Жоам внимательно выслушал историю Балтазара, и с одобрением кивнул. Людей с подобными судьбами он, вероятно, повидал немало.
Майк тем временем молча теребил колоду карт — ему не терпелось сыграть со мной, естественно, победить и отправиться завтра утром в Руздану — снова посмотреть на столицу своего будущего королевства. Я понял намек, и мы, оставив Жоама беседовать с Балтазаром о деталях, взяли выпивку, перебрались за другой стол, и Новински принялся сдавать карты. Он предвкушал выигрыш, но я лишь про себя усмехался; дело в том, что американские проповедники, на которых я сделал определенную сумму денег, иногда играли со мной в покер, и очень удивлялись, когда я быстро постиг тонкости блефа. Правда, Майк все же мог быть гораздо лучшим игроком…
В чем я скоро убедился. Миссионеры-сектанты были сущими детьми по сравнению с Новински. Майк отлично владел лицом; он мог поднимать ставки на двадцать долларов вверх, имея лишь дохлую пару четверок на руках, и я никак не мог понять, какая комбинация может быть у него, когда он прикупал карты.
Зато он отлично понимал, что если я меняю две карты, то имею, скорее всего, тройку, если одну — то две пары. И сорвал банк пять раз подряд, пока я не понял, что позорно и очень быстро проигрываю.
Я решил немного его запутать. Для начала несколько раз сказал «стою», не давая Майку переть буром, задирая ставки. Это сработало. Трижды мы оставляли банк, затем мне пришел стрит, и я отыграл больше сотни. Но и Майк был парень не промах: не успел я опомниться, как он вновь забрал хороший банк на тройке валетов, а я сидел с двумя парами и наивно полагал, что дело на мази.
Пора было начать блефовать. Сдав себе явный мусор, я изобразил, будто подавляю улыбку, и начал гнать вверх. И это сработало! Майк вообразил, будто у меня действительно хорошая кобразил, будто подавляю улыбку, и начал гнать вверх. быть у него, когда арта, и устремился за мной. Все три круга я поднимал ставки на двадцать долларов, Майк — на пять, десять и пятнадцать. Затем мы поменяли карты: я — одну, Майк — четыре. Мне «повезло»: я получил пару пятерок. Если Майк прикупит чуть лучшую комбинацию, я пропал. Но мне повезло без кавычек: Майк «встал» и бросил карты. У него тоже была пара — четверка треф и джокер. А мне можно было какое-то время улыбаться без блефа.
Так мы провели еще полчаса. Майк — я это видел — оказался в растерянности: надо полагать, он не ожидал, что парень из России умеет более-менее грамотно играть в американский покер. Хороших комбинаций не было ни у него, ни у меня, но Майк однажды открыл редкостный роял-флэш, да по два раза каждый из нас хорошо вылез на чистом блефе; однако я пасовал трижды, а Майк — только единожды. После всего этого из пятисот виртуальных долларов у меня осталось лишь двести, и я продолжал проигрывать. Наконец мне снова пришел стрит, на котором я взял лишь сорок долларов — Майк понял, что у меня хорошая карта и пасанул, но на следующую сдачу я открыл флэш, и мой противник со стоном бросил карты — я сорвал почти триста.
И мы вновь вернулись к исходному счету. С начала игры прошло больше часа, но никто из нас даже не думал сдаваться. Жоам несколько раз подходил к нашему столу, но, видя такие дела, не вмешивался.
К исходу второго часа я понял, что устал, тем более, что позади была бессонная ночь. Майк устал меньше, но тоже порой делал промахи. Он в очередной раз сдал карты, я посмотрел, но выдать себя мне не позволила лишь усталость: четыре короля. Чистое каре! Можно драться.
Я заявил десять; Майк ответил тем же. Я сказал «еще пять»; Майк подумал и поднял на пятнадцать. Я для вида подумал и заявил, что равняю. Мы прикупили: я — одну карту, Майк — две. Я снова заявил десять, Майк — пятнадцать. Порядок. И я начал поднимать по двадцать пять долларов еще шесть кругов кряду. Майк выглядел так, как будто понял, что попался, но каждый раз накидывал по десятке. Наконец он сказал «хватит», и мы открылись.
Это надо же было так влететь! Не успел я сказать «каре королей», как наследник престола усмехнулся и заявил «покер». У него были два туза и два джокера — пусть не чистый тузовый покер, но это тоже было каре, а джокер, как известно, идет за любую карту. Я остался с жалкой полусотней воображаемых долларов.
«Сдаешься?» — спросил Майк. — «Ни в коем случае! Я сдаю!» — сказал я и сгреб колоду.
В подобной борьбе прошел еще час. Я выиграл целых четыре сотни, причем без всякого блефа и хороших комбинаций, на одних парах. Потом Майк едва не подловил меня с довольно мерзкой картой, но я рискнул прикупить все пять, и это сработало: я неожиданно открыл каре двоек с одним джокером, оставив мистера Новински на отметке в двести сорок баксов. Но соображал я с каждой минутой все хуже, и в один прекрасный момент до меня дошло, что счет опять примерно равный, но Майк нахально поднимает ставки по двадцать пять на круг, а я сижу с тремя тройками, шестеркой и валетом. Черт с тобой! Я тоже пошел в гору. Майк оценил это, сказал «равняю», и поменял одну карту. Одну! Это было довольно тревожным сигналом. И я тоже поменял одну, что вряд ли было таким уж адекватным решением. Но оно помогло. Я снес шестерку, в взамен получил еще одного валета. Это уже что-то!
