…
Цай Ян прикусывает нижнюю губу. Слишком сильно – из появившейся трещинки начинает сочиться кровь.
Словно заметив смену настроения, А-Бэй чуть подается вперед, складывая руки на коленях.
– О чем ты хотел меня спросить?
Цай Ян не может сказать, что они часто вот так разговаривают. Да, они много общаются, по крайней мере, он старается и всегда старался, чтобы А-Бэй никогда не чувствовал себя одиноким или брошенным – это же самое главное, знать, что тебя примут и поддержат. Однако великие и ужасные серьезные разговоры – это не про них. Цай Ян в принципе не видит смысла в подобных вещах: все можно объяснить и показать, не нагоняя на себя вид учителя, только что спустившегося с гор, на которых пробыл пару десятилетий. Чем проще, тем легче и понятнее. Но сейчас сделать разговор непринужденным просто не получается; видимо, из-за этого А-Бэй вот так хмурится и беспокойно переплетает свои пальцы без единого заусенца. Он никогда не грыз ногти. В отличие от Цай Яна.
Цай Ян вздыхает и все же делает то же, что и всегда, – улыбается. Не плакать же. Все это к лучшему.
– А-Бэй, ты же хочешь увидеться с А-Фэй?
А-Бэй отводит взгляд, но лишь на долю секунды.
– Но мы видимся! Когда госпожа Мао приходит к ней, мы созваниваемся по видеосвязи. Кстати, ты не хочешь… ну… в следующий раз тоже поговорить с ней так? А-Фэй, она… – Он вдруг теряется и крепко стискивает пальцы между собой. – Она очень хочет тебя увидеть.
Цай Ян прекрасно об этом знает. А еще знает, что в этом нет никакого смысла. Что он скажет девочке, которая столько лет живет с осознанием, что у нее есть родные в Японии, которые до сих пор не забрали ее к себе? А он для нее вообще никто. Как объяснить ребенку ту истину, что он не только не может оформить для этого необходимые бумаги, но и, даже если бы мог, просто не поднимет двоих детей? Тот случай, когда в детском доме лучше, чем с ним.
– Как-нибудь – обязательно. А-Бэй, мне звонила Мао Янлин.
Он говорит совсем не то, что планировал, пока ехал в синкансэне из Киото. Те слова будто мгновенно выметает из головы, и остается вот это – какое-то монотонное изложение фактов. О том, что Мао Янлин может приехать и забрать его в Китай, что так у него будет шанс провести с сестрой какое-то время, а потом, возможно, даже остаться там. Цай Ян произносит все это и с каждым предложением обещает себе, что скажет главное – чем все это грозит. Но за него это делает ребенок, который не должен вообще думать о таких вещах.
Снова хмурясь, А-Бэй спрашивает:
– Но что будет с нами?
Цай Ян неловко пожимает плечами, скрещивая руки на груди. Опять закрытая поза, в которой вроде как нельзя сидеть при таких разговорах, но невозможно по-другому.
– Если… будет проверка, меня, вероятно, лишат права на опекунство. Но Мао Янлин и Чу Синь обещали помочь. Они хорошие, и у них есть замечательный сын, думаю, вы поладите…
– Господин Цай. – Голос А-Бэя звучит звонче, чем обычно. И это привычное обращение режет слух. – Что произошло? У тебя что-то случилось?
Цай Ян быстро мотает головой.
– Нет. Пойми, Сун Чан не может поехать из-за здоровья. И не справится без меня. А я обещал тебе, что вы с сестрой будете вместе. Как долго вы еще будете ждать, пока у нас появится возможность это осуществить каким-то другим способом?
А-Бэй медленно качает головой, глядя на свои руки, а потом задает вопрос, который не просто ставит Цай Яна в тупик, а вбрасывает в него – лицом в кирпичную кладку.
– Я не могу остаться?
– Что?
– Господин Цай, я буду стараться еще больше! А-Фэй знает, зачем мы здесь. И она готова ждать, она все понимает! – А-Бэй запинается, но упорно продолжает, хотя Цай Ян видит, что он буквально захлебывается словами: – Еще немного, и я смогу помогать тебе! К тому же с четырнадцати я сам могу решать, с кем хочу жить!
Цай Ян моргает, еще крепче прижимая к себе скрещенные руки.
– Это ты откуда знаешь?
У А-Бэя блестят глаза – на его лицо падает размытый городской свет из окна, и Цай Ян замечает это, хотя старается об этом не думать.
– Я читал. По закону мое мнение учтут, когда мне исполнится четырнадцать. Это еще два года. Господин Цай, пожалуйста…
Что – пожалуйста? – панически думает Цай Ян, глядя на то, как А-Бэй уже еле сдерживает слезы. Почему все это выглядит так, будто он заставляет его уехать? Ведь он и сам этого не хочет. Он просто мечтает сделать в этой жизни хоть что-то правильное, что приведет только к хорошему, а не снова – к разрушению судеб тех, кто ему дорог.
– А-Бэй…
– Господин Цай! – А-Бэй подается вперед очень быстро, но руки на его колени кладет так, словно боится, что его оттолкнут. – Я знаю, что это очень сложно, ты столько заботишься о нас, совсем не думаешь о себе. Честно, я… Я сделаю как ты. Пойду работать, как только будет можно, я помогу тебе, и А-Фэй сможет приехать к нам!
– Откуда ты это все берешь? – тихо спрашивает Цай Ян, накрывая его подрагивающие пальцы ладонью. Ледяные, влажные от волнения.
