Первобытный образ мышленияКогнитивные ошибки и искажения
Разум человека все привлекает для поддержки и согласия с тем, что он однажды принял, – потому ли, что это предмет общей веры, или потому, что это ему нравится[76].
Предположим, вы видите вдалеке летящий объект. Когда он приближается, решаете для себя, что это, вероятно, птица, и, если не особо интересуетесь птицами, ваше внимание переключается на другие вещи. Поскольку это мимолетное наблюдение не представляет для вас большого интереса, вы не тратите время и энергию на то, чтобы определить конкретнее, что это за существо.
А теперь представьте себе такую ситуацию. Ваша страна находится в состоянии войны, а вы отвечаете за распознавание самолетов противника, и ваше внимание приковано к далеко летящему объекту. Если у вас есть основания полагать, что это может быть вражеский самолет, то ваши психологические и физиологические системы тотально мобилизуются. Настороженность становится максимально высокой, вы ощущаете тревогу и напряжение, сердце колотится, вы начинаете дышать быстрее. Из-за возможных катастрофических последствий, если вражеский бомбардировщик прорвется через кордоны ПВО вашей страны, вы можете оказаться склонными к ошибке определенного рода, а именно – примете за угрозу пассажирский самолет, получится так называемый «ложноположительный результат»[77].
Кроме того, когда вы просто идете куда-то в свободное от работы время, постоянно будете наготове – чтобы распознать в толпе вражеских агентов, которые могут с ней смешаться. Вследствие передающихся по телевидению и развешенных на билбордах правительственных предостережений вы будете настороженно относиться к чужакам, чей внешний вид и поведение не соответствуют вашему представлению о патриотично настроенном соотечественнике. Внимание привлекут разные незначительные детали – легкий иностранный акцент человека, его незаинтересованность в новостях о спортивных соревнованиях в вашей стране или его подозрительно выглядящие контакты с другими незнакомцами. Возможно, основываясь только на этих наблюдениях, вы каким-то образом добьетесь, что против этого чужака будет начато расследование. Вероятно, станете уделять чрезмерное внимание мельчайшим деталям в своих оценках других людей и происходящих событий. В конце концов, подобная склонность к излишним обобщениям является адаптивной реакцией на ситуации, чреватые высокими рисками для людей, – ведь неспособность распознать врага может нести опасность. Но и в обычное время многие из наших интерпретаций основаны на внимании к деталям, подобным описанным. Поскольку мы в принципе можем достаточно произвольно увязывать друг с другом отдельные биты информации, часто оказывающиеся вырванными из контекста, то и наши выводы могут быть ошибочными.
Обобщение и сверхобобщение
Если вы принимаете участие в военной операции, то находитесь в состоянии «красного уровня» тревоги и готовы быстро обрабатывать носящие неоднозначный характер внешние сигналы, по умолчанию считая, что они носят враждебный для вас характер (персонализация или отнесение всего на свой счет), фокусируясь на незначительных деталях (возможно, вне их контекста), которые с некоторой вероятностью могут указывать на имеющуюся угрозу (селективная абстракция). Вы можете выносить суждения дихотомического характера (чужак либо друг, либо враг), а также в своих оценках будете учитывать излишне широкий круг разных моментов и деталей, связанных с предметом этих оценок (сверхобобщение). В ситуациях присутствия очевидной опасности такого рода оценочные суждения являются адаптивными, потому что помогают нам подготовиться к действиям, которые, возможно, спасут нашу жизнь.
Сталкиваясь лицом к лицу с угрозой, мы должны быть способны очень быстро приписывать складывающимся обстоятельствам тот или иной смысл – чтобы задействовать соответствующую и подходящую стратегию (драться или бежать). Мыслительные процессы, активируемые угрозой, максимально быстро сжимают сложную информацию и придают ей упрощенную форму, однозначно ее категорируя. В результате этих процессов рождаются дихотомические оценки по типу вредоносный/безвредный или дружественный/недружественный.
Как уже отмечалось, для подобного рода фундаментальных когнитивных процессов я применяю термин «первобытное мышление». Этот тип мышления эгоцентрический по своей ориентации и работает в рамках оценки по принципу «хорошо это для меня (нас) или нет». Его первичность и первобытность заключается в абсолютности: он задействуется на самых первых, ранних стадиях обработки информации и особенно ярко проявляется на ранних фазах развития, когда, например, дети мыслят только в глобальных оценочных категориях добра и зла[78]. Некоторые аспекты первобытного образа мышления весьма похожи на форму мышления, которую Фрейд называл «первичным процессом»[79]. Он описывал примитивные когнитивные процессы, которые обычно протекают в бессознательном, но могут проявлять себя в сновидениях, оговорках и вербальных коммуникациях внутри первобытных сообществ.
Подобная первичная обработка информации адаптивна в действительно чрезвычайных обстоятельствах, но неадаптивна в других. Когда мы скатываемся на уровень функционирования в режиме «опасности» или «обороны», этот мыслительный процесс вытесняет более рефлексивный подход. Если наши интерпретации становятся хронически ошибочными или преувеличенными, мы расплачиваемся за это психологическим дискомфортом и изнашиванием нервной системы. Устойчивое доминирование этого режима мышления типично для таких психопатологических расстройств, как паранойя или хроническая тревожность, а также для некоторых кардиоваскулярных недугов[80].
