– А-Сяо! – окликнула его Мао Янлин. Он слышал, как она быстро спускается по лестнице. – А-Сяо, подожди!
Цай Ян дернул на себя дверь и бросился на улицу в ухоженный сад. Голос Мао Янлин еще долго звучал в голове, как эхо, пока он бежал по кварталу: мимо знакомых домов и кафе, в которое они часто ходили все вместе, мимо книжного магазина, куда они наведывались с Ван Чином, мимо приюта, который уже никогда не станет таким, как прежде, потому что ни директор Мао, ни доктор Сун больше не наполнят его своим теплом.
Ничто и никогда не будет как прежде.
Они с Сун Цин не виделись с тех пор, как их перестали вызывать на допросы в полицию, да и там только тихо здоровались друг с другом и проходили мимо, пряча глаза. Сун Чан иногда навещал Цай Яна в новом приюте. После смерти отца они с сестрой жили у бабушки. Его нога полностью зажила, и он даже не хромал. Все его благодарности за свое спасение и попытки извиниться Цай Ян пресек еще в первый раз, так что чаще всего они просто прогуливались и разговаривали о чем угодно, кроме того, что произошло.
Цай Ян перестал ходить в ту же школу, в которой учился Мао Линь, так как обучение в старших классах там было платным, а денег ему взять было неоткуда. Да и если бы они были… Он совершенно не хотел быть для Мао Линя живым напоминанием той ночи, когда погиб его отец. При новом приюте была школа, и ему разрешили в нее перевестись.
Через три месяца после пожара завершился суд. Сун Цин держалась очень уверенно и строго, говоря все факты не скрывая. Она рассказала все: и как к ней привязался У Хай, и как Цай Ян заступился за нее, и почему она уверена в том, что подсудимые имели злой умысел, когда пришли в приют «Белый Лотос» в ту ночь. Ее лицо, пока она говорила, напоминало Цай Яну застывшую маску, на которой не было ни единой эмоции. На удивление суд признал вину подростков в поджоге, назначив, ввиду несовершеннолетнего возраста, условный срок и штраф. Цай Ян чувствовал на себе взгляд У Хая, когда давал показания, но ни разу даже не повернул в его сторону головы.
Он многое слышал на этих судебных заседаниях. Бесконечные разговоры, в которых его так часто упоминали. «Беспризорник», «сирота», «приютский», «этот Цай» – это все было про него, выбирай любое слово, и будет понятно, о ком речь. Многие здесь считали, что У Хай прекрасный и добрый парень, который стал жертвой обстоятельств и сговора в показаниях детей приюта «Белый Лотос». Кто-то смел даже говорить, что «приютские» сами подожгли здание.
Плевать Цай Ян хотел на них всех. По какой-то причине ни один не высказывал свои домыслы ему в лицо или во время самого суда, зато шептаться по углам они могли безостановочно.
Он вышел на улицу, где ярко светило солнце. Было начало сентября, и летняя жара еще продолжалась, но ему все равно было холодно, как будто тело отказывалось принимать это тепло. Спустившись по лестнице, Цай Ян увидел, как садятся Мао Линь и Мао Янлин в машину Госпожи Мин. Мао Янлин подняла голову и встретила его взгляд, но он тут же опустил глаза, в следующую минуту слыша, как завелся двигатель и как царапнули асфальт колеса, когда автомобиль сорвался с места.
Когда Цай Ян уже собирался уходить, из здания вышла Сун Цин и замерла на верхней ступеньке каменной лестницы, глядя на него. Вся ее строгость, которую Цай Ян наблюдал в зале суда, словно начала трескаться, как тонкий лед, и даже официальная одежда, в которой она была, и несвойственная ей прическа с аккуратным пучком, и туфли-лодочки, которые она никогда не носила в обычной жизни, не смогли скрыть то, как в ней будто бы что-то надломилось.
Цай Ян выдохнул.
– Привет.
Сун Цин кивнула.
– Привет.
– Хочешь пройтись? – спросил ее Цай Ян, и, получив в ответ еще один кивок, дождался, пока она спустится, и пошел, сам не зная куда.
Они долгое время просто шли молча без какой-либо цели. Люди на улицах неслись по своим делам, сигналили машины, стоя в пробках, торговцы в лавках выкрикивали о вечерних скидках на сладости и маньтоу. Цай Яна мутило от одной мысли о еде. Сун Цин шла рядом с прямой спиной, стуча каблуками и сжав пальцы рук в кулаки.
Цай Ян уже не ждал, что она заговорит, но, когда на город опустились сумерки, а они проходили через небольшой сквер, Сун Цин вдруг замедлила шаг и произнесла:
– Это моя вина.
Цай Ян остановился и посмотрел на нее.
– Что ты такое говоришь? – переспросил он.
– Это моя вина, – точно таким же тоном повторила Сун Цин и упрямо встретила его взгляд. – И я смотреть не могу на то, как ты взвалил все это на себя. Чего ты добиваешься?
Цай Ян сглотнул. Он боялся этой темы, но слишком хорошо знал Сун Цин, чтобы полагать, что этого разговора между ними никогда не случится.
– Я ничего не добиваюсь. Я пытаюсь жить дальше, как умею.
Сун Цин вдруг топнула ногой в черной туфле и, подавшись вперед, вцепилась пальцами в ворот его рубашки. Они оба на этом суде были одеты так, как не оделись бы в обычный день, словно примеряли на себя роли, которые никогда не будут им принадлежать.