– Дядя рассказал, – стирая с щеки слезу свободной рукой, говорит А-Бэй. – Что ты работать пошел еще до того, как школу окончил. Я тоже хочу, чтобы ты жил для себя, а не для нас! Я знаю, что я не твой ребенок, ты не обязан… все это. Я буду помогать… Я…
Цай Ян не выдерживает и пересаживается на кровать поближе к нему, обхватывает обеими руками его подрагивающие плечи. А-Бэй, будто только этого и ждал, бросается ему на шею, обнимая так крепко, что невозможно вдохнуть, хотя горло и без того сжалось от вставшего в нем кома.
– Можно я останусь с тобой? Господин Цай, пожалуйста, я не хочу так рисковать! Если тебе запретят… меня…
Цай Ян уже не понимает, это у А-Бэя так сердце колотится или у него самого. Голова идет кругом от того, что он слышит, половину он просто не может даже осознать, особенно когда мальчик утыкается лицом ему в шею, как всегда любил делать в детстве, и горько плачет.
Ничего не помогает: ни просьбы Цай Яна, больше похожие на мольбы, успокоиться, ни ответные объятия, ни заверения в том, что не нужно помогать, не нужно так говорить или думать, ни слова о том, что обязан или не обязан, Цай Ян никогда не жалел об этом решении в своей жизни, которые он, сам путаясь и запинаясь, бормочет А-Бэю в волосы. Если так продолжится еще хоть сколько-нибудь, Цай Ян тоже начнет плакать, и тогда это будет окончательное фиаско. Он не думал, что этот разговор может привести к такому. Тем более – не ожидал услышать от А-Бэя те слова, что тот ему сказал.
– А-Бэй… Ну пожалуйста, успокойся, – пробует Цай Ян еще раз, нисколько не ослабляя объятия. – Я не заставляю тебя ехать. Я… Я не хочу, чтобы ты ехал. Но я должен был дать тебе выбор, рассказать тебе об этом варианте, понимаешь? Не бойся, не надо так… не думай ничего такого, хорошо?
– Тетя вернется, и дяде станет лучше, – всхлипывая, глухо говорит А-Бэй в его плечо. – Обещаю.
Цай Яну бы сказать ему, чтобы не был как он, чтобы не говорил «обещаю», как бы ни хотелось, потому что обещания порой становятся невероятно тяжелой ношей, когда в дело вмешиваются обстоятельства. Но он может только кивать – снова и снова, успокаивающе проводя ладонями по его затылку и лопаткам.
– Я не хочу… без тебя. Лучше подождать, – продолжает А-Бэй, когда справляется с новым потоком слез. – Цайгэгэ.
Так он Цай Яна не называл уже очень давно. Сердце замирает и куда-то проваливается; Цай Ян сглатывает и прижимает его к себе еще крепче.
– Никуда не поедешь. Я позвоню Мао Янлин и скажу ей это. Прости, что вообще все это завел, – произносит он как можно тверже, чтобы голос не дрожал и не выдавал его состояния, в котором в голове ни единой связной мысли.
А-Бэй длинно выдыхает и слегка отстраняется, качая головой.
Цай Ян наклоняется, чтобы заглянуть ему в лицо.
– Я рядом. Никуда не денусь. Помнишь?
А-Бэю тогда было четыре, они возвращались с кладбища, и он спросил об этом. И Цай Ян помнит, что ответил, глотая слезы. Какой бы дурной ни была его память, это из нее не уйдет никогда.
Сейчас А-Бэй, который вот уже пару лет ведет себя как взрослый: серьезно говорит, ответственно подходит к учебе и любому делу, за которое берется, удивляет Цай Яна – порой ежедневно – умом и какой-то особенной, мудрой добротой не по годам, – наконец-то снова кажется ребенком, которому нужна защита. Которому нужен он. Просто так.
Потому что они семья.
И как глупо было с его стороны сомневаться в этом.
Они какое-то время сидят молча. Цай Ян слушает постепенно становящееся ровным дыхание А-Бэя, который снова жмется к его груди, спрятав лицо, и тихое позвякивание чашек на кухне – Сун Чан готовит кофе, и им пахнет даже в этой комнате. Внутри снова разливается тепло. Когда-то Сун Чан не мог даже самостоятельно удержать кружку в руке, а теперь он справляется с приемом гостей. Время все-таки лечит. Но победит ли оно обстоятельства, на которые никто и ничто не может повлиять? Имеет ли смысл еще верить в возвращение Сун Цин? Она – словно недостающий пазл в картине. Если она снова будет здесь, Цай Ян почему-то уверен в этом, все встанет на свои места.
Он уже потерял одну семью. Мао Янлин бесконечно далеко. Мао Линь не хочет и слышать о нем. Госпожа Мин ненавидит его. Директор Мао и его маленький друг Ван Чин мертвы. Но…
Цай Ян опускает голову и прижимается щекой к макушке А-Бэя.
Он нужен здесь. Сун Чану, который так старается делать все, что в его силах, чтобы выкарабкаться, чтобы жить. А-Бэю, который держит эту семью сплоченной и, кто бы что ни говорил, не дает Цай Яну сорваться.
Цай Ян вспоминает, как той ночью на острове, когда они промокли, загадывая желание у ториев, его обнимал Ло Кай, советуя просто поговорить с А-Бэем и не принимать решение в одиночку. Как будто Цай Ян важен для него. Как будто, кроме Цай Яна, ничего не существовало в этом мире, где были лишь темнота и плеск прилива.
Это было тепло и казалось таким правильным.
Он сказал когда-то А-Бэю: «Я рядом, я не уйду».