Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия — страница 9 из 24

Формула гневаПравильное, неправильное и воздаяние

У нашего мозга выработалась способность создавать для нас собственный мир, мир нашего воображения. Очень немногие живут в реальном мире. Мы живем в мире наших ощущений и восприятий, и эти восприятия существенно разнятся в соответствии с личным жизненным опытом.

Мы можем воспринимать гнев там, где его нет. А если когда-нибудь появится достаточно много искажений, можем подумать, что живем среди врагов, даже будучи окружены друзьями.

Уиллард Гэйлин[86], 1984 г.

Рассмотрим следующую ситуацию, в которой нарушаются правила, что ведет к гневной реакции. Жена обнаруживает, что ее муж не выполнил некоторые свои обязанности, например не починил протекающий кухонный кран, не вызвал электрика и не оплатил счета. Она приходит в ярость, и у них происходит следующий обмен репликами:

Жена: Ты никогда не выполняешь свои обещания.

Муж: Почему ты делаешь из мухи слона?

Жена: Потому что ты никогда не делаешь то, о чем я тебя прошу. Ты никогда не тянешь свою лямку.

Муж: Ну вот опять – ты не ценишь то, что я делаю… никогда.

Жена: И как я могу что-то ценить? Ты всегда пялишься в телек, следя за дурацкими играми, или пинаешь мячи для гольфа.

Муж: Ты просто выходишь из себя, когда видишь, что я делаю что-то, что доставляет мне удовольствие. Ты хочешь контролировать абсолютно все, что я делаю.

Жена: Почему бы тебе не заткнуться и просто не сделать то, что ты должен сделать?

Муж: Ты хочешь контролировать даже то, что я говорю.

Примечательно, что партнеры не обсуждают первоначальные, больно задевающие их проблемы, те человеческие чувства, которые они могли бы принять. Несомненно, они могли бы относиться друг к другу с бо́льшей эмпатией, особенно в плане чувства обиды, и это было бы уместнее взаимных упреков и гнева. Как показывает этот разговор, партнеры склонны расценивать поведение друг друга в абсолютных понятиях (отражается в используемых словах – никогда, всегда или все). Содержание высказанных мыслей также показывает, что оба подразумевают нарушение правил.

Давайте отмотаем время назад и рассмотрим этот эпизод с точки зрения жены, которая и пересказала его мне во время терапевтического сеанса. Цепочка ее мыслей была примерно такая: «Он опять вывел меня из себя… Он никогда не делает то, что должен делать… Он ведет себя так, чтобы меня позлить… Он совершенно безответственен».

Такая последовательность демонстрирует шаги на пути к разжиганию гнева и враждебности: обманутые ожидания и разочарование, следующее за ними ощущение предательства («Он вывел меня из себя – опять»). Самое первое чувство, часто именуемое «щемящим ощущением слабости», – телесное проявление бессилия. Разочарование, оскорбленность, расстроенные чувства быстро вытесняются ее фреймингом всех его оплошностей как образчиками нежелательного (для нее) поведения («Он никогда не…») и характеристикой оплошностей как чего-то намеренного. В конце концов, жена перекладывает всю вину на мужа и обвиняет последнего в «безответственности». Как только его неправильное поведение выкристаллизовывается у нее в голове, гнев резко усиливается. У жены даже появляются мысли о физической «атаке» на мужа.

Дальнейшее исследование психики жены выявило наличие разных страхов или излишнего беспокойства, которые принимают типичную форму «а что, если?..» «А что, если он ни о чем не заботится? Все же может развалиться», или: «Нас будут преследовать кредиторы», или – на менее осознанном уровне – «Я буду беспомощной, я не справлюсь». Поэтому основой ее злости и гнева были не только фрустрации, но и страхи, и чувство беспомощности. По мере того как она переносит центр внимания на причину своего расстройства, неизбежно зацикливается на предполагаемом упрямстве и безответственности мужа.

Следующий рисунок (рис. 6.1) иллюстрирует движение по цепочке последовательных реакций, начиная с невыполнения мужем его обязанностей до возникновения у жены гнева. Очевидно, что мнимого отсутствия ответственности было бы достаточно, чтобы ее разозлить, но в данном случае, как и во многих других, чувство расстройства и, в конечном итоге, гнева усиливается дополнительными факторами. У жены наблюдалась тенденция к «катастрофизации» и ожидание только самого худшего развития ситуации, а именно – наступления полного хаоса. Более того, прокрастинация мужа влияла на ее ощущение собственных способностей и умений – или, наоборот, собственной некомпетентности. В результате она чувствовала себя беспомощной.


Рис. 6.1. Цепочка развития реакций у жены, чей муж не выполняет свои обязанности


Как результат данного набора убеждений, интерпретаций и ощущений вполне могут развиться психиатрические симптомы и даже полноценное психическое расстройство. Эта женщина могла зациклиться на своих тревогах и впасть в общую, постоянную тревожность. Подобное развитие событий особенно вероятно, если она боится мужа и зациклена на том, чтобы ни в коем случае не вызвать его раздражение. Другая возможность – ее переход от чувства собственной ослабленности и неадекватности к ощущению полного бессилия, безропотной покорности и – возможно – к депрессии. Если развитие реакций жены не идет по пути к тревожному расстройству или депрессии, она, скорее всего, окажется во власти гнева, придет в ярость и станет полностью мобилизованной для наказания мужа за его неподобающее поведение. Подстегиваемая своим гневом, она выражает свое неудовольствие: «Ты никогда не делаешь то, что обещал».

