осил ей новой скверны. Ребята, снимите с него рионато. Так… Теперь свяжите руки. И привяжите всех четверых вот хоть к этим скобам: не поломали бы чего в лютой злобе. Вам еще жить да жить в вашем городе. А без здешней автоматики… Да, кстати, чуть не забыл люки-то пора разблокировать. — Он подошел к одной из панелей и, вставив в соответствующее гнездо свой рионато, как успела научить его О-Стелли, отжал до отказа нужный тумблер. — Все! Теперь выходим отсюда. Пошли, А пошли! Насмотритесь еще на эти чудеса. Завтра я расскажу, что все это значит. А сейчас надо еще с народом по говорить.
— Послушай, Артем, — тронул его за рукав О-Гримм, когда они поднимались с нижнего яруса подземелья. — Я бы не советовал тебе идти сейчас к людям. О-Гейм успел восстановить их против тебя, наговорить такого, что страшно было слушать, к тому же наобещал им всякой всячины. А народ у нас, сам знаешь, привык верить Мудрейшим. Как бы не получилось большой неприятности.
— Что же ты предлагаешь?
— Подожди денек-другой. Страсти улягутся. А мы, старики, тем временем помаленьку расскажем всем, что к чему. Главное — народ узнает, что О-Гейма и в живых уже нет. Тогда все само собой уладится.
— Нет, дядюшка О-Гримм, я пойду к людям сейчас и скажу всю правду. Да и не имею я права судить О-Гейма один и даже только с вами. А тем более приговаривать его к смертной казни. Что скажет тогда о нас народ? Нет, пусть его судят все. И как они решат, так и будет. Потребуют вернуть О-Гейма — он будет доставлен им целым и невредимым. Потребуют казнить — он умрет вместе со Стражами Завета. Больше того, я пойду к ним один и буду говорить только от своего имени. А вы можете присоединиться к тем, кто собрался сейчас в центральном тоннеле, можете идти по домам, как сами сочтете нужным. Только верните мне рионато. Их вручит сам народ тем, кого захочет видеть своими руководителями. Доброй ночи, друзья! — он тепло, по-русски обнял каждого из участников ночной операции и тут только вспомнил о бывших надсмотрщиках, которые молча стояли, привалившись к стенке тоннеля и, видимо, абсолютно не знали, что делать дальше.
— А вам, О-Понс, О-Грилл и О-Перт, — сказал Артем, — я посоветовал бы прямо сейчас пойти к людям и искренне покаяться перед ними. Ведь, честно говоря, вам есть в чем покаяться. Прощайте.
Артем направился прямо в центральный тоннель, но, сделав несколько шагов, решил забежать в свой шатер и прихватить на всякий случай комизо.
Здесь, в этой части города, было темно и тихо, и ничто не помешало ему добраться до своего жилища. Поднявшись в шатер, он ощупью, не зажигая огня, достал из укромного места с трудом отремонтированный инструмент и хотел уже спуститься обратно под землю, как вдруг почувствовал, что в шатре кто-то есть.
— Кто здесь? — тихо спросил он быстро отступая к люку.
— Это я, чужеземец Артем. Я — О-Фанни, — раздался знакомый тонкий голосок.
— О-Фанни, ты?! Что ты здесь делаешь?
— Я ничего… Я пришла узнать, не видел ли ты маму. Она ушла еще вчера утром, сказала, что пойдет к тебе и к вечеру вернется. Но так и не пришла. А мне стало страшно. И вот я…
— Ты давно здесь?
— Давно. Я хотела уйти, а люк не открывается. И нигде никого… — она тихонько всхлипнула.
Артем нащупал в темноте головку девочки, обнял ее за худенькие плечи, прижал к своей груди:
— О-Фанни, милая, не плачь.
— Я не… Я не плачу. Мне только страшно…
— Не бойся, деточка. Сейчас я поищу, чем покормить тебя, вот только зажгу огонь.
— Не надо, чужеземец Артем, я не голодна, мама оставила мне еды.
— Тогда ляг вот сюда, на мою постель. Здесь тебя никто не тронет. Я скоро приду. А утром мы разыщем твою маму. Обязательно разыщем. Ляг, поспи.
— Хорошо, чужеземец Артем, я лягу. Только ты обязательно приходи…
33
Картина, представшая перед Артемом в центральном тоннеле, могла бы показаться смешной, если б не была столь убийственно печальной. Огромное помещение, образованной несколькими тоннелями, соединенными в один широкий длинный коридор, было полно народа. Мужчины, женщины и дети сидели прямо на полу, окруженные горами всевозможных яств, и ели. Ели не потому, что хотели есть. По лицам было видно, что нее. они давно насытились и пересытились. Ели потому, что была возможность поесть. Ели впрок, как изголодавщиеся дикие животные. Ели, изверившись, что когда-нибудь снова удастся так вволю поесть.
Артема, зашедшего в тоннель, заметили не сразу. А лишь заметили, лавина брани, угроз, проклятий обрушилась на его голову. В сплошном гуле сотен голосов удавалось различить только отдельные выкрики:
— Вот он! Вон он, враг эрхорниотов! Мерзкий искуситель! Гнусный обманщик! Кто пустил его на наше пиршество? Гоните его прочь!
