Он взошел на последний пригорок и… едва поверил своим глазам: вся поляна была белой от бесчисленных тонкито эрхорниотов. А навстречу ему уже бежали О-Гримм, О-Кристи, знакомые резчики, ткачихи, прядильщицы. Они схватили его за руки и повели сквозь расступившуюся толпу к небольшому возвышению, сделанному из свежих жердей. Без этого возвышения ему, конечно, было бы не просто выступать перед столь большой массой народа. Но когда они успели соорудить такой помост?
— Долго ли мастеровому человеку, — ответил О-Гримм на немой вопрос Артема. — Вот тебе и стульчик. Садись, устраивайся, пока все не собрались.
Артем поднялся на помост и воздел вверх руки, приветствуя столпившихся перед ним людей. Гром возгласов был ему ответом. А люди все шли и шли. Некоторые муж чины вели за руки совсем дряхлых стариков. Женщины несли на руках детей. Даже на празднике Артем не видел столько народа, сколько сгрудилось сейчас вокруг импровизированной сцены.
Но вот все расселись: на кучах сухого валежника, прямо на траве. Наступила тишина. Артем встал, поклонился, взял в руки комизо.
— Дорогие друзья, — начал он чуть хрипловатым от волнения голосом. — Прежде всего — большое спасибо за то, что вы пришли на эту нашу встречу. Я с удовольствием сыграю и спою полюбившиеся вам песни моей Родины. Но сегодня мне хотелось бы познакомить вас еще и с музыкой иного рода. С музыкой, родившейся здесь, созданной много лет назад одним из ваших соплеменников. Я хочу показать случайно найденное мной у вас изображение человеческого лица, сделанного из дерева. Лица столь прекрасного, что оно подействует на вас сильнее самой задушевной песни. А главное — покажет вам, на что способны были ваши отцы и деды, в душах которых, я уверен, всегда звучала музыка. — Он быстро развернул принесенную с собой скульптурку и передал ее сидящим перед самым помостом пожилым мужчинам.
Мягкий свет луны озарил тонкие черты юного девичьего лица, сделав его еще одухотвореннее, еще прекраснее. Вздох изумления вырвался у десятка людей. Все сразу встали. Задние начали теснить передних.
Артем поднял руку:
— Сидите все, как сидели. И передавайте скульптурку друг другу, пока ее не посмотрят все. А я в это время буду играть и петь вам. — Он сел на стульчик и, пригнувшись к комизо, осторожно тронул струны.
Вмиг наступила полная тишина. Все словно застыли, устремив на Артема полные ожидания глаза. Он несколько минут импровизировал, будто подыгрывая шуму прибоя. Затем выпрямился и, сильно ударив по струнам, запел самое близкое его сердцу:
«Я люблю тебя, жизнь.
Что само по себе и не ново…»
Он пел по-русски и, не желая дальнейших конфликтов с Мудрейшими, не переходил больше на эрхорниотский язык, но видел, чувствовал, что все слушатели его мысленно повторяют те слова, какие он сложил для них на празднике. И именно поэтому так горели глаза женщин и так сурово сдвигались брови мужчин.
Потом он спел несколько старых русских песен, грустных и задумчивых, сыграл два веселых наигрыша и шутливый русский перепляс, пропел все любимые песни военных и послевоенных лет. И не желая больше злоупотреблять терпением уставших за день людей, показал жестом, что концерт окончен.
Но народ и не думал расходиться.
— Еще! Еще, чужеземец Артем! Пожалуйста, еще! — неслось со всех сторон.
Пришлось подчиниться. Артем снова опустился на стул и не встал с него, пока не переиграл и не перепел, кажется, все, что смог вспомнить и сыграть на комизо. Только тогда он снова поднялся и, вскинув обе руки вверх, голосом, охрипшим от усталости, сказал:
— А теперь, доброй ночи, друзья! Спасибо вам за то. что пришли на мой концерт. И до следующей встречи, здесь же, на этой поляне.
И снова, как тогда, на празднике, воздух взорвался от восторженных возгласов. И снова он видел радостные улыбки и благодарные лица. И снова потеплело на душе от сознания, что он может дать радость этим людям.
Он трижды поклонился им, вытянув, как было принято здесь, вперед обе руки, и начал не спеша спускаться с помоста, как вдруг точно электрический ток пронзил все его существо. Он заметил, что в дальнем углу поляны блеснуло под луной не совсем обычное тонкито. Такое тонкито носил лишь один человек во всем племени эрхорниотов.
«Возможно ли: О-Стелли?!»
Он не видел ее много дней. Все их встречи неожиданно прекратились. На следующее утро после инцидента с пчелиным ящиком она поднялась к нему в шатер взволнованная, явно расстроенная, и, не поднимая глаз, извиняющимся тоном сказала, что, начиная со следующего дня, ей не удастся уделять ему много времени, так как Мудрейший из Мудрейших завалил ее какой-то срочной работой.
Артем сразу понял, что это за «работа». Его победа над О-Геймом и все, что произошло на празднике, не могло не насторожить О-Брайна. Он, видимо, почувствовал, что его планы поженить О-Стелли и О-Гейма могут натолкнуться на серьезные осложнения и решил постепенно прекратить или, по крайней мере, резко ограничить встречи О-Стелли с Артемом. Но, зная независимый характер своей внучки и не желая портить отношения с полезным и нужным ему чужеземцем, он сделал это тактично, не ущемляя достоинства ни того, ни другого. Впрочем, могло быть и иначе: О-Стелли сама решила почему-то порвать с ним всякие отношения.
