— Чуточку потерпи, О-Стелли. Я сейчас…
— Ой! — дернулась она от резкой боли. Но вывих был вправлен.
— Вот и все, — улыбнулся Артем. — Теперь и носилок потребуется.
— Как?
— А вот так, — он с минуту помассировал припухшую ногу и бережно расправил складки тонкито. — Можешь встать и идти. Но лучше немного полежать. До свидания, О-Стелли.
— Постой, Артем. Я хотела спросить… Как дочка О-Регги? Прошло уже три дня…
— Думаю, все в порядке. Я сделал все, что нужно Больше она ко мне не заходила.
— А ты… Ты тоже не заходил к ней?
— Мне как-то неудобно… Может быть, ты сама? Она поспешно кивнула, стараясь притушить внезапно вспыхнувшую улыбку:
— Да, я зайду к ней. Сегодня же. И все расскажу тебе. До вечера, Артем, — она протянула ему руку, и он не удержался, прижался губами к ее горячим влажным пальцам. Но она резко отдернула руку, с опаской посмотрев на еле задернутый шкурой вход, и тем словно окатила Артема ледяным душем.
Он встал с постели и, не оглядываясь, вышел наружу. Толпа женщин, явно подсматривавшая за всем, что происходило и землянке, в страхе отхлынула назад.
— Ну, что столпились? — не смог скрыть раздражение Артем. Идите и займитесь своим делом. А ты, Мудрейший, — обратился он к прохаживающемуся по тоннелю О-Гейму, — можешь войти, проводишь О-Стелли до ее жилища. Никаких носилок ей не понадобится. О-Гейм метнул на него полный бешенства взгляд и скрылся в землянке О-Горди. Артем зашагал к люку своего шатра. Сзади до него донесся приглушенный шепот:
— Вы видели, он нарушил Слово Мудрейшего? Слово Мудрейшего! Что-то будет?..
Что будет? Ясно, О-Гейм не простит столь открытого неповиновения своей власти и предпримет все возможное, чтобы сделать жизнь Артема в общине невыносимой. Но это его не так уж и расстроило: он давно понял, что рано или поздно они с О-Геймом станут врагами не на жизнь, а на смерть.
Больше встревожило другое. Видя, какое страшное бедствие может принести озеро в случае повторного землетрясения он решил составить схематический план города, чтобы точно установить, какая часть его лежит непосредственно под акваторией водоема.
Дело было непростое. Целый день ушел только на то, чтобы нанести на олотоо магистральные тоннели подземелья. А ведь нужно было еще привязать их к каким-то ориентирам на поверхности.
Однако уже на следующее утро он обнаружил, что весь его с таким трудом составленный чертеж напрочь исполосован бесчисленными штрихами, а в правом верхнем углу красуется знакомое изображение перекрещенных ножей на фоне молнии. Самое неприятное заключалось в том, что в течение всего времени, когда чертеж лежал на столе, он ни на минуту не покидал шатра и, следовательно, кто-то побывал здесь ночью, во время его сна, что само по себе наводило на очень грустные размышления.
Стоило ли тревожить О-Стелли рассказом об этом новом вмешательстве каких-то таинственных недоброжелателей в его дела? Вспомнив, с каким испугом она восприняла его первое сообщение подобного рода, он решил не делать этого. Но отказался и от продолжения своей работы над планом города. Что-то подсказывало ему, что за этим недвусмысленным предупреждением стоят более грозные силы, чем вздорный, но не очень умный О-Гейм.
9
В этот день Артем особенно долго засиделся в комнатке у тетушки О-Горди. На завтра был назначен праздник Длинного дня, который, как он понял, приурочивался у эрхорниотов к дню летнего солнцеворота, и тетушка О-Горд вся ушла в далекие воспоминания.
— Как я любила в молодости этот праздник, сынок! — говорила она, сматывая шерсть с клубка, который держал в руках Артем. — Все мы, молодые, незамужние женщины, ждали его целый год и еще задолго начинали готовит себе праздничные тонкито, прихорашивались, как могли придумывали новые прически. А когда наступал праздник… Да завтра сам увидишь! Это же единственный день в год, когда мы собираемся все вместе. И не под землей, а на зеленом лугу, у озера. Там уже сегодня, наверное, строят большой навес, ставят длинные столы, скамейки. А сколько там будет всякой еды, питья! Но самое главное — бег молодых мужчин вокруг озера. Они бегут наперегонки, и те, кто прибегут первыми, выбирают трех распорядительниц праздника, одну главную и двух ее помощниц. Это так красиво, Артем! Все молодые женщины встанут в ряд, а победители-мужчины возьмут венки из цветов и возложат и на головы своих избранниц. Это большая честь для них. В течение всего праздника этим девушкам подчиняются все кто придет на озеро, даже сам Мудрейший из Мудрейших. А главное — каждый из победителей может потом попросить старшого позволить взять свою избранницу в жены.
— Постой, тетушка О-Горди! Как это просить старшого позволить? А разве без его разрешения молодые люди не могут пожениться?
