— Из нее выйдет большой художник, правда? — ревниво, но осторожно спросил Майкл.
Он любил женщину, которая, похоже, более него любила живопись, это создавало проблемы и стоило немалых денег. Ему картины очень нравились, но, в конце концов, он дилетант и слабо разбирается в авангарде. Неплохо бы знать просвещенное мнение.
— Ну, так как?
Журналист с ответом не спешил.
— Трудно сказать. Звания раздает только время. Оригинальна — несомненно, порой это важнее.
— Мне кажется, она гениальна! — воскликнул обиженный хозяин.
— Не нам судить, — возразил Фредди. — Мы с тобой обыкновенные люди. Гения при жизни, да еще в начале пути, способен распознать в толпе талантов только гений. Когда двадцатилетний Шуман впервые услышал вариации двадцатилетнего Шопена, он имел право написать: «Шляпы долой, господа, гений идет!»[49]И учти, прекрасных живописцев гораздо больше, чем композиторов, поэтому определить место художника еще сложнее. Посмотрим, что выдаст твоя любовница лет через пять. Протолкнуть ее сейчас на серьезную выставку невозможно.
— Но она не хочет ждать! Она работает по четырнадцать часов в сутки!
— Тогда я ей не завидую. Всякое серьезное дело требует терпения и здоровья. К тому же у нее нет фундаментального образования: советский институт — не в счет.
— А Ван Гог, Гоген и еще десятки других?
— Чтобы стать великими, они терпеливо дожидались своей смерти. Такова цена славы. Вспомни Модильяни с его безглазыми оранжевыми уродками. Кому бы пришло в голову назвать его знаменитым при жизни?
— В общем, ты отказываешься помочь, пока она жива?
— Перекрестись! Пусть здравствует и малюет свои картинки, если ты ее любишь. Отдельные вещи можно попробовать продать. Любители найдутся. Авангард в моде, известные живописцы получают по двадцать тысяч за полотно, но сегодня в искусстве все решает реклама и биржа. Просите полторы-две тысячи, больше не дадут.
Ирина косила глазами и видела, что друзья говорят о картинах, но ничего не слышала. Когда гости разъехались, первым делом спросила Майкла:
— Что он сказал?
— Что у тебя есть будущее, твои картины уже можно продавать и получать за них хорошие деньги. Я всегда говорил — ты замечательный художник!
— Я лишь проводник. Это Бог через меня говорит с миром. Он выбрал меня, дал свои мысли, которые приходят непроизвольно, часто неожиданно, иногда во сне. Мы говорим: «меня осенило», не подозревая, что это Он посылает озарение. Нужно стараться изо всех сил, чтобы оправдать Его доверие. И не льсти мне. Я и так мучаюсь: то мне кажется, я гениальна, то бездарна.
— Ты прекрасна, и я тебя люблю.
— Но тогда почему мы не можем пробиться на рынок?
— Потому что к рынку Бог уж точно не имеет отношения. На рынок попадают волею случая или нужна реклама. Пока толпе не скажут, что вещь стоящая, на нее никто внимания не обратит. Люди верят рекламе, даже если на самом деле им подсовывают дрянь. А в живописи большинство просто ничего не понимает. А кто понимает — у того свой гешефт. Я вот немножко разгружусь и займусь твоими делами вплотную. Ты пока работай. Чем больше нарисуешь, тем сильнее будет впечатление и тем свободнее выбор у покупателей.
И Ира работала. Она написала несколько удачных полотен: «Цветы», «Адам и Ева», «Иисус», «Троица», «Любовь», «Мужской танец», «Группа людей». Под влиянием еще ничем не омраченной любви к Майклу и веры в то, что наконец найдена опора в жизни, что встретился человек, позволивший ей соединить любовь и творчество, она задумала цикл из двенадцати картин для двенадцати месяцев года. Тема «Любовь мужчины и женщины» отлежалась и поднялась на нужную высоту. Сюжет развивался в оптимистическом направлении: от томительного ожидания женщиной возлюбленного, через одиночество и страдания — к блаженству взаимной любви, восторгу любовного соития и счастью материнства. Картины должны составить настенный календарь, который издаст отец. Это будет ступенькой к известности.
Живопись цикла светла и в то же время предельно экспрессивна. В художественную форму облачен любовный опыт и философские устремления художницы. Она выстрадала каждую нарисованную фигуру, каждую позу, она грезила наяву, ощущая руки мужчины на своем теле. Подчеркнутая эротичность отражает не только психическую травму Ирины, но и гипертрофированную чувственность, глубинное понимание человеческой природы. Это гимн многообразию любви, сладкой и жестокой, грустной и нежной. Любви всеохватывающей.
На двенадцати полотнах одни и те же мужчина и женщина. Он намного крупнее, плечист, хорошо развит физически, у нее тяжелые груди с огромными пятнами ярко-красных сосков, полные бедра и тонкая талия. Торжество мужской силы оттеняет слабость женщины, что подчеркнуто и колоритом: розовый цвет (у нее) подчинен голубому (у него). Теплый, «выступающий» розовый — впереди, на фоне «отступающего» холодного, поэтому мужчина всегда сзади, и женщина заключена в его объятия.