Упреки жены, в свою очередь, вызывают ряд мыслей в голове мужа: «Она упрекает меня за каждую мелочь. Совершенно не ценит ничего из того, что я делаю для нее». Его первоначальная мимолетная обида вытесняется гневом по мере того как он фокусируется на «несправедливости» жены и убежденности в том, что она стремится контролировать каждый его шаг. Поскольку муж считает претензии жены необоснованными, он бросается в контратаку – как для защиты своего имиджа (в собственных глазах) ответственного и сильного человека, так и для того, чтобы наказать ее за попытки установить над ним контроль.

В разговоре этой пары на повышенных тонах все время присутствует тема контроля: давление жены, направленное на то, чтобы заставить мужа выполнять свои обязанности, и его желание избежать контроля с ее стороны. В то время как успешное сотрудничество и нормальные отношения между людьми зависят от способностей устанавливать ограничения на поведение окружающих, потребность в контроле вызвана чрезмерными страхами: глубокими и исконными страхами жены оказаться неспособной справляться с делами из-за предполагаемого отказа мужа от выполнения своих обязанностей и его страхами оказаться под каблуком у доминирующей женщины. Люди реагируют на собственные страхи и чувство бессилия сильнее, чем на реальные обиды. В любом случае введение в обиход жестких правил, большие ожидания («Ты должен сделать свою часть работы» и «Ты не должна на меня орать») не только генерируют озлобленность, но и отвлекают внимание от трезвого и разумного анализа их недовольства друг другом с целью реалистичного решения проблем.

Контратака с целью восстановления баланса сил

Выглядит аксиомой положение, что когда один в паре ощущает потерю своего влияния, он или она должны нанести ответный удар, даже если «возмездие» обречено на провал и в конечном итоге может привести к саморазрушению или – по мере нарастания конфликта – к еще большим взаимным нападкам и страданиям. На это влияет несколько факторов. Прежде всего, существует примитивная, практически рефлекторная реакция на боль, будь она физической или психологической, а именно стремление устранить ее причину. Другой важный фактор состоит в том, что критика, даже справедливая и оправданная, часто нарушает баланс сил. В рассмотренном выше примере муж чувствовал себя приниженным, обделенным и лишенным влияния из-за давления, оказываемого женой, а она, в свою очередь, ощущала беспомощность как следствие его поведения. «Возмездие» мужа является по сути желанием восстановить баланс сил в его борьбе с женой. До тех пор пока сохраняется состояние враждебности и партнеры находятся в «боевой стойке» при взаимодействии, эта женщина будет стоять перед выбором: либо отвечать ударом на удар, что может усугубить положение и обострить «накал боевых действий», либо сдаться и почувствовать себя еще хуже. Хотя данный конфликт вращается вокруг разделения обязанностей в семье, нечто подобное может происходить и на другой почве, например заботы и воспитания ребенка, отношения к общественным мероприятиям или по поводу контактов с родственниками.

Конечно, пары признают, что обмен оскорблениями обычно не приводит к достижению целей ни одной из сторон и часто способствует их дальнейшему отдалению друг от друга. Правильный путь разрешения конфликта заключается в выходе из состояния «боевых действий» и сосредоточении на поиске решения имеющейся проблемы так, чтобы не было ни «победителей», ни «проигравших». Часто пройти по этому пути очень трудно, поскольку кажущаяся, мнимая причина конфликта может маскировать такие реальные личностные проблемы, как нетерпимость даже к небольшим разочарованиям, чувство собственной неадекватности и гиперчувствительность к критике. Если такого рода проблемы особенно серьезны, то их необходимо разрешать, вероятно, путем психотерапии или консультаций у семейного психолога.

От мышления к действиям: режим враждебности

Интересно, что «боевые действия» часто начинают разворачиваться в голове человека еще до того, как он выразит свой гнев словами или враждебными действиями. Представляется, что есть прямая последовательность действий в процессе превращения уничижительных мыслей в произнесенные слова, а затем – перехода к насильственным действиям. В предыдущем примере обиженная жена озвучила свою мысль так: «Он никогда не делает то, что должен делать». Ее автоматически возникающие по этому поводу мысли уже содержат упрек, как, впрочем, и критическое объяснение расстраивающего ее поведения мужа.

Давайте рассмотрим, что переживает человек, вовлекаемый в «боевые действия». Выражая свои мысли и чувства, жена выказывает враждебный настрой не только словами, но и резкостью голоса, напряжением мимических мышц, пылающими глазами, сжатыми кулаками и угрожающей позой. Она ощущает гнев и сильное желание наказать мужа. Все системы ее организма, которые могут быть задействованы при агрессии, мобилизованы: когнитивные способности (уничижительный взгляд на мужа), аффектация (гнев), мотивация (стремление критиковать) и поведение (мобилизация для нападения). Те слова, которые поначалу приходили ей в голову в качестве негативных оценок, трансформируются в слова критики и упреков в его адрес, превращаясь в орудия как для «наказания» мужа, так и для давления на него с целью заставить выполнять то, что она желает. Интересно отметить, что как только жена переходит в «режим агрессии», ее первоначальные ощущения оскорбленности, обиды, беспомощности, а также фрустрации буквально тонут в переполняющем ее ощущении собственной силы и власти, возможности влияния на поведение мужа. Перейдет ли она к рукоприкладству, зависит от того, удастся ли ей преодолеть целый ряд сдерживающих и тормозящих факторов, таких как страх усугубить конфликт или самой получить в ответ соответствующую реакцию, в конце концов.