Процессы первобытного мышления активируются всякий раз, когда люди думают, что их жизненно важные интересы поставлены под угрозу. Когнитивные процессы извлекают наиболее важные для личности особенности ситуации и экономны благодаря своей эффективности. Из-за рефлекторной природы первобытный образ мышления хорошо соответствует чрезвычайным ситуациям, которые не дают времени для размышлений и раздумий и поэтому не позволяют разобраться в происходящем в деталях и тонкостях. Именно максимальное упрощение облегчает запуск соответствующих первичных стратегий по отражению угрозы.
Но то, что делает первобытное мышление эффективным и «малозатратным», оборачивается недостатками. Выборочное отбрасывание одних данных и втискивание других в небольшое число весьма грубо упрощенных категорий приводит к игнорированию многих важных деталей. Некоторые характеристические стороны складывающейся ситуации подчеркиваются, а их значимость преувеличивается, другие – наоборот исключаются из оценочного процесса или их значимость минимизируется. Относящиеся к делу детали произвольно вырываются из своего контекста, имеет место тенденция придавать им чрезмерно эгоцентричные значения и делать слишком широкие выводы. Следовательно, суждения становятся несбалансированными: они могут оказаться вполне удовлетворительными в случаях, когда речь идет о жизни или смерти, но в обычной повседневности они подрывают ее гладкое течение и препятствуют нормальному решению межличностных проблем.
Первичное, первобытное мышление часто возникает при межличностных или групповых конфликтах, которые воспринимаются с преувеличенным ощущением угрозы. Когда люди становятся противниками или врагами, их первобытное мышление может вытеснить адаптивные навыки – такие как способность вести переговоры, достигать компромиссов, просто спокойно решать проблемы. Проявления первобытного мышления наблюдаются в широком круге ситуаций: адаптивных реакциях экстренного характера, дисфункциональных межличностных конфликтах и конфликтах между группами людей. Механизмы реагирования на чрезвычайные обстоятельства, которые потенциально спасительны в случае опасности, скажем, на передовой военного сражения, зачастую совершенно неоправданно приводятся в действие в обыденных межличностных конфликтах. Поэтому мы не только подвержены мыслительным ошибкам, но можем оказаться и в состоянии значительного ментального расстройства и даже получить психологические травмы.
Мы особенно предрасположены к совершению подобных ошибок, если предвзято относимся к конкретному индивидууму или социальной группе, что может быть основано на собственном прошлом негативном опыте или на стереотипах этнического либо расового характера. Когда мы принимаем во внимание только те данные, которые соответствуют нашим предубеждениям, или с той же целью их искажаем, мы усматриваем агрессию там, где ее нет, и совершенно неправильно истолковываем невинное поведение. Такого рода избирательная предвзятость делает нас склонными к произвольным выводам, аналогичным тем, которые мы сделали бы при наличии реальных рисков. Даже предвзятость, кажущаяся безобидной, является основой многих межличностных конфликтов, а также серьезных проблем между разными группами людей, таких как предрассудки и дискриминация (будто это повторение прежних неподобающих агрессивных действий или преступлений).
Например, жена спрашивает мужа о причинах, побудивших его выбрать и купить именно эту модель пылесоса. Почему-то, вместо того чтобы все ей объяснить, муж резко раздражается и выходит из комнаты, неся в голове мысль: «Она мне не доверяет и с подозрением относится к моему выбору», – которая затем обобщается: «Она никогда мне не доверяла». Простой вопрос привел к (ложной) генерализации – «она не только сомневается в правильности моего выбора в конкретном случае, но и вообще весьма низкого мнения обо мне». Почвой для такой реакции послужили ассоциации с прошлыми случаями, когда жена задавала вопросы о покупках мужа. Его злость усилилась, когда он вспомнил об аналогичных, более ранних примерах, которые, как ему показалось, подкрепляли его интерпретацию только что произошедшего события.
Хотя вообще-то жена на самом деле могла рассматривать решение мужа как ошибочное, маловероятно, что в данном конкретном случае она именно так подумала. Отношения в этой паре были очень теплыми и дружелюбными. Очевидно, что толкование мужа было произвольным. Когда человек считает, что ему бросают вызов, кажется, что в ответ он извлекает из глубин своей памяти все прежние трудности, которые хоть немного напоминают происходящее в данный момент. Такие воспоминания, к сожалению, не обязательно отличаются точностью, но накапливаются и в конце концов выливаются в постоянные убеждения типа: «Она обо мне невысокого мнения». Данный тип чрезмерного обобщения, которое находит свое вербальное выражение в словах «никогда» или «всегда», можно наблюдать в жалобах подростков на родителей (и родителям): «Ты всегда позволяешь Саре делать то, что она хочет… Ты никогда не даешь мне то, что я хочу… Меня никто не любит».
Чем больше индивидуум делает неоправданных преувеличенных обобщений, тем более расстроенным и огорченным становится. Очевидно, что быть человеком, с которым «всегда» плохо обращаются, значительно обиднее и болезненнее, чем перенести любое «плохое обращение» в единичном случае. Именно излишне обобщенная интерпретация какого-то события, а не оно само, объясняет степень порожденного гнева. Ключевым фактором чрезмерного обобщения является то, что «жертва» отождествляет свое восприятие себя – как глупого, неприятного человека или «расходный материал» – со взглядом «агрессора» на нее. Именно этот фактор – «спроецированный образ самого себя» или «социальный имидж» – часто лежит в сердцевине проблем, возникающих между людьми. Нас провоцирует не столько то, что другие люди говорят и делают, сколько то, что, как мы считаем, они думают о нас и чувствуют в отношении нас.
