Ирина тоже расквиталась с вузом, представив в качестве дипломной работы удачные иллюстрации к стихам чилийского поэта-коммуниста Пабло Неруды. Книгу, не без протекции Филиппова, выпустило издательство, в котором он работал. Уже тогда отчетливо проявилась сложность, многослойность композиции и философского мышления будущей художницы. Однако по большинству предметов оценки на вкладыше к диплому стояли посредственные.
Сергей категорически воспротивился, чтобы жена после окончания института занималась творчеством.
— Зачем тебе работать? Материальных проблем у нас нет, везде знакомства, связи. Хватит того, что ты готовишь мне краски.
Он не упомянул, что Ирина также исправляла его эскизы, подбрасывала ему идеи и давала советы по композиции, безошибочно чувствуя, как лучше расставить фигуры. Валентин Васильевич не сразу понял, почему у сына вдруг так выросло мастерство, а разобравшись, с искренним восхищением сказал:
— Твоя жена талантливее тебя!
И потом не раз повторял эту фразу, не по умыслу травмируя эмоционально неустойчивую натуру сына, которого плохо знал. Сам известный график обладал крепкими нервами. Постоянно заваленный работой, он давно отстранился от родительских обязанностей, без боя уступив жене формирование характера мальчика. Считал, что достаточно научить его профессии и обеспечивать материально, а в задушевных беседах Сергей не нуждается: парень — не девка.
Чем чаще старший Филиппов превозносил творческие способности невестки, тем настойчивее младший требовал, чтобы Ирина, которая уже успела поучаствовать в двух выставках, занималась исключительно домашним хозяйством, раз у нее это получается столь блестяще, ведь принимать приходилось не только друзей и людей приятных, но просто нужных, от которых зависели заказы, а значит, и благосостояние семьи. Радушная хозяйка никого из гостей не оставляла безразличным. По русскому обычаю спиртное лилось рекой. Ирина и сама с удовольствием пила уже не только шампанское, но и водочку, чувствуя приятное освобождение от въевшейся в кровь материнской опеки. Всецело захваченная любовью, она легко согласилась с решением мужа не заниматься графикой и не делала попыток соревноваться с ним, а хотела только помогать.
Общительная хорошенькая женщина быстро находила заказы, а он подписывал и выполнял договоры. Через пару лет заработанных денег Сергею хватило не только на безбедное житье, но и на машину, и на норковую шубу жене. Она купалась если не в роскоши (роскошь при социализме понятие условное), то в большом достатке. Неограниченные возможности удачно наложились на абсолютный вкус Ирины, которым ее наградила природа, как награждает иных абсолютным слухом. Она очень красиво одевалась и никогда не носила дешевых вещей, и чем вещь была дороже, тем больше ей шла, словно она родилась королевой. В ней видна была порода — полукровки берут от родителей самое лучшее.
Подруги с осторожностью хвалили ее вещи, потому что Ира тут же с радостью их отдавала, и отказываться было бесполезно — ей доставляло большее удовольствие дарить, чем дары получать. Друзья приходили в гости с бутылкой вина, а уходили с полными руками — насует кульков с едой, с презентами. Первый вопрос, который Ирина задавала при встрече с друзьями, — как дела, нужна ли помощь?
Обе Наташи тоже вышли замуж, причем черненькая — за Сережиного приятеля. Теперь они ходили друг к другу в гости по-семейному, а когда Наташа родила, Ира засыпала мать и дитя подарками и просто расцветала, общаясь с маленьким человечком. Она словно говорила с ним на одном языке, хотя он издавал лишь примитивные звуки. Однажды восьмимесячный ребенок сидел в своем высоком стульчике вместе со взрослыми за обеденным столом. Четверо друзей ели и беседовали, не обращая на него внимания, Ирина, как всегда, заливалась своим открытым серебряным смехом. Младенец долго смотрел ей прямо в рот и вдруг, стараясь подражать, впервые засмеялся сам. Потом еще и еще — он раскрывал крошечные губки и закидывал назад головку, как это делала Ирина.
— Ирка, потрясающе! — восторженно воскликнула Наташа. — Этот карапуз в тебя влюблен. Пора заводить собственных детей.
Ирина ничего не ответила. Чувство материнства в ней было сильно развито, однако она уже успела сделать аборт — ребенка не хотел Сергей, причем причины не объяснил. На второй аборт она пошла по собственному побуждению, считая, что ребенок зачат после неумеренного возлияния спиртного, третий ей предстоял на следующей неделе — из-за страха, что ребенок унаследует психическую болезнь. Она не решалась поведать подруге о своем ужасном открытии — мать Сергея ненормальна!
С абортами помогала мама. Пришлось ей рассказать. Лариса ужаснулась:
— Ты должна срочно развестись. У тебя все впереди, встретится настоящий человек, и еще успеешь заиметь здорового младенца.
— Мама! Что ты говоришь! Я люблю Сережу, я уже больше десяти лет его жена!
— Ах, господи, я тоже была женой твоего папы, и, поверь, мы очень пылко любили друг друга. Но жизнь не стоит на месте, приоритеты меняются, и никто не знает, что произойдет завтра.
К такому шагу дочь была не готова, и подобные разговоры представлялись ей кощунством. Они с Сережей вместе навсегда — в счастье и в горе.
