Начинает ее, конечно же, Хао Ки, который незнаком с тактичностью и игнорирует ее всю свою жизнь.
– Что ж, по-моему, пора рассказать всем о том, как я гениально все провернул, – говорит он, подливая себе еще вина.
Сун Цин делает глоток воды, которую пьет с самого начала. Она не притрагивается ни к соку, ни тем более к алкоголю, так как опасается, что ее тело, еще не привыкшее к обычной жизни, не выдержит чего-то более существенного. Ест она тоже крайне мало. Услышав слова Хао Ки, она переводит на него взгляд и вопросительно поднимает брови.
– Найти тебя было не так-то просто, госпожа Сун, – добавляет тот, отпивая из своего бокала.
– Хао Ки, это ты помог сестре? – спрашивает Сун Чан, откладывая палочки. – Она рассказывала, что кто-то пришел к ней ночью и забрал из… того места.
Цай Ян тоже хмуро смотрит на Хао Ки. Получив всеобщее внимание, эта язва расплывается в самодовольной улыбке и подмигивает притихшему Фа Цаймину рядом.
– Когда мы нашли это племя, мы около полутора недель просто наблюдали за ним, чтобы понять, как нам быть, – рассказывает он.
Цай Ян ушам своим поверить не может. Сун Цин по случайности, которую сейчас уже вполне можно назвать счастливой, после бедствия оказалась в совершенно диких местах, где ее и нашли люди из племени. Как пояснил Хао Ки, а ему – человек, которого они наняли в Таиланде, специалист по оставшимся в мире первобытным общинам, – члены племени относились к Сун Цин практически как к божеству. Забирать ее просто так было опасно не только для жизней Фа Цаймина и Хао Ки, но и для ее. Делу не добавлял простоты и тот факт, что Сун Цин занималась врачеванием, причем успешно, и это делало ее еще более ценной, почти священной.
– Что еще они могли подумать о девчонке, которая носит на руке звезды и солнце? – усмехнувшись, спрашивает Хао Ки, кивая на браслет на запястье Сун Цин.
Она накрывает его ладонью и прижимает руку к груди. Цай Ян вспоминает, как дарил ей это украшение с Сун Чаном. Так, значит, оно практически спасло ей жизнь?
Сун Чан кажется растерянным.
– Но ведь это просто украшение.
Хао Ки фыркает. За него ровным тоном отвечает Ло Кай:
– Такие племена сохраняют веру в духов природы. Для них тот, кто носит что-то подобное, является частью главного круга плодородия и стоит выше простых смертных.
Фа Цаймин кивает.
– Верно. При этом к обычным людям они относятся очень враждебно. Мужчины из таких племен, защищая женщин и детей, могут и убить.
У Сун Цин бледнеют губы. Она сглатывает и притрагивается худыми пальцами к шее.
– Как они подпустили вас? – спрашивает она, справившись с эмоциями.
Хао Ки обнажает в улыбке острые зубы.
– Это вы, врачеватели, помешаны на помощи людям и на медицине, которая призвана спасать. При этом вы забываете о средствах, дающих возможность не только защиты, но и нападения.
– Говори ты яснее! – не выдерживает Цай Ян.
– Куда еще яснее? Кое-какие травы, немного чудес и ловких рук, – растягивая слова, Хао Ки самодовольно демонстрирует всем свои длинные, жилистые пальцы, – и все племя спит, видя, возможно, не самые радужные сны.
– Наркотик? – хмурится Сун Цин.
– Кое-что на основе опиума. Ты тоже была не в себе, когда я тебя нашел, госпожа Сун. Но спасибо, что не стала поднимать крик.
Все на какое-то время замолкают. Наконец Фа Цаймин отпивает из своей чашки холодный чай и произносит:
– Это были крайние меры. Но они сработали, хвала небесам.
Цай Ян вздыхает.
– Спасибо, – говорит Сун Чан и поднимается на ноги, тут же ломаясь в поклоне. – Фа Цаймин, Хао Ки, спасибо вам, что вернули мне сестру.
– Спасибо, – эхом повторяет молчавший все это время А-Бэй.
Он сидит рядом, и Цай Ян не пытается остановить себя, когда обнимает его за подрагивающие плечи. Зря они, наверное, завели эту тему столь скоро. А-Бэй доверительно прижимается к его боку и перестает так трястись.
– Что вы… – качает головой Фа Цаймин. – Благодарить на самом деле стоит не только нас. Господин Ло – вот кому нужно говорить спасибо.
Цай Ян замечает, как Ло Кай опускает глаза, отложив палочки и сжав обе руки в кулаки.
– Ло Кай? – изумленно переспрашивает он.
Хао Ки как ни в чем не бывало продолжает пить вино и поглощать еду в зоне досягаемости.
– Совершенно верно, – говорит он. – После того как к делу подключился господин Ло, все пошло куда быстрее.
– Как бы вы ни добыли сведения, которые помогли нам, благослови вас небо, – добавляет Фа Цаймин.
Сун Цин прочищает горло и чуть наклоняется, чтобы лучше видеть Ло Кая, который так и смотрит на собственные руки, не поднимая взгляда ни на кого из собравшихся. Цай Ян сидит с ним рядом, но все равно не может заглянуть ему в лицо.
– Спасибо, – произносит Сун Цин, и все внимание переходит на нее. – Всем вам. Если бы не ваша вера и ваше терпение, я бы не вернулась к своей семье. Я благодарна вам – каждому.
– Выпьем за это! – отсалютовав ей бокалом, восклицает Хао Ки, сразу прикладываясь к вину.