А Майк продолжал задирать. Когда он в десятый раз сказал «двадцать пять», я понял, что он положил в банк все, что у него оставалось, и если моя карта круче, то завтра в Руздану отправляться мне.
— Стою, — сказал я.
— Открываемся, — сказал Майк. — Флэш!
— Фулл-хаус! — ответил я. — Ты продул, Майк!
У Майка отвисла нижняя челюсть, а глаза выпучились. Он смотрел на стол, где лежали наши открытые карты, и не мог поверить, что это действительно произошло. Наконец он перевел взгляд на меня, а в его покрасневших глазах светились — пусть меня закопают, если это не так! — восторг и восхищение.
Он встал и протянул мне руку. Я последовал его примеру. Еще с минуту, наверное, мы трясли друг другу руки, при этом Майк уверял, что ему наплевать на проигрыш, главное — он получил истинное наслаждение от игры и благодарил за это меня. Напоследок он заявил, что редко встречал подобных игроков в покер даже в Штатах, и выразил надежду, что мы еще как-нибудь обязательно сразимся, когда ставкой тоже будет что-то весьма существенное.
И мы выпили еще целую бутылку самогонки, на которую кто-то в шутку, наверное, приклеил этикетку от шотландского виски.
… Аэродромные плиты качались не хуже, чем палуба торпедного катера на волнах. Я с трудом тащился через летное поле к жилому «офицерскому» бараку, где Жоам расквартировал меня, Майка и «тайсонов». Майк остался в кантине — ему хотелось выпить еще, а я уже не мог; все-таки американец, в отличие от меня, нынче выспался. Каким-то образом подкашивающиеся ноги завели меня за полуразвалившуюся постройку известного предназначения, и я почти протрезвел.
За сортиром без особого почтения организовали кладбище. Для тех, кто погиб в результате неведомой болезни, удара ножа, укуса ядовитой твари или еще чего-нибудь подобного. От старости вряд ли кто бы здесь умер. Так вот, могил я насчитал пять. При этом в глазах у меня не двоилось. А должно быть четыре, потому что еще вчера я своими глазами видел три. Первые две — это заирские рекруты, один из которых погиб в драке, а другой был укушен змеей. Третья — это ненумерованный «тайсон», застреленный Алваресом. А в четвертой, явно свежей, должен лежать еще один заирец, которого сегодня днем отправил на тот свет опять-таки наш командир. Но кто тогда лежит в пятой? В пятой, аккуратненькой такой могилочке, тоже совсем свеженькой?
Я пытался убедить себя, что там похоронили парня, который стрелял из спаренного пулемета по «Гилу» и был скошен очередью. По крайней мере, я не помнил, чтобы его отправили кормить акул. Но, черт возьми, я не помнил и того, чтобы его принесли в лагерь! Я даже не помнил, чтобы его снимали с катера на берег!
Тогда что же — получается, его оставили валяться на верхней палубе у пулемета, с тем, чтобы капитан-француз позже сам позаботился об акулах? Это очень походило на правду. И если так, не значит ли это, что в пятой могиле лежит Джон Катлер, которому Жоам обещал сохранить жизнь в обмен на информацию?.. Ну, а если даже и так, то ты уверен, парень, что хочешь знать это наверняка?
Я не был в этом уверен. Так же, как и в том, буду ли спрашивать Алвареса о судьбе злополучного нигерийца. На которого мне, если честно, было глубочайшим образом наплевать… Поэтому я скоро добрался до своей койки, согнал с дырявого одеяла ночную ящерицу и повалился спать, с большим трудом содрав ботинки и комбинезон. Завтра мне предстоял непростой день.
Глава шестая
Погода портилась. После того, как закончился сопровождавший нас в походе ливень и несколько дней ярко светило солнце в сопровождении относительного безветрия, затянул довольно ощутимый и на удивление холодный зюйд-вест. Температура воздуха упала градусов до двадцати трех — двадцати пяти, то есть, до температуры, характерной для России, но не слишком свойственной Анголе. Негры даже слегка приуныли.
Что касается моей персоны, то подобная погода меня вполне устраивала, но лишь до того момента, пока наша моторка (вновь взятая как бы напрокат у знакомого старичка в Форт-Элвише) не начала раскачиваться на крутых и высоких волнах с амплитудой этак метра три. Мотор взревывал, соленые брызги летели в кокпит, и Балтазар был вынужден работать черпаком почти без отдыха.
Словом, поездка оказалась та еще. Я старался не думать об акулах и не отходить далеко от берега, несмотря на потенциальную угрозу быть захваченным какими-нибудь пиратствующими отморозками. На этот случай Жоам выдал нам лишь один автомат, да и тот следовало выбросить в море по мере приближения к Руздане во избежание вполне понятных проблем.
Почти весь путь прошел по довольно мутной воде красновато-желтого цвета — сказывалась близость могучей Конго, выбрасывающей тонны ила и песка в океан. И лишь когда в пределах видимости появились желтоватые крепостные стены Рузданы, цвет волн вновь стал бирюзовым, таким же, как и в районе Форт-Элвиша.