Соотнесение с собой, персонализация и обязательства
Придание обезличенным по своей сути событиям или комментариям направленного на свою личность значения является частой причиной гнева и других эмоциональных реакций. Самые наглядные примеры этой тенденции к восприятию совершенно нейтральных действий других людей как направленных против себя, можно обнаружить, рассматривая ситуации поездок на машине по скоростным дорогам. Так, Оскар очень раздражался, когда его обгонял другой автомобиль. Однажды его обогнал большой грузовик, который затем перестроился в его ряд. В голове Оскара мелькнула следующая последовательность мыслей: «Он пытается показать мне, что может легко меня сделать, а затем подрезать… Я не дам ему просто так уйти с этим». В самый первый момент Оскар почувствовал себя униженным, что выразилось в мимолетном ощущении своей слабости. Затем последовала злость, сопровождаемая решением «Я ему сейчас покажу!» и ощущением прилива сил.
Оскар ускорился и, обгоняя фуру, нажал на гудок. При этом заметил, что водитель грузовика о чем-то увлеченно болтал с сидевшей рядом женщиной. Оскар внезапно осознал, что водителю «было совершенно на него плевать», так как тот, вероятно, был полностью поглощен разговорами, где и когда они остановятся пообедать или где лучше провести ночь. Оскар загнал сам себя в ситуацию воображаемой конфронтации с водителем грузовика; при этом было очевидно, что тот не обращал на него особого внимания. Последовавшее в сознании Оскара переосмысление инцидента, перенос его в другие рамки привели к быстрому угасанию озлобления, своего рода «высвобождению», описанному психологом Ирвингом Сигелом[81].
В другом случае, когда Оскар заезжал на парковку больницы, охранник машинально махнул ему рукой – жест, который Оскар интерпретировал как пренебрежительный: «Он думает, что я тот, кого можно прихлопнуть как какую-то муху». Когда же Оскара попросили посмотреть на происходившее тогда в другом ракурсе, он сказал следующее: «Я думаю, что, наверное, он вообще обо мне не думал. Просто регулировал дорожное движение». И опять осознание того, что в поведении охранника не было «ничего личного», «обнулило» враждебные чувства Оскара и, таким образом, ликвидировало его гнев.
В большинстве случаев Оскар был очень восприимчив к тому, что можно расценить как принижение его личности. Он постоянно опасался, что люди воспримут его как пустое место, нечто, что можно использовать и выкинуть. Всегда интерпретировал замечания любого облеченного малейшими полномочиями лица как оскорбление или умаление его достоинства. Эти ремарки – даже когда речь шла о совершенно других людях – он воспринимал как утонченным образом направленные против него. Еще у Оскара была привычка видеть в обсуждениях с другими людьми ориентированный лично на него антагонизм, например если кто-то в разговорах о политике или спорте просто с ним не соглашался.
В ходе психотерапии он стал осознавать, что произвольно и безосновательно воспринимал любые высказывания других в качестве выражения презрения, пренебрежения и неуважения к своей персоне. Я указал Оскару на то, что он «на автомате» приписывает умысел чьему-либо поведению, хотя оно лишено личностной направленности, а нейтральное взаимодействие в его голове становится серьезной конфронтацией. Ему следовало научиться отстранению от возникающих произвольных смыслов и умению принимать за чистую монету то, что говорят другие люди – так, как оно и есть.
Реакции Оскара не была уникальной. Важно отметить, что феномен отнесения всего на свой счет (или персонализация) наблюдается и у нормальных индивидуумов, а не только у тех, кто имеет проблемы клинического характера. Очень многие придают личностные, эгоцентрические смыслы своим отвлеченным взаимодействиям с чужими людьми, например с продавцами в магазинах или с другим обслуживающим персоналом, думая: «Я ему не нравлюсь» или: «Она смотрит на меня свысока».
Когда два (или более) человека вовлекаются в конфронтацию, для каждого становится важно, что тот, другой чувствует и думает о нем. Однако они могут «освободиться», если один из них вдруг решит, что на конфронтацию не стоит тратить силы и энергию, потому переводит разговор на нейтральную тему или просто уходит. Точно так же вмешательство третьего лица, говорящего «брейк» или «ну уймитесь и успокойтесь», может привести к аналогичному психологическому «разоружению» и разрядить атмосферу враждебности. Зацикленность на том, что думают другие, и персонализация их действий отчасти являются выражением придания чрезмерной важности тому, как эти другие оценивают данного человека.
