах (мое представление того, как ты воспринимаешь меня), мой имидж в твоих глазах, твой спроецированный имидж в моих глазах (твое представление, как я воспринимаю тебя) и твой имидж в твоих глазах. Взаимодействие этих имиджей отражается в поведении каждого индивидуума. Если я воспринимаю себя как слабого, а тебя как сильного, и одновременно ты воспринимаешь себя как сильного, а меня как слабого, то единственный представимый вариант развития наших взаимоотношений – твое доминирование надо мной. Или хотя бы попытки этого. Возможны многие комбинации всех этих образов, что в какой-то мере будет определять дружелюбное или недружелюбное поведение, действия людей по отношению друг к другу.