В «режиме агрессии» мышление каждого партнера приобретает первобытную форму. Жена воспринимает мужа как исключительно плохого и «неправильного» человека, игнорируя все его положительные черты. Она фокусирует внимание только на виновности и интерпретирует его поведение в абсолютных терминах. Муж воспринимает жену как ворчливую особу, чье поведение не только отвратительно, но и ничем не оправданно. До тех пор пока они пребывают в «режиме взаимной враждебности», у них в головах сидят воспоминания исключительно о последних проступках и прегрешениях друг друга, и они интерпретируют поведение визави в данный момент предельно предвзято. Позднее, когда оба остынут (с точки зрения психотерапевта – выйдут из «боевой позиции», в которой пребывали во время инцидента, ставшего враждебной встречей), они смогут взглянуть друг на друга с более объективных позиций и, возможно, перейти к конструктивному решению рутинных домашних вопросов, если даже не дойдут до уровня обсуждения проблем каждого из них в своих отношениях.

Как показано на рис. 6.2, в процессе генерирования враждебных проявлений участвует ряд факторов. Хотя они представлены в виде некой последовательности, кажется вероятным, что эти оценки производятся практически одновременно, поэтому индивидуум приходит к комплексному и «глобальному» суждению.

Некоторые из представленных на диаграмме факторов (например, то, что воспринимается как потеря или угроза) являются необходимыми, но не достаточными для возникновения враждебности. Воображаемое ощущение потери, показанное на диаграмме, обычно сопровождается такой оценкой происходящего, из которой следует, что человек был каким-то образом унижен (или принижен), например он (или она) чувствует себя непривлекательным, неэффективным или лишенным каких-то ресурсов, брошенным и покинутым. Угроза может быть направлена на личную безопасность или ценности человека. Относительные веса всех факторов меняются в зависимости от природы конкретного события и сопутствующих ему обстоятельств. Если потеря или угроза рассматривается как нечто простительное или то, чему можно найти оправдание, процесс развития враждебности на этом останавливается и человека не охватывают злоба и гнев. С другой стороны, если эти факторы имеются в наличии, они придают особую силу возможным враждебным чувствам и переживаниям.

Хотя ощущения несчастья, страдания – боль, тревога, фрустрации – обычно приходят на ранних стадиях изображенной последовательности, они не являются неизбежными в процессе возникновения гнева и озлобленности. Однако практически всегда присутствует нарушение какого-то правила, причем чаще неявное, а не откровенное и четко выраженное. Тянущаяся история нарушений усугубляет враждебную реакцию.

На степень возникающей враждебности влияет то, насколько серьезным и наглым является такое нарушение – как и предполагаемый умысел, мотивация трансгрессии, то есть действует обидчик, нарушитель преднамеренно или без умысла. На самом деле большинство людей реагируют исходя из сомнительного предположения, что любой акт, воспринимаемый ими как вредоносный, должен считаться умышленным, до тех пор пока не доказано обратное. Если обидчик мог бы повести себя иначе, ему и следовало так поступить, а значит, он и ответственен за неправильный поступок. С другой стороны, если делается вывод о том, что у «обидчика» не было возможности повлиять на враждебное действие, или если он сделал то, что сделал, ненамеренно, степень приписываемой ему ответственности уменьшается.

Конечно, можно стать объектом случайного, неумышленного действия, причинившего вред, но не сильно обозлиться по этому поводу, например если «обидчик» при ближайшем рассмотрении не оказывается «ответственным» за него. Если нас вдруг ударит раскричавшийся маленький ребенок или наорет пациент в состоянии горячки или бреда, то вряд ли мы в большинстве случаев сильно обозлимся, потому что знаем: ни в том, ни в другом случае «обидчик» не отдает себе отчета в своих действиях. Поскольку такое поведение можно простить, мы не встаем в «боевую позу», сталкиваясь с вроде бы враждебным поведением. Более того, оно не является нарушением правила о том, «чего нельзя делать» (запрет на неспровоцированную агрессию), – потому что ситуация, в которой присутствует что-то типа «следует / не следует», подразумевает наличие выбора и самоопределения, а также контроля за происходящим со стороны «обидчика». Если враждебное поведение индивидуума обусловлено его незрелым или поврежденным сознанием, правило типа «не следует / нельзя» неприменимо: от личности с ментальным расстройством следует ждать иррационального поведения. Таким образом, если неприятное действие объяснимо или простительно, скатывание в общее враждебное состояние застопоривается. Однако если в прошлом со стороны «обидчика» уже наблюдались подобные трансгрессии, это будет способствовать укреплению его восприятия как реального обидчика и агрессора, а потому интенсифицирует враждебность.

Важно помнить, что чувство гнева возникает не непосредственно в результате какого-то события, а в качестве ответа на значение, которое мы ему в конце концов придаем. Конструктивная, дипломатичная критика со стороны, скажем, учителя или спортивного тренера, болезненный укол у врача приемлемы, так как получаемые выгоды оправдывают переживаемую боль. Даже если действия другого человека могут казаться намеренно провокационными, реакция того, на кого они направлены, зависит от значения, которое он припишет данному акту. Так, находящийся в депрессии индивидуум в результате умышленно нанесенного ему оскорбления может погрузиться в еще более глубокую депрессию, а не разгневаться, потому что его интерпретация может быть такой: «Я этого заслуживаю… Это лишь подтверждает то, насколько я непривлекателен».

Вербальные правила, которые управляют нашими интерпретациями, а следовательно, и нашими чувствами, часто непросты – кажется, что они формируют некий алгоритм. Наша система обработки информации достаточно изощренная, для того чтобы оценивать все детали происходящего практически одновременно, как если бы она была многоканальной. Например, представьте себе, что ваша девушка отказывается от приглашения вместе поужинать. Правила алгоритма настроены так, чтобы ответить почти одновременно на следующие вопросы:

• Принижает ли каким-либо образом этот отказ мою личность, то есть демонстрирует ли он, что я – непривлекательная компания?