Как бы там ни было, Артем не видел ее больше ни разу, но только теперь почувствовал, как, не признаваясь в этом самому себе, переживал прекращение их обычных ежедневных занятий.
Он спрыгнул с помоста и попытался пробиться сквозь толпу туда, где еще мелькало белоснежное тонкито. Но где там! Его окружили сплошной стеной, похлопывали по спине, по плечам, сжимали руки, без конца говорили какие-то ласковые слова. А под конец, когда они двинулись, наконец, с О-Гриммом и О-Кристи к его шатру, к нему подбежала маленькая девочка и протянула большой букет свежих полевых цветов.
— Это от нас с мамой, — сказала она.
— От вас с мамой?! — удивился Артем. — А кто она, твоя мама?
— Ну, мама… — еще больше смутилась девочка.
— Да, конечно, — невольно рассмеялся Артем. И вдруг узнал: это же дочка О-Регги. Тонкая, как тростинка, с худеньким бледным личиком и густой копной вьющихся золотистых волос, она была точной копией матери. — Вспомнил, вспомнил! — обрадованно воскликнул он, подняв девочку на руки и целуя в обе щечки. — Вспомнил и тебя и твою маму. Забыл только, как зовут тебя?
— О-Фанни, — мягко проворковала девочка, доверчиво обхватив Артема за шею. — А маму — О-Регги.
— Это я помню. Как твоя ножка, О-Фанни?
— Совсем-совсем не болит! Я уже бегаю быстрее всех девочек. И помогаю маме работать на огороде.
— Молодец, О-Фанни. Я очень рад за тебя. Ступай к маме и передай ей от меня самое большое спасибо.
— Передам, обязательно передам. А ты… А когда ты снова придешь к нам, чужеземец Артем? — глаза девочки с мольбой смотрели прямо ему в глаза, и он впервые почувствовал, как трудно соврать ребенку:
— Не знаю, О-Фанни. Не знаю, милая.
— А мы ждем тебя. И я и мама. Ты обязательно приходи. А если забыл, где мы живем, то я…
— Нет, это я не забыл. И как только выдастся свободный вечер…
— Скорее бы он выдался, такой вечер! — воскликнула О-Фанни и, помахав ручкой, скрылась в толпе женщин, столпившихся у кромки люка.
— Бедные дети подземелья! — вздохнул Артем, проводив ее взглядом.
— Да, радостями они не избалованы, — мрачно заметил О-Грилл. — Ведь такие, как ее мать, не имеют даже шатров на островах.
— И всю жизнь проводят под землей?
— Кроме тех нескольких дней в четверть хода луны, когда работают в огороде или в поле. Да и там…
— А что там?
О-Гримм нахмурился:
— Сходи как-нибудь, посмотри!
— Как только представится случай…
15
Впрочем, случай представился быстрее, чем он предполагал. Уже на следующий день, едва он вышел из каморки тетушки О-Горди и направился в свой шатер, в конце перехода послышался детский плач, а еще через минуту его догнала бегущая со всех ног О-Фанни.
— Чужеземец Артем! Чужеземец Артем! — закричим девочка, схватив его за руку. — Там маму убивают!
— Как убивают?! Что ты говоришь? — растерялся Артем.
— Там, на огородах. Беги скорее за мной!
Артем помчался вслед за девочкой и через несколько минут стал свидетелем отвратительнейшей сцены. Рослый эрхорниот-мужчина, вцепившись в волосы молодой женщины, в которой Артем сразу узнал О-Регги, пригнул ее голову к земле и, занеся над ней громадный кулачище, орал на все поле:
— Опять недорыхлила вчера участок! Опять пришла сегодня всех позднее! Убью, скотина! Артем в два прыжка подскочил к разъяренному надсмотрщику и, схватив его за руку выше запястья, сжал так, что тот вскрикнул от боли:
— Ты чего? Чего тебе надо?
— Мне надо, чтобы ты сейчас же извинился перед этой женщиной и улепетывал отсюда подобру-поздорову!
Он круто, всем телом повернулся к Артему:
— А это ты, чужеземец! А ну, отпусти руку. Отпусти руку, тебе говорят! И не лезь не в свое дело. А то!..
Но Артем схватил его и за другую руку и резко свел их за спиной эрхорниота. Тот взвился от боли:
— А-а-а! Пусти! Что ты ко мне привязался? Чего тебе надо?
— Я сказал, что мне надо!
— Ну, извиняюсь, извиняюсь, чтоб вас обоих… Пусти-и-и! Артем пнул его коленом пониже спины и брезгливо сплюнул:
— А теперь катись отсюда в свою нору и учти, что если ты хоть пальцем тронешь эту женщину, то впредь так легко не отделаешься!
Эрхорниот прыжком отскочил к люку подземного перехода и погрозил кулаком:
— Ты попомнишь меня, проклятый чужеземец! Ты заплатишь за все, за все!
Но Артем и не взглянул больше в его сторону, так сильна была тревога за О-Регги: крик перепуганной девочки все еще стоял у него в ушах, он готов был к самому худшему, лихорадочно соображая, как оказать первую помощь несчастной женщине. Однако та уже поднялась с земли, отряхнула пыль с колен и, поправив прическу, сама протянула обе руки Артему: