— Не надо. Я не умею подчиняться.
— Личность и свободу уважаю и совсем не презираю нетворческий труд, но для меня лично — это тоска, отдаляющая от смысла жизни.
— Вы заняты его поиском, как какая-нибудь гимназистка. И бесплодный опыт предшественников не смущает?
— Достоевского точно не смущал, а он умнее нас с вами, взятых вместе. Знаю, что истина мне не откроется никогда, но не могу остановиться. Каждый должен пройти свой путь.
Похоже, Климов тоже не мог унять свои желания, хотя и совсем иного характера. Он так и не поборол досады на Барчевского, так некстати вторгшегося своим звонком в решение его судьбы, которая собиралась повернуться в более приятную сторону. Впрочем, теперь ему уже казалось, что звонок был к месту. Никаких серьезных отношений с этой женщиной быть просто не может. Тут театр, игра: то натягивают поводок до удушья, то отпускают — беги подальше.
На обратном пути, после полбутылки «Бургундского», он набрался храбрости и приобнял Василькову. Она улыбнулась.
— Надеетесь меня поиметь?
— Нет. Я только хочу равенства, поскольку вы меня уже имеете.
Не отрывая глаз от дороги, она наклонилась влево и поцеловала его пальцы на своем плече. Климов подумал, что это можно расценить как угодно: как аванс или как выражение дружбы, как благодарность за то, что он сказал что-то, что ей понравилось. А вдруг?.. Он тряхнул головой, прогоняя наваждение. Никаких вдруг! Хозяйский поцелуй испортил ему настроение. Климов убрал руку.
Они вернулись в коттедж под вечер. Надя лежала на диване перед телевизором, ела виноград и завороженно следила за каким-то соревновательным шоу. Помахала рукой, скорее предостерегающе, чем приветственно: не мешайте, очень важный момент!
Василькова, проходя мимо нее, бросила:
— Я пошла работать. Неделю минимум ни для кого недоступна. А вы с Эдуардом развлекайтесь, как сумеете. Можете ходить в лес, ездить в Москву — я охрану предупрежу.
Климов, вопреки тому, что решил в машине, устремился за хозяйкой. Он измучился, пытаясь себя понять, не говоря уже о ней, и в конце концов оставил бесполезное занятие. Рина шла по лестнице впереди, он сзади. Глядя на икры точеных женских ног, Климов гадал: позовут его или не позовут в комнату с кроватью три на четыре? Сердце билось учащенно. Почему он все время ждет дирижерской отмашки, почему самому не проявить инициативу, сказать, что… Или не говорить, а сразу поцеловать смертельным поцелуем, после которого земля и небо меняются местами. Но в нем трепетало опасение, что можно что-то сломать и случится непоправимое.
Василькова поднималась не спеша, горячей спиной зная, что сейчас Климов обнимет ее и эти шутливые качели соперничества, за которыми смущенно притаилась серьезность чувств, наконец перестанут то взлетать ввысь, захватывая дух, то опускаться в исходную точку. Но мужчина медлил, спина остывала. Значит, она все выдумала, и про себя тоже. Старая недостойная женщина, ожидающая мужского снисхождения. Оно ей нужно?
На площадке второго этажа Рина остановилась и произнесла жестко:
— Спать будем врозь.
Климов вздрогнул, словно получил пощечину. Вопреки сомнениям, он уже приготовился сделать шаг навстречу и теперь только сумел обронить:
— Странная вы женщина.
— Да, — нахмурилась она. — Таких больше нет. Не ходите за мной — я себе не верю.
— А мне?
— Я же говорила, что для меня важнее любить, чем быть любимой.
И быстро побежала наверх, чтобы он не прочел на ее лице готовности сдаться. Стоит обнаружить слабость — и сражение проиграно, а поле боя останется за новым главнокомандующим. И где же тогда окажется ее пресловутая свобода?
Климов смотрел вслед Васильковой со смешанным чувством сожаления и облегчения.
Женщины его привлекали, и он редко просыпался в постели один. Но, если откровенно, с женщинами ему не везло, или он сам ухитрялся спугнуть удачу. Любили его — не любил он, обычно влюблялся без страсти и ненадолго, легко уходил и от хорошеньких, молодых, и от ничем не примечательных, постарше. Умные и глупые одинаково вызывали в нем желание получить свое и улизнуть, пока из мужчины, принадлежащего себе, его не обратили в чью-то драгоценную половину.
Если уж совсем откровенно, Климов знал за собой слабость — антропологическое уважение к представительницам слабого пола и неумение им отказывать, поэтому соблюдал осторожность. Влияние мамы и четырех старших сестер, которые с удовольствием воспитывали единственного мужчину в доме, не прошло бесследно. О создании собственной семьи он до последнего времени не помышлял, а ту, невесту, переметнувшуюся к более удачливому партнеру, он вряд ли любил по-настоящему, и, как теперь прояснилось, союз отвечал корпоративным интересам.
Чувство, посеянное в нем Васильковой, пугало неузнаваемостью.