• Было ли это неоправданно или необоснованно?

• Хотела ли она меня как-то задеть?

• Является ли такое поведение типичным для нее и для ее характера?

• Заслуживает ли она за это наказания?

Правила алгоритма обеспечивают быстрые и одновременные ответы, которые сразу объединяются в вывод. Как показано на рис. 6.2, утвердительные ответы на эти вопросы ведут к зарождению гнева.


Рис. 6.2. Алгоритм факторов, ведущих к враждебности


Автоматический фрейминг

Представьте себе, что входите в магазин в незнакомой части города, и продавец – скажем, женщина, по внешности очевидно принадлежащая другой, нежели вы, этнической группе – подходит к вам с улыбкой. Вашей немедленной реакцией может быть: «Она кажется дружелюбным человеком» – и вы автоматически улыбаетесь в ответ. А теперь допустим, что ранее у вас были неприятности с людьми ее этноса или на слуху уничижительные ремарки о них. Тогда ваша позитивная реакция будет несколько смазана. Возможно, в сознании всплывет презрительная предупреждающая родительская ремарка: «Не связывайся с этими людьми». Или вы на основании собственного жизненного опыта, вероятно, создали себе образ продавца как навязчивой и корыстной личности. Воспоминания и убеждения, которые сопутствуют вам в данной ситуации, помогают по-своему проинтерпретировать поведение продавщицы. Вы моментально придете к заключению, что ее улыбка – фальшивая и неискренняя – это попытка вами манипулировать. И вместо того чтобы улыбнуться в ответ, вы напрягаетесь и застываете[87].

Часто именно так и проходит взаимодействие с другими людьми. Каким образом мы интерпретируем сигналы, которые нам посылают другие люди, – их слова, тон голоса, мимику, язык тела (напряженная или расслабленная поза)? У нас есть целый набор убеждений и представлений, которые мы пытаемся применять к конкретным жизненным ситуациям, чтобы в достаточно большой мере их понять. Когда мы попадаем в какую-либо ситуацию, эти правила или формулы уже имеются в нашем распоряжении. В зависимости от ее природы в сознании активируется тот или иной набор убеждений.

Убеждения и связанные с ними формулировки имеют тенденцию носить «глобальный» характер: «Иностранцы опасны» или «Все продавцы – манипуляторы». Конкретные «глобальные» категоричные убеждения примеряются нами на соответствие конкретной ситуации в форме условных правил типа «если – то». Например, глобальным убеждением является: «Тигры опасны». Однако очевидно, что вы отреагируете на встречу с большой полосатой и зубастой кошкой в зоопарке иначе, чем столкнувшись с ней в дикой природе. Условное правило, активируемое в данных обстоятельствах, звучит так: «Если тигр сидит в клетке, мне нечего бояться». Обобщенное убеждение об опасности свирепого хищника подвергается «тонкой настройке» и превращается в условное убеждение для учета контекста или условий.

Точно так же ваша встреча с улыбающейся продавщицей может быть рассмотрена в свете условного или контекстуального правила: «Если продавщица ведет себя настойчиво и агрессивно, это значит, что она пытается контролировать меня» или: «Если продавщица пассивна и уступчива, мне нечего опасаться». Возвращаясь к этому примеру, условное убеждение в данном случае выглядит так: «Если продавщица выглядит как иностранка, она, вероятно, попытается мною манипулировать».

В то время как категорические правила задают общие представления о типах людей или ситуаций, условные правила адаптируют интерпретации к особенностям текущей ситуации. Категоричные правила обычно носят очень общий, неконкретный характер («Чужаки опасны»), а вот условные правила – жесткие и конкретные («Если ко мне приближается чужак, мне надо быть настороже»). И категоричные, и условные правила похожи на законы, описывающие процедуры ареста и осуждения преступников: грабеж незаконен (категоричное правило); если кто-то вламывается в дом и похищает чужое имущество, он виновен в тяжком преступлении (условное правило).

Эффект правил становится очевидным в психопатологии. Находящийся в глубокой депрессии индивидуум может интерпретировать все свои взаимодействия с другими людьми в соответствии с собственным категоричным убеждением: «Я хуже всех»; а параноик будет уверен: «За мной все шпионят». Эти общие, обобщенные убеждения становятся такими навязчивыми, что их применяют практически ко всем ситуациям. Подверженный тяжелой депрессии человек, одержимый чувствами неполноценности или непривлекательности, будет интерпретировать адресованную ему улыбку как знак того, что он вызывает жалость, любой нейтральный сигнал – как отчужденность, а хмурый взгляд – как выражение абсолютного неприятия и отвержения. Параноик может воспринять улыбку как коварную попытку манипуляции, а что-то нейтральное – как напускное безразличие. Поэтому можно сказать, что доминирование категоричных правил способно значительно искажать особенности конкретных ситуаций. Предвзятые убеждения депрессивных или параноидальных личностей продуцируют предвзятые, тенденциозные интерпретации реальности. Эти предвзятые убеждения и пристрастный образ мышления наблюдаются и в психопатологии, и в случаях межличностной вражды, и в конфликтах между группами людей.