Психотерапия способна помочь людям осознать степень зацикленности на своем социальном имидже и результирующую тенденцию оказаться вовлеченным, готовясь дать отпор в воображаемой или реальной конфронтации. В большинстве случаев анализ нашего образа, который могли сформировать у себя другие люди, особенно незнакомые, не имеет большого смысла и значения, поскольку они мало влияют на нашу жизнь. Открытое и прямое сосредоточение на совпадениях в оценках или разногласиях, которые могут быть связаны с деловыми переговорами, более продуктивно, чем беспокойство о возможных потерях и проигрыше. Однако вполне возможно, что в более ранние эпохи быть принятым или отвергнутым другими членами своего клана, столкнуться с чужаком могло выливаться в вопрос жизни и смерти. Сегодняшние остатки этих анахронизмов могут приходить в противоречие с нынешним пониманием тонких компромиссов в обычных взаимодействиях, будь то в личной жизни или профессиональной деятельности; но их можно преодолеть, если вовремя распознать.
Сильные и неадекватные, даже неуместные реакции могут случаться, когда какое-то событие затрагивает жизненно важные вопросы. Упомянутая в главе 3 Луиза пришла в ярость из-за своего сотрудника, допустившего незначительную ошибку. Причиной гнева была не ошибка как таковая, а ее персонализированное значение, приписанное самой Луизой. Для нее оказался критически важен вопрос о доверии – это показывали ее мысли: «Я не могу быть уверена в том, что он правильно сделает даже самое незначительное дело». Подобные «горячие» вопросы возникают вокруг мотивов лояльности, верности и честности. В соответствии с «правилом противоположности», которое является неотъемлемой частью первобытного образа мышления, если индивидуум однажды проявил себя не преданным и верным, а нечестным, то он является вообще нелояльным, вероломным мошенником. Такое восприятие дестабилизирует отношения, пробуждает в «жертве» гнев и стремление отомстить, наказать обидчика.
Интерпретация действий других людей как направленных против себя может приводить к восприятию любого другого человека в роли врага или как минимум соперника. Например, Боб, о котором я писал в главе 4, пришел в медицинскую клинику и услышал от администратора лишь то, что его не может осмотреть нужный врач, поскольку он не принес свои страховые карточки Blue Cross / Blue Shield. Узнав, что они обязательны, Боб обозлился на женщину-администратора и стал орать на нее. Его мысли были следующими: «Она доставляет мне неприятности; намеренно устанавливает множество правил исключительно для того, чтобы меня унизить». Только позже он осознал, что администратор в регистратуре просто следует стандартной процедуре и ни в коей мере намеренно не усложняет ему жизнь, но тогда уже было слишком поздно, чтобы успеть на прием к нужному ему врачу. У Боба имелись давние проблемы с тем, чтобы принимать какие-либо правила и подстраиваться под них. Когда он сталкивался с правилом, применявшимся к нему лично, решал, что человек, следовавший данному правилу, безосновательно к нему придирается. Пережив мимолетные ощущения собственной слабости и беспомощности, Боб озлоблялся и оказывался склонным к тому, чтобы разразиться бранью в адрес предполагаемого антагониста.
Дихотомическое мышление
Друзья прозвали Альфреда «Последним разгневанным человеком» (повторяя название книги[82]). Они заметили, что он сильно раздражался, если какое-то дело не шло так, как он хотел или планировал. Было более-менее очевидно, что его гневливые реакции – результат внутреннего ощущения того, что он не имеет влияния на других людей. Когда какой-то друг с ним не соглашался или вроде как игнорировал его замечания, он думал: «Меня никто не слушает», – и его охватывали злость и гнев. Когда жена однажды не согласилась с его предложением, он автоматически подумал: «Она не считается с моим мнением». Когда Альфред не смог убедить водопроводчика немедленно прийти для устранения течи в одной из труб, его мысль была: «Я ничего не смогу добиться от этих людей». Всякий раз он чувствовал себя побежденным, слабым и беспомощным.
Альфред рассматривал каждую подобную ситуацию в терминах своей эффективности или неэффективности. У него мог быть только полный контроль за происходящим или, наоборот, никакого контроля. Такое дихотомическое мышление является выражением лежащего в его основе убеждения: «Если мне не удается влиять на других людей, значит, я неэффективен и беспомощен». Он, особо не вдаваясь в детали, судил о ситуациях в соответствии с этой формулой, и если решал, что эффективен (в меньшинстве случаев), в течение короткого времени чувствовал удовлетворение. Когда же у него не получалось влиять на других людей с немедленно проявляющимся результатом, он ощущал обиду, а затем злость и гнев.
Сравнивая себя с другими, Альфред находил, что они более эффективны во взаимодействиях с людьми, чем он, и в большей мере владеют ситуацией. Его гнев вызывался тем, что он представлял других людей упрямыми и стремящимися ему противостоять. В основе же всех этих неадекватных реакций лежал общий взгляд на самого себя: «Я слабак».
Почему Альфред бывал зол, а не просто огорчен, когда ему мешали делать то, что он хотел? Ответ в том, что он мог считать «причиной» своих психологических травм поведение других, смещая эту «причину» с ощущения собственной неэффективности. «Они в корне неправы в том, что не соглашаются со мной… Они никогда меня не слушают». Перекладывание вины позволяло ему смягчать болезненные ощущения от своих фрустраций и разочарований, поэтому он переживал меньше неприятных эмоций, связанных со злостью и гневом. Постоянная озлобленность, конечно, сказывается и на психологическом, и на чисто медицинском состоянии человека, поэтому у Альфреда всегда было повышенное давление. Он не слишком наслаждался радостями жизни и страдал от хронической усталости – вероятно, по причине частой взвинченности.
Чтобы сделать свою жизнь менее «бурной», Альфреду следовало пристальнее взглянуть на свои интерпретации ситуаций, в которых он в собственных глазах выглядел неэффективным. Посмотреть на себя с таких сторон: на самом ли деле он настолько неэффективен, как думает? Существуют ли ситуации, в которых он очевидно эффективен? Как соотносится его имидж (в его собственных глазах) слабого и беспомощного человека с очевидными достижениями в жизни? Ему также следовало понять и признать, что жизненные ситуации в общем случае не сводятся к категориям «или – или» и что возможность влиять на что-либо следует оценивать по шкале с множеством градаций возможностей и действенности – в зависимости от конкретных ситуаций. В дополнение ко всему Альфреду, вероятно, следовало задуматься над тем, в каких аспектах он может улучшить свои навыки и способности к социализации – чтобы быть более эффективным. Повысив самооценку, он, возможно, стал бы более эффективным.
Дихотомическое мышление наблюдается во многих случаях межличностных проблем. Так, Салли считала себя очень чувствительной к тому, что она принимала за отказ; за что-то, что можно трактовать как свою отверженность. Если она не получала немедленного заверения в одобрении (своих слов или действий), в привязанности (к ней) от близкой подруги или ее молодого человека, то чувствовала себя отвергнутой. После того как это чувство проходило, в ней рождались критицизм и гнев в отношении другого человека, который, как она ощущала, ее разочаровал и испортил ей настроение. Она переносила свое внимание с собственных расстроенных чувств на «обидчика», который – как виделось ей – неоправданно отверг ее.
Дихотомическое убеждение Салли было следующим: «Если не принимают, не любят всю целиком, без изъятий, значит, меня отвергают». Оно происходило из глубоко укоренившегося взгляда на саму себя как на непривлекательную особу. Салли постоянно ждала выражений одобрения, любви и нуждалась в них, чтобы скомпенсировать этот свой имидж и не поддаваться плохому настроению. А когда их не получала, менталитет в духе «все или ничего» неизбежно приводил ее к выводу о том, что подруга или молодой человек ее отвергают. Так как представление о своей непривлекательности было разрушительным, она переходила к поискам виновных, немедленно находила их в тех, кто ее «отверг», и впадала в ярость.
Друзья и родственники считали Ларри «помешанным на тотальном контроле перфекционистом». Он стремился к отслеживанию каждого шага членов своей семьи и подчиненных на работе, чтобы быть уверенным, что они соответствуют его стандартам. Если же кто-то не дотягивал до установленной им планки, он реагировал на это с раздражением и гневом. Анализ его реакций открыл в нем человека, у которого был огромный и глубокий страх того, что все пойдет не так, как нужно. Перфекционизм произрастал из его дихотомического убеждения, будто, если не сделать дело «как полагается», воцарится хаос. Данное убеждение явственно выражалось в состоянии острой тревожности, в которое он приходил после совершенной ошибки; первой мыслью в таких случаях было: «Это может стать катастрофой». Затем он смещал фокус внимания на другого человека, которого можно обвинить, причем даже не в совершенной ошибке, а в том, что в результате Ларри оказался разочарован и расстроен.
Основное убеждение Ларри заключалось в представлении о собственной неполноценности, которое было родом из детства, когда из-за недиагностированного синдрома дефицита внимания он чувствовал себя не соответствующим предъявляемым к нему академическим требованиям. Его потребность контролировать свое поведение и поведение других можно рассматривать как компенсаторную реакцию на такой образ самого себя. Когда контроль над ситуацией ускользал из рук, его начинали переполнять ощущения грядущей катастрофы, связанной с его неспособностью что-либо сделать. Компенсацией страхов своей «дефективности» служили обвинения в адрес других – когда дела шли не так, как им полагалось идти. Так как Ларри полагал, что другие люди ответственны за его расстройство, он злился на «нарушителей» и считал себя вправе их «наказать». В дополнение ко всему, когда дела не шли так, «как до́лжно», в нем рождался страх перед возникающим хаосом. Успешным механизмом, призванным скомпенсировать этот страх, была его приверженность высочайшим стандартам производительности и эффективности.
Тенденция к ожиданию самого-самого плохого варианта развития событий из-за ошибки или неидеально сделанной работы – в высшей степени дисфункциональное явление в нормальных обстоятельствах. Тем не менее, частично по причине унаследованной предрасположенности, частично из-за собственного жизненного опыта многие люди склонны считать возникающие проблемы катастрофическими, по типу «Все пропало!» Этот ментальный механизм в своей части ответственен за хроническую тревожность и ипохондрию, а также за склонность к выдвижению необоснованных или неадекватных обвинений и гневу[83].
Каузальное мышление и проблемы мышления
Рассмотрим следующую сцену. Вы идете по улице и вдруг спотыкаетесь о чью-то трость. Сразу решаете, что человек пытался намеренно причинить вам вред; у вас возникает желание его наказать. Но потом вы видите, что человек, который нечаянно «заплел» ваши ноги своей тростью, слепой. Вы корректируете интерпретацию события, вероятно, даже испытывая некоторое чувство вины и смущения из-за того, что поддались гневу. Намерения «обидчика» более важны, чем полученный вам относительно легкий толчок. Как только вы поняли, что инцидент не носил намеренного характера – из-за совершенно нейтральных обстоятельств, стало и некого в нем обвинять. Вы более не ощущаете необходимость кого-то наказывать.
