Василькова вызвала знакомого нотариуса, который составил нужный документ, а домоправительница Альбина Степановна вместе с садовником подписали его как свидетели. Отпустив старого мэтра и прислугу, писательница прошла в библиотеку, сдвинула вбок картину модной авангардной художницы и открыла потайной сейф — совсем как внутри собственного романа. Кроме таблеток, чековой книжки, документов о собственности на недвижимость и землю под коттеджем, здесь лежали рукописи неопубликованных рассказов. Рина не удержалась и перечитала их почти все, погладила зеленую папку, испытывая болезненную зависть — она не увидит их напечатанными.
Положив на металлическую полку завещание и вынув коробочку с ядом, Василькова заперла сейф, а ключи демонстративно положила на письменный стол. Обесточила городской телефон, внутреннюю связь и сигнализацию, нажала кнопки двух мобильников, которые пискнули и погасли. В доме наступила холодная тишина, день иссяк незаметно, и ничто не мешало осуществить план. Домработница не явится до среды, садовник хоть и будет пока приходить на работу, но привык существовать автономно. Вахтеры без разрешения никого не пустят — хоть из подствольного гранатомета стреляй, редактор читает новую повесть и наверняка ерепенится, потому что ждал иного.
В кухне писательница спокойно запила розовые таблетки водой, словно делала так каждый вечер, сполоснула стакан и поднялась в спальню. Легла на кровать ровно посередине, на спину, потушила бра, расслабила мышцы, чтобы разгладить морщины на лице, и улыбнулась. «Собираясь спать, — учила ее косметичка, — обязательно нужно улыбаться: если вдруг придется умереть во сне — на лицо будет приятно смотреть». Улыбка получилась легко и, похоже, выглядела счастливой — что ни говори, лучше такая жизнь, чем никакая, и приятных моментов было достаточно, просто нужно уметь их ценить и уйти вовремя.
Окно оставалось открытым. Вдали погромыхивало, как будто Всевышний сердился, но несильно, по-отечески. Небо хмурилось еще днем, несколько раз принимался неуверенно накрапывать дождик, но теперь в разрывы облаков проглядывали звезды. Можно надеяться на хороший день. А можно и не надеяться. Погода в средней полосе России неустойчива, и старые приметы сделались обманчивы. Все выяснится завтра. Еще здесь или уже там — она узнает, прошла ли ее жизнь под знаком лжи, и забудет наконец своего первого мужчину — сексуально озабоченного интерна.
17
Утром пошел дождь. Климов покинул электричку и промок насквозь. Он спешил и шагал прямо по лужам. Его душила нежность. Главное, пусть Рина забудет все плохое, что случилось прежде. Но способна ли она на такое? Может, это и есть в ней самое драгоценное — неумение забывать? Жизнь в ее памяти имела самые разные формы и хранилась навечно вопреки желанию. Эта мысль почему-то казалась ему важной и всю дорогу не выходила из головы.
Вот и знакомый проулок, красный кирпичный дом и единственное открытое окно наверху, в ее спальне. Дождь не унимался и даже припустил еще больше. Капли еле слышно ощупали подоконник подушечками пальцев и, убедившись, что место подходящее, словно хулиганы, забарабанили по железу, разбудив Василькову. Первое, о чем она подумала, проснувшись, что интерн — сволочь, у Климова нет зонта, а жизнь прекрасна. По крайней мере, сегодня.
Она набрала номер проходной.
— Придет мужчина, мокрый. Зовут Эдуард девятый. Пропустите, — сказала Рина охраннику в полном убеждении, что Климов направляется к ней.
Откуда убеждение взялось? А откуда берутся сюжеты, нужные слова, музыка? Откуда приходит всё?