Отдельная квартира не спасла Ирину от назойливого внимания свекрови. Пока мужчины трудились над гравюрами, Евгения Леонтьевна целыми днями сидела у невестки, наблюдая, как та готовит, стирает, гладит. Этот тяжелый взгляд вызывал почти осязаемое напряжение в воздухе, но нельзя же ее выгнать! У Иры начинались приступы астмы, все валилось из рук, она боялась пойти в туалет, помыться в ванной, чувствуя, что свекровь стоит под дверью и прислушивается к каждому шороху, подглядывает в замочную скважину. Ночью дородная дама выходила на улицу с табуреткой, пробиралась в палисадник и подсматривала в щель между занавесками, как молодые занимаются любовью, а потом бесстыдно выпытывала у невестки подробности. Пришлось повесить на окна толстые непроницаемые шторы, которые не раздвигались даже днем.
Иногда в гости к дочке заходила мать, часто они вместе отправлялись на Ленинградский рынок, где с Ирой здоровались все торговки. Одна грузинка постоянно отказывалась брать деньги за зелень.
— Почему? — удивилась Лариса Марковна.
— А, — отмахнулась дочь. — У нее был острый приступ холецистита, я сбегала домой и принесла ей импортное лекарство, у нас в аптечке стояло. К счастью, помогло. Такую ерунду до сих пор забыть не может.
Мать Ирины и свекровь не симпатизировали друг другу, хотя внешне держались в рамках, даже отпускали стандартные комплименты, но если заходила Наташа, бывшая буфетчица кривила губы:
— Зачем ты, знакомая с самыми знаменитыми людьми из высшего общества, водишься с нищей дрянью? Она же у тебя вещи ворует! На ней твои бусы!
— Не смейте так говорить о моей подруге! — не выдерживала Ирина. — Эти бусы я ей подарила! А общество, о котором вы говорите, высшим уже не может быть только потому, что туда вхожи вы сами!
Но чаще Ирина молчала, не вступая в бессмысленные пререкания. Не рассказывала она близкой подруге и другого, что тревожило ее гораздо больше, чем выходки ненормальной свекрови: Ирина поняла, что Сергей тоже болен, возможно, не так тяжело, как мать, но болен несомненно, и болезнь развивается во времени. Физически сильный, он много пил, становился неуправляемым, грубым, склонным к насилию и патологически ревнивым, хотя повода Ирина не давала. Ну, пококетничает, как все женщины. А однажды, на летнем отдыхе в Крыму, Сергей, уходя из гостиничного номера играть в бильярд, привязал Ирину за ногу к кровати. Вернувшись, не мог вспомнить, зачем это сделал, хотя перед тем выпил всего пару бутылок пива. Он просил у жены прощения, клялся, что любит ее больше жизни и пить прекратит. Она простила — как она могла не простить своего дорогого мужа и единственную опору? После этого случая их объятия сделались еще жарче, еще безумнее, словно они хотели налюбиться впрок.
Однако надолго Сергея не хватило: пить он не бросил и еще шире распахнул объятия друзьям и приятелям. Праздничные застолья превратились в ежедневный ритуал. Сын брал пример с отца, не имея его стойкости и чувства меры. Разгульная жизнь сделала из квартиры проходной двор, прокуренный, пропахший спиртным, часто облеванный. Выставив за дверь последнего забулдыгу, порой очень именитого, Ирина становилась перед мужем на колени:
— Я люблю тебя! Я все для тебя сделаю, только давай прекратим эти сборища!
— Но они мне приятны, — возражал Сергей слегка заплетающимся языком. — А если ты против, значит, не любишь меня.
— Люблю. Обожаю.
— Ну, тогда не сопротивляйся, иди ко мне.
И она шла. И он любил ее, а она любила его, надеясь, что силой своей любви сможет отвратить мужа от пьянства.
— Прости меня, я опять проявил слабину, — каялся утром Сергей. — Ведь мне никто не нужен, кроме тебя. Тебя одну люблю до гроба!
Это была слишком страстная любовь, чтобы длиться вечно. Но, видимо, она была больше плотской, чем духовной, потому долго не хотела умирать и крах наступил не сразу. Постепенно Ирина начала сознавать, что делает что-то не так. Каждую ночь Сергей дебоширил, а она стояла на коленях и твердила ему, что любит. Они ругались, не менее бурно мирились, а потом, напившись с горя, оба целый день спали. Ирина жила, как в дурном сне, который хочется, но страшно прервать, не представляя, какова будет действительность. Отношения со свекровью и мужем портились день ото дня. Появилось жуткое ощущение, что она катится в бездну со страшным ускорением, а зацепиться не за что. Разорвать порочный круг оказалось нелегко — ведь она любила Сергея и была им любима. Это она знала точно.
Молодая творческая энергия, не получая применения, бурлила, побуждала к деятельности, которая могла бы восстановить утраченное душевное равновесие. В Ирине подспудно бродили художнические идеи, остававшиеся нереализованными. Как-то Ирина достала походный этюдник, поставила на него специально обработанный картон, разогрела спичкой крышки старых тюбиков масляных красок. Чувствуя нетерпение в руках, нервно мяла пальцами кисточку и обдумывала композицию, которую уже видела в общих чертах внутренним зрением. Вернулся с работы Сергей, и разразился скандал.