Толпа распалялась все больше и больше. Многие уже повскакали с мест, двинулись на Артема с поднятыми кулаками. Ничего, даже отдаленно напоминающего человеческое, не было сейчас в этих лениво жующих ртах, этих ту пых свирепых взглядах, этих истеричных возгласах, больше напоминающих рычание встревоженного зверя.
Артем понял, что ни перекричать, ни утихомирить одичавшую толпу не удастся ни коим образом. Оставалось одно. Он выхватил из-под полы пиджака комизо и сильно ударил по струнам. Крики сразу смолкли. Толпа настороженно замерла. Он взял несколько звучных аккордов. Стало совсем тихо. Тогда он набрал в легкие побольше воздуха и громко, во весь голос, словно круша невидимую стену, запел когда-то сложенный им гимн:
Человек, для чего
В этот мир ты заброшен судьбою?
Для чего ты рожден
И взращен материнской слезою?
Многоустный вздох, подобно внезапно поднявшемуся и тут же стихшему ветру, пронесся под сводами мрачного подземелья. Лица людей смягчились, недобро горящие глаза затуманились печальным раздумьем. А гимн продолжал бередить самые больные их раны, вторгаться в самые сокровенные глубины их душ, вынуждая взглянуть в лицо беспощадной правде.
В самом деле:
Разве только затем
Чтоб не видеть неделями света,
Чтоб всю жизнь под землей
Спину гнуть, быть рабом безответным?
Чтоб дрожать день и ночь
В вечном страхе в зловонном жилище
И мечтать лишь о том,
Чтобы было достаточно пищи?
Или лишь для того,
Чтоб дать жизнь своим детям и внукам?
Завещать им свой страх
И обречь на такую же муку?
Здесь, под землей, при свете чадящих чашек с жиром, среди разбросанных остатков пищи и луж разлитого борджо, эти слова жгли как раскаленные уголья, заставляли людей снова и снова почувствовать всю пустоту и никчемность их существования.
Но гимн не только раскрывал глаза на это беспросветное прозябание под землей. Он звал эрхорниотов на борьбу за новую жизнь, звал к свету, к красоте, к знаниям, утверждал их право на радость, на истинное человеческое счастье. И как раскаты грома очистительной грозы звучали для них заключительные куплеты песни:
Нет, коль ты человек,
Жизнь должна доставлять тебе радость
И дарить красоту:
Только в ней скрыта высшая сладость
И коль ты человек,
Должен ты не терпеть, а бороться
И суметь победить,
Если даже погибнуть придется.
Должен сам строить жизнь,
Делать ярче ее и полнее,
Все узнать, все постичь,
Чтоб уверенней стать и мудрее.
Чтоб всегда над тобой
Голубели небесные дали,
Чтоб исчезли навек
Страх, нужда и любые печали,
Чтобы стал ты творцом
И свободным хозяином жизни,
А не жалким рабом
В умирающей нищей общине!
Артем в последний раз ударил по струнам и с минуту молчал, прикрыв глаза рукою и словно забыв о своих слушателях. Ни звука не пронеслось в наступившей тишине. Люди сидели, не шевелясь, не смея поднять на него глаз. А он отложил комизо в сторону и тихо сказал:
— А теперь я хотел бы поделиться с вами большим горем. Многие, наверное, не знают еще, что вчера в полдень погибла одна из ваших соотечественниц, моя жена и друг, ваша законная Мудрейшая О-Стелли…
— Как? Что? Еще одна смерть? — глухим ропотом пронеслось по подземелью.
— Нет, она не умерла. Ее убили. Убили ни за что, просто так. Толпа снова загудела. Послышались недоуменные возгласы.
— Но это еще не все, — поднял руку Артем. — Мудрейший из Мудрейших, почтенный старец О-Брайн, которого вы похоронили вчера, тоже умер не своей смертью. Его также убили. Те же самые люди. Те изверги, от рук которых погибли многие из ваших родных и близких — кто из вас не видел их страшного клейма в виде трех ножей и молнии. Кто забыл, как совсем недавно нашли в лесу под этим клеймом труп молодой женщины, убитой лишь за то, что она отказалась иметь ребенка. Но в убийстве О-Стелли и О-Брайна повинен и еще один человек. Имя этого человека…
Толпа замерла. Артем чуть помедлил. Затем твердо закончил:
— Имя этого человека — О-Гейм.
— Этого не может быть! Тут что-то не то! — снова понеслось по подземелью.
— Чего не то? Кто сказал «не то»? — раздалось из дальнего конца тоннеля. — Все было именно так. Это я вам говорю, О-Понс. И я каюсь перед вами, люди! Я знал о готовящемся убийстве и ничего не сделал, чтобы этого не произошло. Да разве только О-Брайн…
— Да, не только О-Брайн, — снова заговорил Артем. — Кое-кто из вас знает, наверное, что не далее как вчера, он убил всеми нами уважаемую тетушку О-Горди. А помните, как недавно скоропостижно скончался надсмотрщик О-Питт? Знайте же, что его тоже убил О-Гейм. Убил за то, что тот не смог еще тогда расправиться с О-Брайном.
— Да что это такое? Что за зверь этот О-Гейм? — понеслось со всех сторон. — Убить своего преданнейшего надсмотрщика! Как рука поднялась?
— Так и поднялась, чтобы не проболтался случаем, — раздался голос О-Грилла. — О-Питт был моим другом. И я точно знаю, его убил О-Гейм. Сам придушил на кордоне Белый Грайворон. Только нельзя было сказать тогда об этом.