Первобытное мышление играет решающую роль в том, как мы объясняем себе неприятные события, такие как создание другим человеком помех или препятствий. Когда информация о причине возникновения ситуации не исчерпывающая или носит двусмысленный характер, индивидуум предрасположен считать произошедшее результатом чьих-то намерений, а не простой случайностью[84]. Однако в конфликтных ситуациях с другими людьми мы можем оказаться во власти шаблонных и ошибочных объяснений происходящего также из-за того, что наше сознание оказывается закрытым для восприятия любой противоречивой информации или альтернативных объяснений. Неприятные ситуации часто автоматически вызывают шаблонные последовательности мыслей без их осознанного обдумывания и осмысления.
Слова и действия окружающих нам важны, но стоящие за ними мотивы и резоны – то есть причины, еще важнее. Неприятные реакции, такие как обида, грусть, тревога, фрустрации или «перехватывание дыхания» (на грани ощущения, что задыхаешься) требуют объяснений. Очевидна большая разница в том, носит конкретное действие намеренно вредоносный или случайный характер. Огорченный, расстроенный, обеспокоенный человек, скорее всего, будет искать причины наподобие: «Почему она не позвонила?» или: «Почему он так резко со мной разговаривал?» Любой акт, доставляющий нам дискомфорт со стороны другого человека, порождает вопрос «почему?».
Мы так зацикливаемся на причине неприятного происшествия, потому что ее разъяснение критично для предвидения того, что случится и в следующий момент, и в более долгосрочной перспективе. Однако наша оценка причины подвержена предвзятости. Мы можем отнести какой-то акт на счет недоброжелательных намерений или изъянов в характере другого человека, когда на самом деле разумнее было бы посчитать его результатом неизбежной ошибки, сделанной в результате определенного положения вещей или из-за простой случайности. Принесшая ущерб ошибка, допущенная по халатности, вызывает более строгое осуждение, чем нечто подобное, что – как оказалось – было неизбежно.
Если кто-то гримасничает и показывает на вас пальцем, важно понять, вас просто дразнят или серьезно угрожают. Когда «причина» – злость, направленная на вас, это может оказаться прелюдией перед прямой агрессией или предвестником какого-либо неприятного действия. Испытываемая вами по этому поводу тревога может быть адаптивной, если она помогает мобилизоваться для защиты, так как за угрожающими жестами и словами может последовать физическое нападение или другое враждебное действие. Вы сможете предвидеть вероятные последствия оскорбительного поведения, если расшифруете сигналы о душевном состоянии обидчика.
Значительное число исследований показывают, что при объяснении событий у людей наблюдаются определенные виды или стили умозаключений[85]. Так, некоторые считают, что все хорошее, что с ними происходит, является их собственной заслугой, а во всем плохом обвиняют исключительно других людей. Большинство нормальных индивидуумов демонстрируют склонность именно к таким оценкам. Другие – как правило, те, кто находится в депрессии или склонен к ней, – наоборот полагают достигнутые ими успехи делом случая, а свои провалы объясняют внутренними причинами, например своей предполагаемой неадекватностью.
Хотя на раздражающее поведение другого человека достаточно легко навесить ярлык (например, он слишком шумный, всегда опаздывающий или невнимательный), правильно понять его душевное состояние – причину такого его поведения – не просто. В самом деле, наши расчеты часто чреваты потенциальными ошибками. Если я скатился в эгоцентричное первобытное мышление из-за трудностей в понимании ментальных процессов, происходящих в головах других людей, или из-за собственных предубеждений, мне будет трудно прийти к разумному объяснению раздражающего поведения этого индивидуума. Из-за предвзятости в мышлении, характерной, когда происходят значимые события, которые затрагивают важные проблемы, люди склонны давать ошибочные объяснения.
Рассмотрим несколько типичных проблем и их предполагаемые причины.
Обратите внимание, что в каждом приведенном случае между фразами, описывающими события, и соответствующими им интерпретациями можно вставить слова потому что. Значение, которое приписывается беспокоящему поведению других людей, в общем случае совпадает с интерпретацией его причины. Объяснение, приходящее в голову автоматически, вытесняет из сознания возможные более «мягкие» альтернативы. Например: «Он завален работой в офисе», или: «Это справедливая оценка», или: «Мой отец забыл».
Опоздавший муж жалуется: «Почему у моей жены случается истерика из-за того, что я опаздываю на несколько минут?» Тут опять же чрезмерно острая реакция женщины проистекает из предполагаемой ею причины: «Его больше волнует работа, чем я». Конечно, интерпретация жены может быть правильной – а именно, муж действительно может быть в большей степени озабочен вопросами работы. Однако ощущение душевной боли проистекает из предполагаемого экстремального объяснения происходящего: «Он больше меня не любит» или «Он меня просто не уважает». В большинстве ситуаций повседневной жизни на проблему можно взглянуть с более объективных позиций и выдвинуть более точное ее объяснение. Кроме того, проблема может быть чем-то скомпенсирована или проигнорирована, как несущественная. Студент мог бы поговорить с профессором и обсудить полученную оценку; жена могла бы задаться вопросом и выяснить – может, ее мужу действительно пришлось работать допоздна; разочарованный в своем друге человек мог бы спросить, почему нарушено данное слово, и понять, правда ли друг на него дуется.