Чрезмерно обобщенные и категоричные представления о чужаках или иностранцах могут привести к ошибочному восприятию дружественно настроенных незнакомцев как опасных или недружелюбных личностей (к «ложным срабатываниям»). В той степени, в которой категоричные убеждения относительно незнакомцев представляют собой смесь нашего эволюционного и культурного наследия и идиосинкразической истории приобретения жизненного опыта, мы предрасположены реагировать на незнакомых или просто чем-то отличающихся от нас людей как на чуждых нам и подозрительных. Например, дети в период раннего развития обычно реагируют на приближение к ним незнакомого человека с очевидной тревогой и беспокойством и, видимо, со страхом[88].

Даже несмотря на то, что большинство детей, становясь старше, перестают бояться незнакомцев, они могут сохранять в себе это категоричное убеждение в латентной форме, а оно может вызываться из глубины и задействоваться, когда дети столкнутся с иначе, «по-иностранному» выглядящими людьми, или когда услышат какой-то неприятный комментарий в свой адрес. На более сознательном уровне рефлекторное отторжение выглядящих по-другому людей проявляется ксенофобией – предрассудками и предубеждениями на этнической или расовой почве. И далее, более общие предвзятые представления о посторонних активизируются при конфликте с другими группами людей или нациями.

Как понять значение определенной комбинации посылаемых нам сигналов, например в случае, когда к нам подходит улыбающаяся продавщица? Интерпретируя то, что видим, мы опираемся на систему обработки информации, основанную на образах и воспоминаниях, а также на своих убеждениях. Визуальное впечатление о продавщице сопоставляется с шаблонными образами людей, которые хранятся в нашей памяти. Когда найдено соответствие между внешним объектом – например, улыбающимся лицом продавщицы – и подходящим шаблонным образом, происходит акт распознавания, в результате чего все ассоциирующиеся с этим образом убеждения и правила оказывают сильное влияние на интерпретацию ее мотивов.

Условные убеждения конкретизируют и модифицируют значения, порожденные процессом сопоставления. Воспоминания о конкретной личности, которая ранее показала себя склонной к обману и манипуляциям, могут затмить первоначальный образ улыбающейся женщины и отодвинуть на задний план общую веру в то, что «улыбающиеся люди дружелюбны». Ассоциированное с этими воспоминаниями правило – «не доверяй ей» – изменит нашу реакцию на ее улыбку и вызовет вопрос: «А не пытается ли она мною манипулировать?» В таком случае наше визуальное восприятие способно даже изменить смысл ее улыбки: вместо нейтрального или невинного характера нам может показаться, что она несет лукавство или даже коварство.

«Мог бы» и «должен был бы»

Одно из подспудных правил, которые мы применяем к собственным действиям и действиям других, касается наших ожиданий благоприятных результатов того, что мы делаем. Трюизмом является, однако, то, что мы в большей степени учимся на своих ошибках, чем на успехах, и особенно склонны пристально анализировать наши действия, когда все идет «не так». Задаваемые себе вопросы типа «Что происходит?», «Что можно было бы сделать по-иному?» или «Почему это не произошло?» могут привести к корректировке стратегии поведения, а именно – к определению и осознанию реальной последовательности событий и размышлениям об альтернативных действиях. Стратегия – важный элемент решения проблемы и «обучения на собственном опыте». Коррелируя результаты с действиями, мы закладываем основу для оценки и собственных действий, и действий окружающих. Так, если мы выбираем какой-то маршрут или план, можем захотеть узнать, приводил ли он ранее к желаемой цели, был ли наиболее эффективным из возможных.

Однако если мы не удовлетворены ходом событий, то чаще чувствуем, чем не чувствуем, внутреннее давление, направленное на выдвижение обвинения самих себя или других людей в том, что что-то пошло не должным путем – вместо того чтобы скомпенсировать нежелательный результат или извлечь хоть какую-то выгоду из получения (негативного) опыта. Мы сравниваем реально получившийся разочаровывающий результат с тем позитивом, что ранее себе представляли. Если какой-то другой ход событий мог бы привести к благоприятному результату, мы считаем, что должны были следовать этим курсом. А так как это не было сделано, нас следует упрекнуть.

Рассмотрим пример: покупатель стоит в ожидании своей очереди в магазине или на рынке. Поскольку большинству людей хочется, чтобы их покупки прошли через кассу поскорее и можно было бы уйти, они выбирают очередь, которая, по их мнению, двигается быстрее. Но, как все хорошо знают, это желание обычно и в конце концов оборачивается стоянием в очереди, которая затем воспринимается как самая медленная. Покупатель смотрит, как двигаются другие очереди и делает субъективный вывод, что они более быстрые. А когда он метнется в соседнюю, ему покажется, что новая очередь вдруг стала двигаться медленнее.

Типичный покупатель тогда может прокрутить у себя в голове другой, гипотетический сценарий развития событий, предположительно способный дать лучший результат. И тогда он обвиняет себя в том, что сделал неверный выбор: «Если бы я встал в другую очередь… Если бы не метался между очередями…» Интересно отметить, что нетерпение и фрустрация возникают в меньшей степени как следствие «того, что было» (время «потрачено впустую»), а в большей – из-за представления о том, что «могло бы быть». Мысль «я бы мог встать в другую очередь» быстро трансформируется в «я должен был встать в другую очередь», а это уже упрек, адресованный самому себе.

Мы в большей мере склонны придумывать альтернативный оптимальный сценарий и сравнивать его с реальными событиями, чем осознаём. Степень расхождения реального результата с ожидаемым влияет на глубину нашего чувства неудовлетворенности и разочарования. Значительная доля стресса, который испытывают люди, является результатом совокупного воздействия таких относительно незначительных реакций. Как следствие, они, люди, могут стать хронически раздражительными и неадекватно сильно и гневно реагировать на мелкие проблемы в семье, во взаимоотношениях с друзьями или коллегами по работе.

