На друзей Олега слайды произвели впечатление, она видела это по выражению лиц. Некоторые завистливо молчали, другие восхищались открыто, но никто не обещал помочь со сбытом или показом. Особенно всех изумляло, даже раздражало, как быстро она работает, свойство, которым Ира гордилась, но совсем не считала редкостью. Из великих — Айвазовский за несколько часов, по памяти, создавал огромные полотна, начав с верхнего правого угла. Тинторетто[25], по прозвищу Маленький красильщик, писал даже ночью при свечах, чтобы не тратить драгоценное время на сон. А тут коллеги отказывались верить, что она сделала пару десятков картин за короткий срок! И ведь никто не знал, что до этого был перерыв в четырнадцать лет. О том, что она прежде вообще живописью не занималась, лучше даже не заикаться.
— Ты здорово преуспела, — похвалил знакомую Голованов.
— Я могу свернуть горы, — неосторожно воскликнула Ирина, — только дайте мне душевное спокойствие, независимость и уверенность.
— Для этого нужно совсем немного — деньги, — с сарказмом заметил кто-то из присутствующих.
— Ах, деньги! Какой ужас эти деньги, — хихикнул Голованов. — Чтобы их заработать, надо сначала их иметь.
Разговор ушел в сторону: слово «деньги» взбудоражило всех. Обсуждали наиболее легкие способы их приобрести, но ни одной фамилии не называли. Когда Ира распрощалась, Синельников, получивший классическое образование в России и не блиставший оригинальностью художественного стиля, сказал:
— Интересная баба! Предложил выгодно пристроить пару ее картин после веселой недельки вдвоем. Ты думаешь, что она сказала? «Пошлость?» или «За кого вы меня принимаете?» Ничего подобного. Говорит: «Извините, мне надо работать». Одержимая.
Голованов возразил:
— Одержимым не нужно признание, а эта мечтает стать великой и прославить свой народ.
— Его уже прославили Репин и Суриков. А выставляться хотят все. В салоны Парижа начала века пробивались даже те, кто презирал славу, вроде Сезанна.
— А я думаю, она права, — возразил юноша, недавно приехавший в Штаты из Петербурга. — В России свой собственный Парнас: то, что сделаешь там, там и останется, а здесь есть шанс выйти в мир. Минимальный, но все же шанс.
Синельников не успокоился:
— Мы живем тут который год и пока ничего не добились, а эта хочет получить все сразу!
Битый жизнью Голованов скривил рот в усмешке:
— Не волнуйся, не получит.
— Как знать, — возразил Синельников, — фанатики способны на многое.
Поездкой Ира осталась довольна. Даже очень. Если вычесть стоимость железнодорожного билета — бесплатные уроки жизни. Первый: ее талант — не пустые грезы. Второй — она способна проявить смелость и самостоятельно ориентироваться в незнакомой среде, а третий урок — русские не делятся своими связями и не помогают друг другу. На них, в том числе и на Голованова, полагаться опасно, могут в ответственный момент подвести и даже навредить. Надо твердо усвоить, что у нее нет никого, у нее есть только она сама, и будущее полностью зависит лишь от нее.
Осознание этого Ира посчитала чрезвычайно важным. Вспомнился Сэм с его мифическим искусствоведом, который так и не приехал. Не стоят ли эти события в одном ряду? Мама думала: раз Сэм в Йеле свой человек, то познакомит ее дорогую доченьку с кем надо, похлопочет — и она войдет в среду американских художников! Но, судя по всему, он и не собирался этого делать. В последнее время Сэм ведет себя странно. Открыл ей счет в банке, за который ежемесячно нужно платить семь долларов, да еще пятнадцать — за чековую книжку, дорогую, с разводами, хотя знает, что у нее мало денег. Сарра на нее косо посматривает и своего недовольства больше не скрывает. Услышав, что она просит маму приехать, испуганно замахала руками. Похоже, Левайны от нее устали. Но что же делать? Придется им еще немного потерпеть. Только бы не ссорились и не кричали друг на друга!
После самостоятельного вояжа в Бруклин Ира смело ездила в Нью-Йорк. Ее завораживала энергетика постимпрессионистов. В музее «Метрополитен» долго стояла перед «Долиной реки Арк с акведуком» Сезанна, поражаясь властной силе письма, мощной энергетике деревьев, растрепанных тревожным ветром, огромной пространственной вместимости мира, которой достиг художник. Его «Натюрморт с черными часами» из частного собрания, выставленный в Беверли-Хиллс, и «Танец» Матисса нашли отзвук в одной из поздних картин Ирины «Последний танец с часами». Посетив Музей модерн и галереи Сохо, осталась довольна — ничего похожего на ее работы.
Настроение снова улучшилось, вернулось вдохновение, а значит, опять за работу. На этот раз это была группа полотен, связанная со сновидениями. Вот она сама — тоненькая, легкая, с длинными нежными руками и ногами, в любимом желтом платье, с венком из желтых одуванчиков на черных волосах — летит через холст мимо масок, воплощающих гримасы жизни; летит радостно и беззаботно, как мотылек. Но опять этот одинокий цветок под ногами, он не дает забыть, что все в мире так непрочно.