Хотя разочаровывающую ситуацию можно исправить или не обращать на нее внимания, предполагаемую причину часто невозможно принять. Таким образом, когда человек приходит в ярость, его желание причинить своему визави психологическую боль и искоренить «причину» сильнее его же желания исправить неприемлемую ситуацию или как-то компенсировать тревожащее событие. Причинение такой боли имеет целью изменить не только поведение, но и мотивации «обидчика».
Исключительные причины
Мы стремимся объяснить себе причину плохого поведения других, хотя его легко понять неправильно. Чрезвычайно важно знать, что другие люди думают о нас и чувствуют к нам. Состояние их сознания имеет первостепенное значение, если мы хотим предвидеть проблемы, которые могут перед нами встать, и то, как нам придется действовать, если они действительно возникнут. Мы автоматически берем на заметку возможные объяснения чьего-либо поведения и делаем выводы об этом человеке. В зависимости от выводов принимаем решение, отнестись к человеку дружелюбно или стараться избегать иметь с ним дела, о нем стои́т позаботиться или его нужно наказать. Решение данной проблемы осложняется тем фактом, что, хоть обычно есть несколько причин для определенного события, первобытное мышление побуждает нас сосредоточиться на одной-единственной причине, исключив другие возможности из рассмотрения.
В давние времена считалось, что существует единственная и персонифицированная причина некоторых природных явлений, таких как ураганы, ливни и грозы, засухи, а именно – переменчивое настроение и гнев богов. В настоящее время мы знаем, что у перемен погоды есть причины естественного характера, причем они настолько сложны, что нам трудно их установить с достаточной степенью надежности. Еще бо́льшую сложность представляют долгосрочные прогнозы погоды, несмотря на все наши познания в области многочисленных влияющих на нее факторов. Тем не менее, конкретной целью возмездия в межличностных взаимодействиях обычно является непосредственный очевидный фактор, ближайшая и лежащая на поверхности «причина». Однако даже если вывод о ней верен, могут существовать и другие многочисленные факторы, влияющие на происходящее; некоторые из них имеют утонченный характер и оказывают опосредованное влияние. Кроме того, эти факторы порой невозможно выстроить вдоль какой-либо линии, а их совокупность можно представить себе только в виде замысловатой паутины.
Рассмотрим такой случай. Женщина была взбешена и разъярена на мужа из-за того, что их сын разбил машину, столкнувшись с другим автомобилем на пути в школу вместе со своими друзьями. Сначала она во всем обвиняла мужа – потому что «он должен был более строго и тщательно учить сына водить машину». При дальнейшем исследовании этого случая на приеме у психотерапевта она осознала, что к этой аварии могли привести другие факторы: (1) сын торопился в школу, так как опаздывал; (2) приятели подзуживали его; (3) шел дождь, и дорога была скользкой; (4) водитель другой машины допустил ошибку и не просигналил вовремя о намерении повернуть; (5) их сын вообще имел свойство не подчиняться никаким правилам. Проанализировав основные факты, которые могли привести к аварии, она пришла к выводу, что вину за происшествие надо разделить между несколькими позициями. Женщина поняла: те из них, что были напрямую связаны с сыном, только в небольшой мере явились причинами столкновения.
Фиксация внимания на единственной причине какого-то «нехорошего поступка» ведет к автоматическому пренебрежению альтернативными объяснениями. Обиженный, оскорбленный индивидуум хватается за первое попавшееся умозаключение о причинах поведения и, таким образом, игнорирует другие возможные объяснения или отметает их, как «оправдания» или «отговорки».
Учительница средней школы пришла в раздраженное состояние из-за того, что ее класс не показал на экзаменах должного уровня знаний, на который она надеялась. Ее первое объяснение случившемуся – ученики просто не проявили достаточного усердия в учебе и попытались поставить ее в неловкое положение, так сводя с ней счеты за то, что она насаждала дисциплину в классе. Потом ее стала раздражать школьная система и общество в целом, не создавшие должных условий для образовательного процесса. Во время беседы с психотерапевтом ей задали вопрос, какой была ее первая мысль, когда она узнала результаты экзаменов своего класса. Учительница расплакалась и ответила: «Я подумала, что это моя ошибка. Я ответственна за произошедшее, должна была как-то простимулировать их… Вероятно, я плохой учитель». Гнев в адрес сначала учеников, потом – школьной системы затмил ее сомнения в себе. Либо она целиком и полностью ответственна за своих учеников, либо ответственность тоже полностью перекладывается на систему.
Хотя сосредоточение на единственной внешней причине может показаться способом сохранения самооценки, оно служит лишь способом отодвинуть в сторону, на второй план, глубоко укоренившуюся привычку к самообвинениям, а не искоренить ее. Одновременно сомнения в себе порождают общее ощущение дискомфорта, подпитывающее тенденцию к перекладыванию вины на систему или на других людей.