Допустим, наша очередь вдруг встала из-за того, что одна покупательница, которую в данный момент обслуживает кассир, начала искать свои скидочные купоны или вообще отошла на время, чтобы добавить к покупкам еще один продукт. Фрустрация усиливается в зависимости от того, что покупатель, за которым мы следим, считает эгоизмом или легкомыслием другого человека. Самая мягкая реакция в таком случае – в виде невысказанной вслух мысли типа: «Вот почему она не могла приготовить свои купоны заранее?!», которая немедленно дополняется критическим: «Она не должна была всех нас задерживать».

В этот момент наш разозленный покупатель готов заорать: «Какого черта вы не достали свои купоны заранее?» Этот крик является выражением того, что был возможен другой, оптимальный сценарий – будто можно задним числом изменить поведение той женщины. Хотя принятые в обществе правила приличия, скорее всего, удержат нашего героя от громогласного выражения недовольства, в голове он наверняка будет прокручивать все возможные ругательные определения в адрес растяпы: тупая, эгоистичная, самовлюбленная дура. Однако если способность к самоконтролю не слишком развита, а гневливый импульс силен, он вполне может если не выкрикнуть, то пробормотать критические замечания вслух.

Приведенные рассуждения показывают, как сравнение выбранной стратегии с потенциально более эффективной может стать контрпродуктивным. Требование к другим людям не вести себя так, как они в действительности повели, может стать источником бесплодного гнева. Данный тип когнитивного процесса назван контрфактическим мышлением – представлением себе сценария развития событий, который на самом деле не реализовался[89]. В наиболее патологичном случае человек, расстроенный и раздраженный неприятным событием, может начать страдать от навязчивых фантазий, в которых факты изменены так, чтобы обеспечить достижение более благоприятного результата.

Временами невозможность иного развития событий, чем то, которое имело место, становится настолько очевидной, что чувство негодования развеивается. Если событие, действие, воспринимаемое как агрессия или нападение, переосмысливается и делается вывод о его неизбежности, оно перестает восприниматься (и быть) таковым. Рассмотрим следующий пример. Родители обеспокоены тем, что их сын-подросток еще не вернулся домой на семейной машине, хотя прошло уже много времени с момента, как он должен был бы приехать. Они тревожатся и представляют себе, что могло произойти: «Что если его ограбили?», или: «А что, если он попал в аварию?» Когда наконец сыночек заявляется, они, с одной стороны, чувствуют облегчение, с другой – злость и раздражение от того, что он не отправился домой пораньше (альтернативный сценарий). Когда сын дает им разумное объяснение произошедшему, которое исключает возможность альтернативного сценария, их раздражение рассеивается. Вероятно, что-то случилось с двигателем, а у него не было возможности позвонить родителям. Или один из попутчиков почувствовал себя плохо, и потребовалось срочно доставить его в больницу. Как только родители осознают, что действия сына и их беспокойство в тех обстоятельствах были неизбежны, требования типа «должен был бы» перестают работать, а они более не ощущают, что к ним отнеслись неподобающим образом. Интересно отметить, что, когда мы обеспокоены и раздражены поведением другого человека, то склонны принимать за данность, что неприятные ощущения доставлены нам намеренно или вследствие его разгильдяйства и халатности. Вначале мы вообще не рассматриваем обратное – что неприятный инцидент был случайным или неизбежным[90].

Люди обычно знают, что они не подвергнутся критике, если смогут показать, что их проступок был неизбежен. Действительно, чтобы избежать обвинений, они могут изобрести объяснения и оправдания с целью убедить, что у них не имелось возможности сделать что-то иначе, а только так, как они сделали. Подростки часто изощрены в придумывании подобных неопровержимых объяснений. Сочтет ли их разумными тот, кто выслушает, определяет, обозлится ли он и настроится ли враждебно.

Тирания долга

Убедительным аргументом в пользу навязывания другим людям правил и стандартов поведения является то, что это обеспечивает нам некоторую защиту и предлагает стратегию, с помощью которой мы можем удовлетворять наши «потребности». Важные правила, по которым мы живем, призваны контролировать поведение и других, и наше собственное. Как и законы государства, они имеют форму предписаний и запретов – что делать и чего не делать; «что нужно» и «что не до́лжно», пронизывающих нашу собственную речь и мысли; что мы говорим другим людям и самим себе. Нарушение этих императивов, как и несоблюдение законов – наказуемое деяние.

Психотерапевты и теоретики, например Карен Хорни или Альберт Эллис, осознали преобладание таких императивов у пациентов с разными психическими расстройствами и исследовали их. Более того, они показали, что люди вообще – то есть и те, у кого нет ярко выраженных психических расстройств, – имеют проблемы тех же типов, что наблюдаются в клинических случаях. Хорни акцентирует внимание на роли императивов в чрезмерно амбициозных целях людей, которые являются частями их «идеализированных представлений о себе». Индивидуумами, особенно склонными к депрессии, в значительной мере движет то, что Хорни назвала «тиранией долга». Когда они впадают в депрессию, их мышление представляет собой какофонию того, что они не должны были бы делать и что им следовало бы сделать, но они это не делают. Эллис же показал, как императивы на предмет того, что «следует» и чего «не следует» делать, создают проблемы для окружающих, особенно для тех, чьи чрезмерные ожидания от других приводят к вспышкам гнева[91].

Когда люди начинают сосредоточиваться на своих мыслях о других (и о себе), они сразу осознают, в какой мере их эмоциональные реакции и чувство злости зависят от этих императивов, которые хоть и могут возникать только в виде невысказанных мыслей, но легко выражаются словами:

• «Ему следовало знать это получше».