— Ни в коем разе! Тут слово старшого — закон! А как же иначе? Мало ли кому что в голову взбредет? Я вот помнится, еще девчонкой была, приглянулся мне один пастушок. Славный такой, веселый. Погуляли мы с ним, побаловались, пошли к старшому — в ту пору им еще О-Дрей был — а он и говорит: нет, О-Горди, приготовил я тебе другого жениха, постарше, посамостоятельнее. Ну и поженил нас. Поначалу я даже серчала на него: жалко пастушка было. А потом — ничего. Всю жизнь прожили. Тихо мирно, как дай всякому. И если бы не та болезнь… Да что теперь об этом! Так вот, выберут, значит, трех распорядительниц, и поведут они всех за стол, укажут, кому где сидеть. Перечить им не смей! Иной раз так рассадят, что потом разговоров на все лето. Помню, однажды посадили меня с тем самым пастушком. Он тогда уж и семьей обзавелся. А как сели мы рядышком да вспомнили наши шалости по темным закоулкам… Эх, и праздничек был в тот был! Но это так, к слову… — вздохнула старушка и, вытерев тряпочкой глаза, продолжала. — Ну, рассадят, значит, всех за стол. И ешь, пей, сколько чего хочешь! И разговоры разные… Так хорошо!
— Ну, а после? — заинтересовался рассказом старой женщины Артем. — Что бывает после?
— Что после? Все! Чего же еще?
— Так ведь праздник! А где же песни, танцы?
— Какие песни, танцы? Я и слов таких отродясь не слышала.
— Ну да… — смутился Артем, поймав себя на том, что машинально употребил два русских слова. Так у него получалось частенько. Но эрхорниоты понимали Артема. То ли потому, что догадывались по смыслу того, что он говорил, то ли он мог удачно помочь себе жестами и мимикой. Но сейчас надо было объяснить тетушке О-Горди значение непонятных слов.
— Песня это… Как тебе сказать? Это, когда человек не просто говорит, а растягивает слова и плавно так, красиво меняет высоту голоса…
— А зачем нужно растягивать слова?
— Я говорю, красиво это, радует слух. Или вот, скажем, когда наши женщины укладывают ребенка спать, они не просто говорят с ним, а напевают ему. Вот так: «Спи-и, сыно-о-чек, сладко-о, сладко-о» — пропел он первое, что пришло в голову.
Тетушка О-Горди вздрогнула. Глаза ее расширились. В них мелькнули то ли грусть, то ли боль.
— А ну-ка еще, сынок.
Артем запел дальше. Старушка прикрыла глаза, сильно наморщила лоб. Она явно старалась что-то вспомнить. Артем допел до конца:
— Ну, как? Теперь понятно?
О-Горди молчала, словно ушла в себя, вернулась куда-то в далекое прошлое.
— А твоя мать не певала тебе так? — догадался спросить Артем.
Она очнулась:
— Мать — нет. А вот бабушка… Да, я припоминаю… припоминаю… Когда я была совсем еще крошкой, бабушка, как это ты сказал… пела мне. Только тихо-тихо. И лишь тогда, когда никого, кроме нас, не было. Похоже, она боялась петь…
— Боялась?! Почему? Кого?
— Кого можно у нас бояться, Мудрейших, наверное…
— Но почему? Они запрещали людям петь?
— Не знаю. Это ведь было так давно. И я была такой маленькой. Видно, так повелевал Великий завет…
— Опять этот Завет! Да отчего бы ему запрещать петь?
— Не знаю. Только хорошо вспоминаю теперь: бабушка боялась петь. А больше никто никогда у нас не пел. Одна бабушка. Да и зачем петь? Эти, как ты сказал, песни бередят душу. Я вот чуть не расплакалась сейчас. Нет, на празднике у нас не поют. Посидят, поедят, посмотрят друг на друга, поговорят о том, о сем. И все. Гляди-ка, всю шерсть смотали! И не заметили как. С разговорами-то.
— Да, конец! — Артем быстро распустил оставшийся от клубка моточек, посмотрел, куда бросить заложенную внутрь него бумажную основу: в комнатке старушки, не пример другим, всегда была идеальная чистота.
— Ну, спасибо тебе, сынок! — тетушка О-Горди укрепила катушку с пряжей на станке, снова подсела к Артему. — Так о чем мы с тобой говорили?.. Да, о завтрашнем празднике! Так вот, соберутся там и стар и млад. А уж девчонки, что заневестились, все, как одна, явятся. Ты и смотри! Может, какая придется по сердцу. Тебе-то старшой любую отдаст, я знаю.
— Нет, тетушка О-Горди, рано еще мне заводит! семью. — Артем машинально расправил на ладони скомканный бумажный комочек, и вдруг его словно обожгло: откуда здесь бумага?!
— Тетушка О-Горди, это что?
— Это? А-а, пустяки. Это то, на что клубок навивали. Пряжа-то тонкая, сразу клубок не начнешь. Вот и приходится брать, что под руку попадется.
— Но это же бумага. Бумага! На ней даже что-то написано. Это обрывок книги или газеты.
— Какая книга? Какая газета? Ничего такого у нас нет. И отродясь не бывало. Да что тебе дался этот мусор? Мало ли что попадется под руку прядильщице. И когда это было! Шерсть-то давнишняя. Давай, я выброшу.
— Ну, нет, тетушка О-Горди, этому мусору цены нет. И засиделся я у тебя. Пора на занятие к О-Стелли.
— Ну, ступай, ступай. Да не забудь, что я сказала. О празднике-то.
Но Артему было уже не до праздника. Он сразу прошел к себе в шатер и, едва дождавшись своей наставницы, положил перед ней найденное сокровище:
— О-Стелли, что это? Как могло попасть сюда, к вам и котловину?
Она заметно нахмурилась:
— Где ты взял это?
— В старом клубке пряжи, который мы распутывали О-Горди.