12
Сначала время бежало быстро. Пользуясь отличной солнечной погодой, гости загорали, купались. Надя показывала Климову окрестности, ничем не примечательные, кроме новорусских архитектурных изысков, поглотивших прелестный пейзаж, повела в остатки березового леса, откуда их тут же изгнали полчища комаров. Съездили в столицу, где бывший бизнесмен заложил, наконец, в ломбарде свои часы, подивившись, как мало дали. Часы, конечно, пропали, в срок он их не выкупит, но, пока не найдет работу, денег должно хватить. Правда, Надя зашла в фирменный магазин за новейшими косметическими средствами от солнечных ожогов, прихватив попутно американские духи, в Столешниках купила модную летнюю шляпу с большими полями и целой клумбой искусственных цветов, а в заключение предложила выпить кофе в ресторане на Страстном, где заказала пышный обед и бутылку французского шампанского. За все женские фантазии платить, естественно, пришлось Климову. Он на это не рассчитывал, и его бумажник сразу отощал более чем наполовину.
После обильной выпивки у девицы развязался язык, и без того не слишком сдержанный, потому спутник узнал для себя много нового. Разговоры вертелись вокруг самой Нади и Васильковой.
— Вы думаете, бабульке что-нибудь доставляет удовольствие? Нет. Только работа, результаты которой она презирает, но процесс приятен и отвлекает от окружающей прозы. Логики никакой, но она так устроена.
— Мне кажется, она страдает.
— А ей нравится! Это для нее такая активная форма восприятия действительности. Чтобы лучше писалось. На самом деле страдать ей не с чего. Попробовала бы, как я, всю жизнь с утра до вечера ногами дрыгать. Растяжки делаю даже в отпуске. Думаете, не больно, особенно после переломов? Пальцы стерты, бинты в крови и сердце до трехсот ударов в минуту. Меня бесят досужие восторги: «Ах, порхает, как балеринка!» Запорхаешь, если кушать хочется.
— Но вы сами выбрали профессию.
Надя возмутилась:
— Что может выбрать ребенок в семь лет? Меня привели в училище и оставили на полном пансионе, сказали талантливая. Действительно, если быть среди первых — тогда имеет смысл гробиться. А так — нет. Но я больше ничего не умею, даже в институт не могу поступить: школьная программа в балетном училище сокращенная, а отметки по физике или истории нам ставили в зависимости от успехов в специальности. Некоторые на экзаменах русского и литературы по три ошибки в каждом слове делали, а получали трояк, потому что рекомендовано перевести в следующий класс. Выгоняли тех, кто не успевал по танцу, или набирал вес, или вырастал выше нормы. В общем, детства я не видела, училище закончила на отлично, в лучший театр взяли, а потом случилось несчастье. Если бы не Рина, не знаю, где бы я сейчас была. Бабулька — добрая женщина. Таскает меня по всяким Мальдивам и Майоркам. Авто презентовала, чтобы я могла к ней за город приезжать в любое время.
— А мне сказала, машину вам поклонник подарил.
Женщина смешно наморщила носик.
— Конечно. Только деньги ему она дала, по секрету. У нее кругом одни секреты. Когда отправила меня в Германию лечить сломанные ноги, велела всем о ней молчать. Верный способ, чтобы кому-нибудь захотелось проговориться. Не вздумайте сообщить, что я в курсе! Еще разлюбит. Кто знает, что у нее на уме. Мне кажется, в ее мысли я никогда не проникну.
— Но вы же подруги!
— Формально. Пока я — единственная слабость. Есть желание сделать меня счастливой на свой вкус, хотя я не прошу, даже не хочу. Она полагает, что, когда везет меня отдыхать на Канары, это моя воля, а не ее. Но не могу же я сказать — пошла вон! Она мне еще пригодится. Бабулька меня выдумала, как сочиняет своих героев, не догадываясь, что образ далек от реальности. Но она много в меня вложила — и материально, и душевно — и теперь слишком любит, чтобы понимать. Я для нее игрушка, и, если не оправдаю надежд, может появиться другая. Поэтому моя первейшая задача — удачно выйти замуж и устроить свою личную жизнь без Рины и без балета.
— Что значит «удачно»?
— Это значит, что о чувствах вопрос не стоит. Как говорит боготворимая нами дама, мы вошли в скучную эпоху, где все предусмотрено, размерено и имеет цену. Похоже, она права. Противно, правда? А что делать? Мне нужен топ-менеджер крупной компании или банкир. Но в эту тусовку со стороны проникнуть не так просто. Одна наша девочка пробилась, говорит, как в сказке «По щучьему велению» побывала. Кое-какие цацки притащила, в том числе трихомоноз. Поэтому я хочу не групповухи, а замуж за большие деньги.
— Теперь так мечтают о супругах-миллионерах, как лет тридцать назад — просто об иностранцах. Согласитесь, это тянет на прогресс, особенно если денежный мешок — отечественный. А вы не думаете, что Арина Владимировна оставит вам свое состояние?
Надя фыркнула.
— Неужели я выгляжу способной ждать чужой смерти? Напротив, понадобится, свою почку ей отдам.
— У нее плохо с почками?
— Это фигурально. Чем я еще могу поделиться? Сердцем, печенью? А почки у меня две. И потом, разве она богачка? Целиком зависит от читательского спроса. Между прочим, из трех заработанных миллионов два уже потрачены. Скоро не на что станет содержать загородное хозяйство. Но она тысячами отчисляет деньги приютам и кошачьим гостиницам, хотя кошек терпеть не может. А мне в сумочку больше нескольких сотен евро