• «Она должна была слушать меня».

• «Ты должен был быть осторожнее».

• «Им следовало больше работать».

Общим знаменателем таких высказываний является мягкое требование к людям пересмотреть свои действия, выраженное в форме обвинения, что они нарушили некий императив или правило. Язык императивов может принимать иную форму – с использованием определенных, «нагруженных» (смыслами) слов, которые все еще направлены на то, чтобы послать тот же критический сигнал, а именно – то, что права произносящего эти слова человека каким-то образом нарушены:

• «У нее нет никакого права так обращаться со мной».

• «У меня есть право получить честный ответ».

• «У тебя хватает наглости говорить со мной в таком тоне».

Тут подразумеваются императивы типа «следует» и «не следует», направленные на защиту чьих-то прав, установление ответственности за их нарушение и наказание нарушителя.

Поскольку эти императивы часто вторгаются в наше сознание и играют важную роль в формировании наших эмоций и поведения – нередко в ущерб и нам самим, и людям, о которых мы заботимся, – важно понимать их функции и то, как они проявляются в ходе межличностных конфликтов. Также весьма интересно поразмышлять об их происхождении как об адаптационных стратегиях.

Императивы: защита прав, удовлетворение потребностей

Как защитить себя от постороннего вмешательства, дискриминации и угроз в повседневной жизни, соблюдая собственные интересы и стремясь к своим целям? Очевидно, что мы не стоим перед лицом тех же проблем, которые досаждали нашим предкам в каменном веке, и нам не нужно объединяться в группы, чтобы поймать кролика или оленя либо отбиться от мародеров. Как правило, мы уверены в защите, обеспеченной нашим общественным укладом в форме законов, указов и соглашений, а также благодаря работе правоохранительных органов. Далее, мы полагаемся на принятые в нашем обществе понятия о справедливости, сотрудничестве и взаимности, облегчающие достижение наших целей, и при этом гармонизируем их с интересами других людей. Более того, грозящие карами религиозные запреты таких асоциальных или антисоциальных проявлений, как алчность, похоть и враждебность, призваны отбивать охоту к излишне эгоистичному поведению. Без этих императивов социальные группы скатились бы в хаос. Тогда никто не брал бы на себя обязательства, необходимые для выживания и создания семьи, а люди, ведомые только своими интересами, просто ходили бы друг другу по головам.

Правила, законы и санкции за пренебрежение ими не только играют роль предупреждений для потенциальных нарушителей, но и – в той мере, в какой мы их принимаем, – выполняют когнитивную функцию формирования оценки правонарушений и правонарушителей, преступлений и преступников. Таким образом, они влияют на наше поведение, а также на наши мысли и чувства в отношении всех нарушителей законности. Необходимость соблюдать правовые кодексы и принятые в обществе правила поведения побуждает нас общим образом характеризовать тех, кто им не следует, как преступников, грешников и злодеев. Поскольку мы делаем эти правила частью нашей системы обработки информации, в нашей голове могут формироваться стандартные визуальные образы преступника: уродливого грабителя, ухмыляющегося развратника или нагловатого человечка с бегающими глазами. И мы испытываем соответствующие чувства: тревогу, гнев и отвращение. Однако в большинстве случаев не фокусируемся на этих образах (хотя они в большей степени бросаются в глаза, если обращать на них внимание), но осознаём, что мысли об этих преступниках носят отталкивающий характер: они плохие, отвратительные или дегенеративные.

Очевидно, что правила, основанные на ожиданиях и условностях, в значительной степени влияют на наше мышление, впрочем, как и на действия. Представляется, что наша культура и филогенетическое наследие и сформировали у нас восприимчивость к регулированию жизни со стороны общества. Аналогичными правилам социума (оказывающим давление извне) являются наши личностные, частные правила (оказывающие давление изнутри), которые управляют нашим поведением и реакциями на других людей. Не столь важно, откуда исходит какое-либо правило – оно влияет на то, как мы воспринимаем и самих себя, и окружающих. В самом деле, первым делом правила – и социальные, и личные – влияют на когнитивные системы, а поведение уже вытекает из интернализированных правил.

Хотя в определенной мере наши когнитивные правила, доктрины, характеристики являются репликами соответствующих правил, принятых в социуме, индивидуум может иметь совершенно противоположный набор своих, частных правил – в той мере, в какой он восстает против предписаний, юридически закрепленных в законах и иных актах власти, либо принятых в обществе норм, обесценивает или ниспровергает их. Тогда некоторые из нас могут воспринимать недозволенное, вызывающее поведение как признак «крутости» (например, потребление или сбыт наркотиков) или оправдывать его (например, ограбление богатого дома).

Исследуя то, как действуют императивы во множестве разных контекстов, мы видим, что условности, нравы и обычаи играют полезную роль, влияя на (если не сказать «вызывая самоконтроль» у) людей и, в частности, на нас самих. Принятые в обществе правила поведения, будучи облечены в форму законов или оставаясь неписаными условностями, приличиями (тем, что «принято делать» или «как принято поступать»), формируют основу наших представлений о том, чего следует ждать от других. Многие из этих ожиданий возводятся в ранг требований и обязанностей: окружающие должны уважать наши интересы и преследуемые нами цели. И далее, наши персональные желания поднимаются на уровень того, на что мы имеем право: чтобы к нам относились по справедливости, честно, любезно и доброжелательно. Другие люди должны проявлять чуткость к нашим потребностям и чувствам. Правила типа «они должны», рассматриваемые как инструменты, необходимые для нашего личного выживания, становятся теми рычагами контроля за обстановкой, которые приобретают бо́льшую силу, чем те, что обусловливаются лишь предписаниями и запретами, закрепленными в законах. Фактически внутренние предписания заставляют нас влиять на окружающих с целью и в направлении нашей защиты, сотрудничества с нами, заботы о нас или даже принуждать их к этому.