– Зачем ты так? – спросила Сун Цин, приблизив свое лицо к его. – Зачем? Почему ты считаешь, что в том, что ты заступился за меня, спас моего брата, может быть твоя вина? Какого черта, Цай Ян?! – закричала она. – Мне звонила Мао Янлин и сказала, что ты не общаешься с ней. Она спрашивала меня, знаю ли я что-то. Как у тебя дела, хорошо ли ты питаешься, как учишься, куда ходишь! А я без понятия, потому что мне тошно! Если кто и несет ответственность за случившееся, то только я! А ну молчи! – приказала она, увидев, что Цай Ян собирается перебить ее. – Это ко мне подошел У Хай в парке. Это я не уследила за своим младшим братом. Это я умоляла тебя найти его. Так что прекрати нести все это над собой как знамя! Ты делал то, что считал правильным!
– Сун Цин! – Цай Ян схватил ее за запястья, но она еще крепче сжала в пальцах его рубашку, так что заскрипела ткань. – Это не твоя вина!
– И не твоя, идиот! – закричала Сун Цин, встряхнув его. – Или жизнь А-Чана ничего для тебя не стоит?! Ха? Скажи мне, Цай Ян, ты готов сожрать себя заживо из чувства вины, но не будешь хотя бы каплю рад, что спас кого-то?
Под ребрами растеклось, как жалящая кислота. Цай Ян помотал головой и снова попытался высвободиться, но Сун Цин была на удивление сильной девушкой, тем более сейчас, когда ее просто колотило от злости.
– Я не жалею, что спас Сун Чана, – сказал он, сжав ее запястья. – И сделал бы это снова.
– Тогда что ты бы хотел сделать иначе? – воскликнула Сун Цин. – Что? Не подойти ко мне, когда У Хай хватал меня за руки? Притвориться, что не видишь, что тебя это не касается? Это был бы не ты! Ты так не можешь! Ты поступал так, как считал нужным! Ты поступал правильно, черт тебя дери!
– Сун Цин… Успокойся. – Цай Ян, почувствовав, как дрожат ее руки, ослабил хватку на ее запястье и положил ладонь ей на плечо.
Сун Цин опустила голову и произнесла сквозь зубы:
– Это моя ответственность. Не смей брать на себя то, что тебе не принадлежит.
– Ты не виновата!
Сун Цин затихла. Она медленно отпустила воротник Цай Яна и уронила руки вдоль тела.
– Я навечно перед тобой в долгу, – тихо и твердо произнесла она. – Мой брат жив благодаря тебе. Значит, и мне есть ради чего жить дальше.
Эти слова повисли в вечерних сумерках, как эхо в горах. Цай Ян молчал, глядя на свою уже почти взрослую подругу, но видя маленькую, но отчаянную девчонку в красной куртке и с огромным зонтиком, защитившую его когда-то от злой собаки.
Казалось, что это произошло в другой, прошлой жизни. Теперь вокруг не было собак, но у чувства вины и горя потери когти и зубы куда острее.
Цай Ян боялся дня, когда ему исполнится шестнадцать, но тот все-таки наступил. Он надеялся, что с ним никто не свяжется, но вечером помощник директора приюта позвал его к телефону. Звонивший представился адвокатом Гао и пояснил Цай Яну все то, что больше года назад рассказала ему Госпожа Мин. Разумеется, в совершенно других формулировках, но смысл оставался тем же.
Утром с тяжелым сердцем Цай Ян отправился в банк, адрес которого ему назвал юрист семьи Мао. Он решил для себя, что просто заберет деньги и отдаст их. Если Госпожа Мин не захочет их принять, можно перевести их на счет приюта, в котором уже снова жили воспитанники. Цай Ян почти не бывал в том районе, но пару раз все же видел восстановленное здание. Даже резной деревянный лотос под крышей был на месте, но больше назвать это место своим домом он не мог. Просто не имел права.
Встретивший его в отделении адвокат Гао – невысокий мужчина с полным лицом и очень приветливой улыбкой – попросил подписать несколько бумаг, а сотрудница банка выдала все необходимые документы. Цай Ян делал все как говорили, не переспрашивая и не уточняя. Ему хотелось как можно скорее разобраться со всеми формальностями и вернуть деньги, которых он не заслуживал. Он сможет прожить достойную жизнь, даже не имея средств на образование. В свои шестнадцать он уже подрабатывал после школы и прекрасно понимал, что такое крутиться, чтобы выжить.
Когда с бумагами было покончено, юрист семьи Мао вежливо пожелал Цай Яну хорошего дня и ушел. На первом этаже банка Цай Ян сел у выхода на диванчик для посетителей и рассмотрел выданные ему документы с правами на распоряжение деньгами. Среди договоров и выписок был конверт из плотной бумаги кремового цвета. Цай Ян повертел его в пальцах. Ни подписи, ни адресов. Он подцепил заклеенный край в центре конверта и открыл его, сначала решив, что там ничего нет, но, присмотревшись, он увидел тонкую фотокарточку. По телу разлилось онемение, когда Цай Ян достал снимок.
С фотографии ему улыбалась мама. У Цай Яна были их с отцом фото, которые он смог забрать из дома вместе с некоторыми своими вещами через месяц после того, как попал в приют «Белый Лотос», но ни на одной мама не была такой юной. И рядом с ней…