Сны Ира видела почти каждую ночь и хорошо помнила. Часто ее посещали мама Рая с Аташкой и Сережа. Сны были цветными, то легкими и приятными, то мучительными, после которых страх и неуверенность заползали в сердце и работа не шла. Мешали мысли о будущем, которое она пыталась предвидеть. Страх всегда появлялся вслед за надеждой, слишком хрупкой, опирающейся только на веру. Боязнь, что мечты не сбудутся, отравляли настоящее. «Видно, я никогда не перестану бояться, потому что не перестану надеяться», — думала художница.
На книжной полке в доме наткнулась на книгу Бердяева[26], изданную в России совсем недавно огромным тиражом. Ирина всегда тяготела к философскому осмыслению жизни, читала древних мыслителей, статьи Владимира Соловьева о Достоевском, о красоте в природе и смысле искусства. Но Бердяев с его персонализмом и идеей свободного творчества оказался ей ближе. Как во многом они созвучны! «И у него, и у меня в жизни и творчестве чередуются подъемы и упадки. Вместе со своим несчастным народом он пережил три войны, две революции, четыре тюремных заключения и изгнание. Крах моей семейной жизни тоже пришелся на годы социальной катастрофы в стране, и это только усугубило личное страдание. Хотя мой отъезд и полудобровольный, но от корней я оторвалась, поэтому нервы обнажены. Претерпев удары судьбы, Бердяев стал великим философом, я же надеюсь стать хотя бы известным художником. Как и Бердяева, меня хранит Высшая Сила. Однажды Она уберегла меня от падения в бездну, надеюсь, и дальше не даст погибнуть, иначе какой смысл был Ей меня спасать?»
И действительно, когда у Ирины уже опускались руки, один за одним посыпались долгожданные чудеса.
На воскресной мессе в храме Христа она познакомились с молодым соотечественником, физиком Николаем, который уже закончил здешнюю аспирантуру и свободно владел английским. Он совершенно бескорыстно взялся ей помогать, сразу устроил бесплатно изучать язык в Международном центре, это трудно, но лучше, чем в еврейской общине. В Центре она познакомилась с японцами, они совсем не лживые, искренние и веселые, как дети. Случайно увидели ее картины и были в восторге, особенно понравилась серия «Японские мотивы» — красивые стилизации, где фон выложен рисовыми зернами. Собирались рассказать о своем открытии знакомым японцам-бизнесменам, которые, несомненно, захотят это приобрести.
Вскоре тут же, в школе, Ире предложили сделать в декабре выставку, но позже перенесли ее на январь. Это местные художники-студенты, с которыми она подружилась, составили протекцию. Объяснялись больше жестами, однако неплохо понимали друг друга. Ира ко всем шла с открытым сердцем, ее переполняла любовь, и это обезоруживало людей.
Затем внезапно объявился Роберт, друг знакомого писателя из Москвы, и увез несколько картин, чтобы показать в галереях. Уже звонил: четыре картины возьмут, правда, там очередь, надо ждать. Но приятно уже то, что признали!
Неожиданно в Центральном парке Нью-Йорка встретила старого московского приятеля Андрея, который закончил химический колледж в Иллинойсе, блестяще сдал экзамены, получил начальную ученую степень бакалавра и сейчас ожидал распределения, чтобы учиться дальше в аспирантуре. Ему уже предложили на выбор ряд университетов. Андрей сказал, что очень устал, в последнее время спал по пять часов в сутки. Правда, он имеет визу, стипендию и медицинскую страховку. Вот пример, чего можно добиться упорным трудом. Что ж, она тоже способна работать на износ для достижения своей цели.
И наконец главное — встреча с профессором Ридом. Он жил этажом выше в подъезде того же дома в Нью-Хейвене и однажды придержал дверь девушке, нагруженной подрамниками и холстами. Она машинально сказала по-русски «спасибо», а он по-русски ответил «пожалуйста». Они улыбнулись друг другу, а потом рассмеялись, и между ними возникла симпатия. Ира часто видела издалека этого высокого, еще не старого, но совершенно седого мужчину, вблизи у него оказались пронзительно синие глаза и проникающий в душу взгляд. Сэм почему-то скрыл, что Рид говорит на многих языках и преподает историю живописи на художественном отделении Йеля, а также в университетах Вирджинии и Калифорнии. Выходит, не надо ждать никакого искусствоведа со стороны — большего специалиста, чем этот, трудно представить.
Узнав, чем Ирина занимается, профессор сказал:
— Я сочувствую женщинам в искусстве, особенно живописцам, им всегда трудно. Кого из русских можно вспомнить навскидку? Гончарову[27]? Остроумову[28]? Живопись — дело мужчин, потому что требует человека целиком, даже больше, чем театр или литература. Женщина редко способна отказаться от всего, кроме красок, это противно ее природе.
— Я уже отказалась.
— Ну, тогда дерзайте. Но старайтесь смотреть на вещи трезво: можно отдать все, а взамен не получить ничего. И дело даже не в живописи — так устроена жизнь вообще.