Цай Ян тоже отпивает из своего стакана, но скорее для того, чтобы хоть немного справиться с пересохшим горлом. Ощущение, как будто он проглотил целую ложку муки. Ло Кай помог в поисках Сун Цин? Ло Кай знаком с Фа Цаймином? Как все это успело произойти за последние два месяца? Почему он ничего об этом не знал?
Ло Кай на него не смотрит. Цай Ян не может понять, что ему делать с этой информацией. Конечно, говорить с ним об этом сейчас он не собирается – вокруг слишком много людей, к тому же новости сыпятся на голову, как кирпичи, одна за другой. Этого слишком много. Еще вчера он ехал с Ло Каем в аэропорт, понятия не имея, по каким причинам они вдруг так резко сорвались туда, а сейчас он сидит за одним столом с Сун Цин, которую…
Цай Ян глотает вставший в горле ком. Вчера, когда Сун Цин спросила его, сколько ей лет, он осознал, что все это время не переставал считать. Они все считали, все верили, что она вернется, но, когда поиски прекратились, Цай Ян понял, что теряет эту веру. Капля за каплей она истекала в никуда, превращаясь в отчаяние. Поняв, что прождал восемь лет и не сохранил надежду на каких-то три оставшихся месяца, Цай Ян не смог больше держать эмоции под контролем. Ему казалось, что мир рухнул ему на голову, вонзив все свои звезды в позвоночник острыми осколками. Но Сун Цин все равно благодарила его. Все равно шептала, что скучала, что рада ему, кутая в свои худенькие руки, как маленького.
– … Ян! Про тебя говорю, балда! – слышит он, как издалека, голос Сун Цин.
Цай Ян поднимает голову и видит, что все смотрят на него. Сун Цин стоит, держа в одной руке свой стакан с водой, а второй опираясь на стол, чтобы ее не шатало от слабости.
– Спасибо, что снова с нами, – язвительно говорит она. – И… – выдыхает, упрямо облизывая пересохшие губы. – И не только за это я хочу тебя поблагодарить. Все это… – Сун Цин обводит взглядом комнату и продолжает: – Ты сделал так много, что мне хочется встряхнуть тебя хорошенько за то, что ты даже не осознаешь, сколько ты сделал и как помог нашей семье. Как говорила бабушка, «А-Ян – наша опора и надежда». Думаю, даже она не предполагала, насколько права. Я… Все мы очень ценим твою заботу. И то, чем ты пожертвовал ради нас. Сегодня не только день, в который я впервые за восемь лет засыпаю и просыпаюсь в постели, дома, но и твой день рождения. Что бы ты ни говорил, это для меня – огромный повод для радости. И для всех, кого ты видишь. И если сейчас ты не уберешь с лица это выражение, я тебе что-нибудь сломаю. Не смей реветь на моем тосте! – с угрозой в голосе говорит она, хотя с ее губ не исчезает улыбка.
Цай Ян несколько раз моргает, чтобы перед глазами перестало размываться. А-Бэй нисколько не помогает, когда ныряет ему под руку, обнимая сбоку за талию.
– С днем рождения, Цай Ян, – заканчивает Сун Цин.
Все за столом согласно кивают. Цай Ян слышит, как его поздравляют, и сил у него хватает только на то, чтобы поднять свой бокал и, не глядя ни на кого, выпить. Слишком много эмоций за последние двадцать четыре часа. Слишком.
Цай Ян всегда считал Токио городом одиноких людей. Японская столица казалась ледяной, недружелюбной и колючей в тот год, когда он приехал сюда, не имея ничего, кроме больной старушки на руках, маленького ребенка и Сун Чана, который был на грани жизни и смерти. Только со временем этот город стал приобретать очертания, краски и запахи. Золотые огни и алые фонарики на улицах. Цветущий пруд с лотосами, которые вырастают в мае высотой ему по талию, в Уэно. Толстые и наглые чайки на Токийском заливе. Радужный мост и вечно беззвездное небо над головой.
Ло Кай кажется еще более молчаливым, чем обычно, когда они медленно идут по улице без какой-либо цели. Цай Ян даже не знает, как выбирает направление, просто время от времени сворачивает, петляя по дорогам Акасаки, где нет ни одного тротуара. Вечером Токио, как и всегда, наполняется запахами уличной еды и блестит огнями, как новогодняя елка. Хэллоуин добавляет суматохи – они периодически встречают идущих навстречу ряженых в масках и костюмах. Ло Каю даже суют в руки какую-то маленькую коробочку, когда он протягивает мальчишке в устрашающей маске то ли зомби, то ли маньяка монету в пятьсот йен.
Когда гости окончательно наелись и выпили половину припасенного вина (спасибо Хао Ки, даром что Фа Цаймин практически не пьет, а Сун Цин все же удалось уложить спать пораньше в комнате Цай Яна), Ло Кай тихо ускользнул на кухню, чтобы помочь А-Бэю помыть посуду. Мальчик краснел и от помощи отказывался, но Цай Ян по себе знает, что такое спорить с Ло Каем. Покончив с уборкой и скормив Жучку пару оливок, за которые тот душу продаст, Цай Ян оставил Сун Чана и пьяного Хао Ки варить кофе, а сам предложил Ло Каю прогуляться.
Цай Ян, наверное, впервые в жизни не знает, как начать разговор, но Ло Кай неожиданно делает это за него. Они идут по совсем тихой улице, которую освещают только красные бумажные фонарики, развешанные по обеим сторонам от дороги, и Ло Кай, вдруг замедлив и без того неторопливый шаг, говорит: