жинали и разместились вместе со своей свитой в общей комнате. Люди спали вповалку перед потухшим очагом в зловонном запахе сохнувших кожаных сапог. Ах! Где вы, прелестные девы Италии?
— Вы не проявили достаточной твердости в разговоре с этим капитаном, — с упреком произнес Гуччо, впервые почувствовав досаду против своего закадычного друга Бувилля. — Почему вы не приказали ему найти нам приличный ночлег?
— Вы правы, я об этом как-то не подумал, — смиренно согласился Бувилль. — Нет у меня нужной твердости!
На следующее утро все поднялись злые и в самом хмуром настроении прибыли в Карпантрасс; но и здесь не оказалось даже тени кардиналов. В довершение всех бед сильно похолодало. В конце концов Гуччо с Бувиллем смутно почувствовали какое-то беспокойство, вокруг явно пахло кознями, ибо, как только королевская миссия на рассвете выехала из Авиньона, ее на всем скаку обогнали два всадника и, даже не взглянув в их сторону, понеслись по направлению к Карпантрассу.
— Странно все-таки, — заметил Гуччо, — похоже, что у этих людей другого дела нет, как прибывать раньше нас к месту нашего назначения.
Маленький городок Карпантрасс словно вымер: жители, казалось, ушли под землю или разбежались.
— Здесь отдал богу душу папа Климент, — сказал Бувилль. — И в самом деле, местечко не из веселых. Уж не наше ли приближение превращает все вокруг в пустыню?
Услышав имя Климента V, Гуччо поспешно сложил два пальца на манер рожков и притронулся к груди, к тому месту, где под плащом висела связка амулетов и реликвий… Он вспомнил о проклятии тамплиеров.
Не без труда удалось им обнаружить в соборе старичка каноника, который сначала притворился, что принимает их за простых путешественников, желающих исповедаться, и даже провел в ризницу. Он был глух или прикидывался таковым. Гуччо боялся западни, опасался за судьбу своих ларцов, опасался за свою собственную шкуру: он грозно двинулся на старика, судорожно сжимая рукоятку кинжала, готовый при первых признаках тревоги уложить на месте дряхлого каноника. А старичок, который заставлял повторять один и тот же вопрос чуть ли не по десять раз подряд, окончательно умолк, отряхнул свою обтрепанную сутану и только после этой операции поведал пришельцам, что кардиналы, мол, перебрались в Оранж. А его, старика, бросили здесь одного.
— В Оранж! — воскликнул мессир де Бувилль. — Черт бы их побрал! Да это не прелаты, а просто какие-то перекати-поле! Вы хоть твердо уверены, что они в Оранже?
— Уверен… — повторил старик каноник, которого так и передернуло при упоминании имени черта, да еще в святой ризнице. — Уверен! В чем можно быть уверенным на нашей бренной земле, кроме как в существовании Всевышнего! Думаю все же, что они в Оранже — итальянцы, во всяком случае, там.
И дряхлый священнослужитель замолк, очевидно, испугавшись, что и так сболтнул лишнее. Чувствовалось, что на сердце у него накипело, но он не осмеливается высказать все, что ему известно.
Только когда Карпантрасс остался позади, Гуччо вздохнул свободно: этот город почему-то не внушал ему доверия, и он всячески торопил Бувилля с отъездом.
Но едва лишь французская миссия отъехала от заставы, как их снова обогнали два всадника. Теперь уже не оставалось сомнения, что всадники эти усердствуют неспроста.
В Бувилле вдруг пробудился боевой дух, и он решил преследовать незнакомцев, но Гуччо сердито заметил:
— Наша кавалькада движется слишком медленно, мессир Юг, никогда в жизни мы их не догоним, а я вовсе не желаю покидать на произвол судьбы свои ларцы.
В Оранже они узнали уже без особого удивления, что конклава здесь нет, — им посоветовали искать его в Авиньоне.
— Но ведь мы только что из Авиньона, — гремел Бувилль, наступая на причетника, преподнесшего им эту новость, — и там хоть шаром покати. А где его святейшество Дюэз? Где, я вас спрашиваю?
Причетник ответил, что коль скоро его высокопреосвященство занимает должность епископа Авиньонского, то всего вероятнее застать его именно там. А тут еще куда-то отбыл с утра прево города Оранжа, и писец его заявил, что распоряжений никаких не получал и устроить на ночлег приезжих не может. Пришлось еще одну ночь провести в грязной харчевне, стоявшей бок о бок с развалинами какого-то дома, поросшими густой травой, — что и говорить, местечко неприглядное! Сидя напротив мессира Юга, сморенного усталостью, Гуччо твердо решил, что настало время взять руководство их миссией в свои руки, ежели они желают вернуться в Париж, добившись или даже не добившись успеха.
В каждой новой неудаче, обрушивавшейся на них, оба видели перст судьбы, зловещее предзнаменование. Один конюший из их свиты сломал при падении ногу, и пришлось оставить его в Оранже; у вьючных лошадей, которых гнали без передышки, набило холку; верховых коней надо было срочно подковать; у мессира Бувилля текло из носа, так что на него жалко было смотреть, и он что-то слишком часто стал вспоминать некую даму из Неаполя и старался выяснить, искренне ли она его любила или нет. Весь день он не выходил из состояния полной апатии, а при виде опостылевших стен Авиньона впал в такое отчаяние, что Гуччо без труда удалось взять в свои руки бразды правления.