Чтобы дать учительнице представление обо всех значимых факторах, я использовал когнитивную методику, называемую круговой диаграммой. Такого же рода критические суждения делаются в обычных ситуациях, когда нет непосредственной угрозы для жизни. Я попросил ее указать на диаграмме, какие доли ответственности за разочаровывающие результаты учеников ее класса она отнесла бы на счет действия каждого конкретного фактора. Сначала она поставила 100 % напротив «системы», потом изменила мнение и указала себя в качестве единственной причины провала. Далее мы вместе с ней устроили что-то вроде мозгового штурма и выписали все мыслимые причины. Сгруппировав их по основным категориям, она следующим образом распределила проценты ответственности:
После того как она провела новый анализ ситуации, ее взгляд на положение дел существенно расширился. Учительница осознала, что плохие результаты экзаменов нельзя считать результатом действия какого-то одного фактора. Она также осознала, что ее собственные профессиональные недостатки, если они вообще есть, внесли незначительный вклад в получившийся негативный результат. После этого пропала вся злость на учеников за предполагаемую попытку «подставить» или «подвести» ее. Она стала размышлять о путях и способах, как скомпенсировать действие ряда негативных факторов. И в конце концов пришла к выводу, что ее нынешние ученики показали результаты, мало чем отличающиеся от того, что было и с предыдущим классом в прошлом году.
Этот конкретный случай иллюстрирует нередко встречающуюся тенденцию считать какое-то негативное событие результатом действия всего одной причины: в рассмотренном примере – попытки учеников доставить учителю неприятности. Злость и гнев учительницы были связаны со смутным желанием наказать их за то, что они ее подвели. Эта «причина», как оказалось, была лишь поверхностным фактором, приведшим учительницу к расстройству. Оценки учеников в первый момент вызвали у нее реакцию: «Я отвечаю за их неуспеваемость». Далее она смогла избавиться от дискомфорта, вызванного приписыванием вины только себе, смещая ответственность с себя и ухватившись за другую причину разочаровывающих результатов – «тихий бунт» учеников. Она даже добавила: «Я чувствую, что они меня отвергают». Посмотрев на ситуацию спустя какое-то время, она осознала, что поначалу обвинила во всем себя, а когда это оказалось слишком болезненным для самооценки, переназначила причину произошедшего, сочтя за нее предполагаемое желание учеников напакостить ей.
Поначалу учительница поддалась своей когнитивной ошибке – персонализации: восприняла результаты, показанные классом на экзаменах, как свой личный провал. Затем она перенесла вину за это на сам класс – процесс, известный под названиями «экстернализация» или «проекция», – и обозлилась. При этом глубоко скрытое чувство профессиональной неполноценности никуда не делось и подпитывало ее неспадавшее чувство гнева.
В этом примере освещены также некоторые специфические грани человеческой натуры. Мы часто сталкиваемся с тем, что кто-то из родителей – обычно мать – поначалу считает себя полностью и единственно ответственным за проступки ребенка, а потом быстро переносит вину за них на самого ребенка и в результате сердится на него. Наносимый самооценке урон в результате такого рода «самокритики» («Это мой провал») запускает реакцию психологической самозащиты от чувства вины («Он испорченный ребенок»). Но лежащие в глубине и «царапающие душу» сомнения никуда не деваются, а лишь подпитывают тенденцию поиска внешних виновных и гневливые чувства. Бо́льшая часть этого гнева проистекает из ущерба, нанесенного самооценке, но экстернализация вины с целью ослабить накал «самокритики» на самом деле является дымовой завесой. Переносом вины подобного рода мать упускает возможность проработать в своем сознании – или переоценить – представление о том, что в данном случае является ее, скажем так, неудачей. Следовательно, урон, нанесенный самооценке матери, остается в скрытом, можно сказать, замаскированном виде. Сомнения в себе, обвинения в собственный адрес, которые имеют место до того, как человек начинает обвинять других, обычно являются скрытыми и, как описано ранее, принимают форму автоматических мыслей. Однако людей можно научить идентифицировать эти мысли путем анализа своего сознания в короткий промежуток времени до того, как их охватил гнев.
Некоторые люди оказываются в состоянии научиться обуздывать себя в тот самый момент, когда они только начинают скатываться в озлобленность или тревогу, распознавая некоторые особенности предвзятого мышления, такие как склонность к сверхобобщению или персонализации. В таких случаях можно задействовать стратегии борьбы с гневом – такие как переключение внимания или поиск доказательств, противоречащих первоначальным умозаключениям, – чтобы заставить себя скорректировать выводы, проистекающие из первобытного мышления. А вот другие могут зациклиться в режиме первобытного мышления и впасть в клиническое расстройство.
Мы не являемся рабами нашего личного жизненного опыта или эволюционных моделей мышления. Наделены способностью взвешенного, зрелого и гибкого мышления, что позволяет обдумывать, выносить суждения и может заменить примитивное первобытное мышление. Такой вид рефлексии более реалистичен, логичен и рационален и может скорректировать первобытное мышление, но у него есть недостаток, заключающийся в том, что он медленнее и требует бо́льших усилий. Действительно, в литературе это явление описано и названо «мышлением, требующим усилия». Когда мы не втянуты в острое противостояние с враждебно настроенными субъектами, у нас есть когнитивные возможности и способности анализировать обстоятельства в перспективе. Когда же мы ввязались «в драку», потребуются очень серьезные ментальные усилия, чтобы преодолеть силу первобытного образа мышления. Если есть время поразмыслить, становится легче воспринимать перспективу и заложить основы для конструктивного решения проблем и более спокойной жизни.