Точно так же мы мотивированы налагать ограничения на других. Они – эти «другие» – не должны мешать нам, обманывать или отвергать нас, относиться к нам с неуважением, стремиться к контролю над нами, быть невнимательными и безответственными. Эти правила поведения на практике часто становятся каноническими, а их нарушения вызывают обиду, гнев или ярость, а также желание возмездия. Таким образом, социальные факторы, подталкивающие к желаемому поведению, которые потенциально могут быть полезны, могут и становиться абсолютными, экстремальными, жесткими, а следование им, как ни парадоксально, – наносить вред, больший, чем урон, предотвратить который они предназначены.

Эволюционная теория императивов

Почему императивы типа «до́лжно» и «не до́лжно» так сильны, что часто берут верх над другими, более адаптивными стратегиями, такими как стремление к сотрудничеству, переговорам или мягкому убеждению? Например, зацикленная на перфекционизме хозяйка может стремиться постоянно поддерживать идеальный порядок и девственную чистоту своего дома, хотя внутренняя сила, побуждающая и фактически принуждающая ее к этому, способна мешать гармоничным отношениям с супругом и детьми. В таких случаях обычно выясняется, что «долженствование» компенсирует страх столкнуться с неодобрением или собственное представление о своей некомпетентности и неумелости. Подобная форма того же процесса, только в чрезмерно преувеличенном виде, может быть отмечена при психических расстройствах. Экстремальные проявления действий этих императивов наблюдаются, например, у пациента, страдающего обсессивно-компульсивным расстройством, который бесконечно моет свои руки, движимый целью ни в коем случае не оказаться инфицированным невидимыми бактериями. Сила императивов «долженствования» также очевидна на примере пациента в состоянии депрессии, который из-за психического недуга, кажется, не способен ни на что, и поэтому постоянно ругает себя: «Я должен был быть в состоянии лучше выполнять мою работу в офисе (по дому)».

Чтобы обнаружить источники этих явлений, надо вернуться к анализу фундаментальных принципов, на основании которых формируются образ мышления, чувства и поведенческие модели нашего человеческого рода на протяжении веков. Похоже, наши мышление и поведение были, в основном, запрограммированы в процессе эволюции с целью обеспечить выживание наших далеких предков и их соответствие окружающей среде[92]. Очевидно, что, если бы эти предки не были успешны с точки зрения эволюции, наш род рано или поздно просто бы вымер. Адаптивная обработка информации является прелюдией к адаптивному поведению. Эти синхронизированные между собой модели мышления, ощущения, устремлений и поведения развивались и менялись, позволяя нашим прародителям справляться с главными вызовами, перед лицом которых они стояли: собственная защита от многочисленных опасностей, обретение ресурсов и поддержание благоприятствующих отношений с другими. Задействованные для решения этих проблем механизмы по большей мере носили автоматический и рефлекторный характер. Таким образом, заложенная в сознание от рождения программа, активированная, например, внезапным появлением огромного медведя гризли, практически одновременно вызовет восприятие серьезной угрозы (когнитивная реакция); переживание тревоги или паники (аффективная реакция); побуждение к бегству (мотивационная реакция) и фактический побег (поведенческая реакция). Следует ждать, что эти синхронизированные друг с другом механизмы в похожих обстоятельствах будут автоматически работать и сегодня.

Теперь вернемся к примеру с рассерженной женой, чтобы понять, почему тот конфликт был для нее настолько важен, что она впала в ярость. Посмотрим инцидент в более широком эволюционном контексте. Разделение труда между взаимозависимыми людьми имеет прямое отношение к необходимости защищать важнейшие ресурсы и полагаться на сотрудничество с другими ключевыми фигурами окружения. Поскольку факт выполнения каких-то важнейших действий не обязательно приносит немедленную отдачу, ожидания чувства удовлетворенности в будущем недостаточно, чтобы «заставить колеса крутиться». Следовательно, с точки зрения эволюции, в создании основы для формирования предписаний и запретов, побуждающих к сотрудничеству других людей, видимо, имелась некоторая ценность для дальнейшего выживания. С точки зрения сегодняшнего дня, эти первобытные и примитивные императивы можно сформулировать так: «Я ответственна за домашнее хозяйство» и «Мой супруг должен выполнять возложенные на него обязанности».

Так как ожидание сотрудничества носит характер императива, это играет критически важную роль при возникновении гнева. В рассмотренном примере представления жены на интеллектуальном уровне о том, что у мужа есть своя роль в поддержании порядка дома, было бы недостаточно для столь острой реакции на то, что он эту роль и обязанности не выполняет. Именно давление императива «долженствования» и его игнорирование мужем привело к тому, что она заняла «боевую позицию». Конечно, выполнение своих обязанностей в рамках справедливого разделения труда в настоящее время – не вопрос жизни и смерти. Однако, как и в случаях с другими максималистскими реакциями, изначально запрограммированными в качестве ответов на реальные угрозы, то, что является в наше время производными от этих реакций, представляет собой неадекватные и чрезмерные ответы на не слишком важные нарушения. В той же мере, в какой физическая угроза может заставить нас максимально мобилизоваться, угрозы психологического характера или словесные нападки могут вызвать «сверхреакцию».

Глава 7