— Ни за что на свете я не осмелюсь показаться на глаза королю, — стонал Бувилль. — Но поди попробуй, назначь папу, когда при нашем приближении кардиналы бегут как черт от ладана! Не заседать мне больше в Королевском совете, добрый мой Гуччо, нет, не заседать! Послали единственный раз с миссией, и то я навсегда себя опозорил.
Рассчитывая отвлечься от мрачных дум, он с головой погрузился в самые мелочные, второстепенные заботы. Хорошо ли приторочен портрет принцессы Клеменции, не попортил ли его, не дай бог, дождь?
— Предоставьте действовать мне, мессир Юг, — нетерпеливо прервал его Гуччо. — Прежде всего я позабочусь о вас: по-моему, вы изрядно нуждаетесь в отдыхе.
Гуччо отправился на розыски того самого капитана, перед которым столь постыдно спасовал в их первый приезд Бувилль, и заговорил с ним таким тоном, так звонко отчеканил титулы своего патрона, а заодно и свои, только что пожалованные им самому себе, с такой непринужденной властностью предъявил свои требования на полуфранцузском, полуитальянском языке, что через час для посланцев Людовика Сварливого был очищен замок и оставалось только занять его. Гуччо разместил своих людей и уложил старика Бувилля в постель, которую предварительно нагрели грелками, и, когда толстяк, решивший, что простуда вполне пристойная причина для того, чтобы потихоньку сложить с себя полномочия, с удовольствием закутался в одеяла, Гуччо обратился к нему со следующими словами:
— Я чую здесь в каждом уголке западню, не нравится мне этот замок, я предпочел бы укрыть золото где-нибудь в более надежном месте. В Авиньоне есть уполномоченный торгового дома Барди — ему-то я и хочу доверить свой груз. Тогда я со спокойной совестью могу пуститься на поимку ваших проклятых кардиналов.
— Моих кардиналов! Моих кардиналов! — с негодованием воскликнул Бувилль. — Вовсе они не мои, и я не меньше вас огорчен теми штучками, которые они сыграли со мной. Дайте мне немножко поспать, потому что меня бьет озноб, а потом, если желаете, поговорим на эту тему. Уверены ли вы в честности вашего ломбардца? Можем ли мы положиться на него? Ведь эти деньги принадлежат королю Франции…
Гуччо нетерпеливо повысил голос:
— Запомните хорошенько, мессир Юг, что я беспокоюсь об этих деньгах так же, как если бы они принадлежали мне и моему семейству,
Не откладывая дела в долгий ящик, Гуччо отправился в контору Барди, находившуюся в квартале Сент-Агриколь. Уполномоченный торгового дома Барди, к тому же близкий родич главы этой могущественной компании, оказал более чем сердечный прием племяннику их великого собрата и собственноручно запер золото в кладовую. После обмена расписками ломбардец повел гостя в залу, дабы тот мог на свободе поведать соотечественнику о своих злоключениях. При их появлении худой, слегка сутуловатый человек, стоявший у камина, обернулся:
— Guccio! Сhе рiасеrе! — воскликнул он. — Соmе stai? [6]
— Ма… саrо Воссассio! Реr Васhо! Сhе fоrtuna! [7]
И они дружески обнялись.
Так уж бывает, что в пути встречаются одни и те же люди, потому что встречаются те, кто путешествует.
И в том обстоятельстве, что Гуччо встретился с Боккаччо, не было, в сущности, ничего удивительного, ибо синьор Боккаччо разъезжал по делам торгового дома Барди. Удача состояла в том, что их пути встретились именно в этот день. В прошлом году Гуччо и Боккаччо вместе проделали часть дороги до Лондона, много и долго говорили по душам, и Гуччо знал, что Боккаччо прижил от француженки сына.
Пока ломбардец в качестве хозяина хлопотал у стола, где уже поставили вино с пряностями, Гуччо и Боккаччо оживленно беседовали, как старые друзья.
— Каким ветром вас занесло в этот город? — осведомился Боккаччо.
— Охочусь за кардиналами, — ответил Гуччо, — и, поверь, эту дичь не так-то легко загнать в силки.
Он поведал все их приключения, рассказал о неудачах последнего времени и сумел вызвать смех у собеседников, изобразив перед ними толстяка Бувилля в весьма комическом виде. Сам Гуччо совсем приободрился: он был точно в родной семье, среди своих.
И если на вашем пути вам встречаются одни и те же лица, то все тем же лицам, видно, суждено оказывать вам благодеяния и вызволять из беды.
— Ничего удивительного тут нет, что вы не застали ваших кардиналов, — пояснил синьор Боккаччо. — Им предписана всемерная осторожность, и все, что исходит от французского двора или считается таковым, обращает их в бегство. Прошлым летом сюда явились Бертран де Го и Гийом де Бюдо, племянники покойного папы, посланцы ваших добрых друзей Ногарэ и Мариньи, под тем предлогом, что они-де уполномочены перевезти прах дядюшки в Кагор. С собой они прихватили всего только пятьсот солдат, что, согласитесь, несколько многовато для переноски одного покойника! Эти бравые ребята имели поручение ускорить выбор папы, только, конечно, не кардинала Дюэза, и, поверьте, действовали не уговорами и не посулами. В один прекрасный день жилища наших высокопреосвященств были разграблены до нитки, а тем временем войска обложили монастырь в Карпантрассе, где заседал конклав; и пришлось кардиналам выбираться через пролом в стене и бежать в поля, чтобы спасти свою шкуру. До сих пор в них еще живо воспоминание об этом случае.