Общая композиция картин достаточно сложна: фигуры написаны поверх огромной сферы Лица Зла, со смещенными, на манер кубистов, чертами, крупными, яркими и неприятными. Мужчина и женщина топчут лицо ногами и в то же время связаны с ним мистической силой. Настоящее — дитя прошлого, и светлое произрастает из враждебных сил, как воспоминание о пережитой драме замужества. Зло кривит губы, показывает влажный, кроваво-красный язык, но добро побеждает, и в «Декабре» губы уже улыбаются, покорившись стихии любви.
Но есть еще третий план: и фигуры, и само Лицо помещены в некое космическое пространство, которое широким цветовым диапазоном компенсирует однообразие цветового решения главных героев, причем фон, как и Лицо, выполнен плоской щетинной кистью, фактурным письмом, со светом, пробивающимся откуда-то изнутри и создающим иллюзию вселенской перспективы. Этот прием словно комментирует любимого Ириной философа Николая Бердяева, повторявшего вслед за Вл. Соловьевым[50]: женская стихия есть стихия космическая, основа творения, лишь через женственность человек приобщается к Космосу.
Упорную работу над картинами для календаря Ира продолжала все лето, снимая напряжение плаванием в океанских волнах. Когда в конце июня картины отсняли на слайды, она расстроилась: сносны только семь, остальные — халтура. Так быстро писать нельзя, надо более основательно все продумывать, ведь рисунок должен потрясать. Пришлось счищать мастихином некоторые готовые полотна и прописывать их снова — так было с «Маем», «Июнем» и «Ноябрем». Но вся натура художницы настроена на ускорение: всего через день после них уже закончен «Сентябрь».
Моментами вдохновение уносило ее за пределы реальности, она забывала есть и пить, ловя лучи уходящего солнца, чтобы в меняющемся освещении наложить последние мазки. Если вещь удавалась, испытывала восторг, выбегала на берег океана и заходила по щиколотку в пенную кромку воды. Ветер рвал ее длинные волосы, а она протягивала навстречу ему руки и кричала:
— Архар![51]Я это сделала!
Это были минуты подлинного счастья и духовного просветления.
«Декабрь», или «Цветок любви», вошел в Календарь уже готовым (бывшее «Материнство»), а в конце июля наконец была завершена вся серия. Как всегда, Ира работала на пределе сил. Нервное истощение порой доходило до обморока, но она преодолевала слабость и долго тасовала картины, подбирая их так, чтобы идея находилась в развитии. Осталось придумать названия и описание замысла, который хорошо бы переложить на стихи. Сама не сумеет, но, может, папа кого-то найдет? Например, текст для «Февраля»: «Закрыла глаза — и ты пришел ко мне. Я прошептала: ты мой! Но услышала, как слова упали в пустоту, и испугалась одиночества».
Ирина повезла слайды в Нью-Йорк, показать знакомым художникам. Да, не все из них достойны уважения, но других у нее нет, и они профессионалы. Серия получила одобрение. Воодушевленная похвалами, дочь составляет подробное письмо отцу, прилагает слайды и тексты, советует, как лучше издать календарь:
Бумага должна быть матовая, фон темный, чем выше качество печати, тем скорее календарь окупится. На обложке можно дать графический фрагмент картины и написать, что цель любви — доставлять радость и счастье возлюбленному, а эгоизм и любовь — несовместимы. Конечно, лучше взять точную цитату этой мысли у Вл. Соловьева из статьи «Смысл любви», у меня сейчас под рукой нет книги. У мамы сохранились телефоны моих московских друзей по институту — среди них много хороших дизайнеров. Жена Кузовкова имеет большие связи в издательствах, но надо учесть, что она любит подарки. Папа! Календарь — мой шанс! Майкл это понял и выкладывается полностью. Поддержи меня материально, подумай об оплате мне и Майклу. За четыре месяца я стоила ему не менее пяти тысяч долларов — две тысячи за квартиру, пятьсот-семьсот за еду, тысячу двести за краски, холсты, рамки — это у меня все самое лучшее, пятьсот за слайды и отправку их тебе, еще телефонные переговоры, ресторан, кино, кое-что необходимое из одежды. Сколько стоили врачи и лекарства, когда я умирала, а он меня выхаживал, даже боюсь представить. Получается, Майкл тратит больше, чем зарабатывает, а ведь он обыкновенный средний американец, который трудится, не зная выходных. Он очень деликатно оставляет мне деньги, понимает — с голоду буду умирать, но не попрошу. Я ему благодарна, но тяжело осознавать, что полностью от него завишу. Как содержанка. А вдруг он скажет: «Я устал работать один, сколько можно вкладывать деньги в твои картины?» Может, ты, папа, найдешь ему какую-нибудь работу? Он хотел бы заняться экспортом-импортом, а я, дополнительно к живописи, скульптурой и ювелиркой, но мне нужен спонсор — издательство или ювелирная фирма. Подумай! У тебя же есть возможности!
Через месяц кончается моя очередная виза, пробовала продлить — ничего не получается, куда ни обращалась, везде глухо. Мамина знакомая делать визу отказалась. Жить нелегально — это не выход, Майкл нервничает, он ведь сам эмигрант, и проблемы с законом ему ни к чему. Пожалуйста, помоги!