Цай Ян чувствует, как к глазам опять подступают слезы. Сун Цин права, надо делать перерывы.
– Я уже говорил тебе, что не поступил бы иначе, – произносит он, обнимая мальчика. Тот сразу же обхватывает его обеими руками за талию в ответ. – Как нас ни называй, это не изменится.
– Спасибо, – повторяет А-Бэй. – Спасибо, что не бросил нас.
Цай Ян зажмуривается, мысленно благодаря небо за то, что на кухне темно и он не увидит его лица.
– Не плачь, пап, – раздается шепотом у уха.
Эпилог. Письмо
Living my life trying to do what’s right
And hope for a better day
You know those words you wrote me
Brought me to my knees
All I’m saying is that
You’re home, you’ll never be alone.
Ханами[12] – праздник, который напоминает о хрупкости счастья и красоты. Хорошее никогда не длится вечно, но от этого оно лишь становится ценнее. Один порыв ветра может сорвать с дерева едва раскрывшиеся цветы, беспощадно рассыпав их по земле, растеряв в траве бело-розовым облаком. И даже это их последнее падение завораживает.
Парк увит гирляндами с маленькими золотыми лампочками и светящимися фонариками, заставляя сиять, как зимой, цветущую сакуру. Со стороны может показаться, что ветки укутаны снегом, но, стоит вдохнуть сладкий аромат, и сомнений в том, что это весна, не остается.
Жители Токио в такую чудесную погоду покидают свои дома, несмотря на поздний час, чтобы вместе полюбоваться триумфом красоты. На лавочках много художников, которые даже ночью готовы рисовать весенние пейзажи, когда солнце исчезает, оставляя город в искусственном свете ламп. Но и в этом есть свое очарование. В такие дни Токио перестает быть помпезным и становится уютным, как японская деревушка, еще сохранившая старые традиции.
Сун Цин сидит, опираясь спиной о ствол дерева, и просто наблюдает за людьми. Ей всегда нравилось смотреть на то, как семьи, близкие друзья, влюбленные проводят время вместе, отдыхают, разговаривают, делясь своими мыслями и обмениваясь новостями. Ханами – повод забыть о невзгодах и насладиться главным даром природы – скоротечной, но пленительной красотой. Все в эти дни чувствуют себя по-особенному счастливыми.
А ей – спокойно. Впервые за столько лет она по-настоящему ощущает вокруг себя гармонию. Ей столько пришлось пережить, чтобы прийти к этому, что даже дышать страшно, чтобы не разрушить это мягкое чувство внутри. Когда эмоции – хорошие или плохие и даже те, которые ты не можешь определить как первое или второе, – сходят на нет, оставляя тебя, как в невесомости, наедине с самим собой и чистым разумом. Сун Цин большую часть своей жизни полагалась на рациональное мышление. Эмоции слишком выматывают, слезы – иссушают, радость и счастье – пьянят.
Но сейчас – просто хорошо. В мягком свете лампочек в вечернем парке сидеть вот так у дерева и просто созерцать – удивительно приятно. Сун Цин проводит ладонью по мягким покрывалам, на которых они разместились на пикник, как и многие японцы в этот день, и наслаждается теплой тканью под пальцами. Она отпивает из своего стаканчика персиковое вино и прикрывает глаза, прислушиваясь к голосам вокруг, но не разбирая слов. Просто внешний шум, как ветер, не несущий никакой информации. И легкость в голове. Действительно бесценное ощущение.
– Ло Кай! Давай сделаем еще одну фотку, ну улыбнись!
Было.
Сун Цин открывает один глаз, глядя на крутящегося на своем месте Цай Яна, который никак не может сделать так, чтобы в кадр влезли все желающие. Чу Мин сидит, скрестив руки на груди и надув губы, потому что они с Сун Фэй собирались пойти за какигоори[13] с зеленым чаем еще десять минут назад. Мао Янлин с Чу Синем, прилетевшим в Токио на два дня позже жены, с удовольствием оставили сына под присмотром Цай Яна и Ло Кая на этот вечер, а сами отправились на романтическое свидание. Цай Ян беспечно сказал, что где два ребенка, там и три, им не привыкать, хотя Сун Цин предупреждала его, что не собирается участвовать во всем этом, потому что пришла отдыхать. Но куда от них денешься? А-Чан бы помог, но у него на удивление были свои планы на вечер. Это Сун Цин еще предстоит выяснить поподробнее, когда он вернется.
Они теперь будут реже видеться с племянниками, хоть и станут жить всего через две улицы друг от друга. Как Ло Каю, который наконец-то перестал быть в ее голове господином Ло, удалось снять за такой короткий срок квартиру в период Ханами, для нее до сих пор загадка. Но это факт. Цай Ян от нее в восторге, потому что там большая терраса («да на ней жить можно, я бы снял не квартиру, а только эту террасу!»).
– Так мы пойдем уже, наконец, за мороженым?! – восклицает Чу Мин, сжимая руки в кулаки.
Сун Фэй, все это время самозабвенно строившая рожицы на камеру вместе с Цай Яном, поворачивается к нему и картинно закатывает глаза.
– Да иду я! У тебя что, шило в заднице?
– Сун Фэй, – поднимает на нее взгляд Ло Кай.
– Извини, Ло-гэгэ.
Сун Цин усмехается. Цай Ян сейчас опять начнет возмущаться, почему А-Фэй так беспрекословно слушается Ло Кая, стоит ему только на нее посмотреть.
– Давайте все вместе сходим, – миролюбиво предлагает А-Бэй. – Чу Мин, ты с зеленым чаем будешь?
– А тебе какое нравится? – спрашивает Чу Мин.
– С клубникой. Туда еще свежие ягоды кладут.
– Тогда я тоже такое буду.
Цай Ян убирает телефон и улыбается Ло Каю.
– Возьмешь мне с ликером и специями? – спрашивает он.
– Его здесь может не быть. – Ло Кай поднимается с покрывала и помогает встать Сун Фэй, когда она протягивает к нему обе руки.
Цай Ян делает расстроенное лицо, хотя Сун Цин поклясться готова, что он еле сдерживает смех.
– Но это мое любимое, – тянет он.
– Я схожу до другой лавки.
– Спасибо, Ло Кай! Ты лучший друг!
Когда они с детьми уходят и Цай Ян поворачивается к ней, Сун Цин пихает его ногой в бедро.
– Чего ты опять ноешь? Ты же любишь какигоори с зеленым чаем, – говорит она.
Цай Ян растягивается на освободившемся месте на покрывале и запрокидывает голову, чтобы рассмотреть гирлянду на цветущем дереве, под которым они сидят. Сун Цин видит, что он волосами уже собрал целую россыпь успевших нападать на ткань лепестков.
– Люблю, но Ло Кай все равно найдет то, которое я люблю больше, – хитро улыбается он.
Сун Цин снова пихает его.
– И будет ходить за ним на другой конец парка. Имей совесть!
– Не сердись, я поделюсь с тобой. – Цай Ян подмигивает и протягивает к ней руку, шевеля пальцами. – Дай твое вино попробую.
– Сейчас прям, – отзывается Сун Цин, повыше отводя руку со стаканчиком. – Я его себе покупала!
Цай Ян уже явно готовится выдать очередную жалостливую тираду, но в этот момент Сун Цин поднимает глаза и замирает с ощущением внутри, как будто только что выпила свое холодное вино залпом из бутылки. Вероятно поняв что-то по ее лицу, Цай Ян молча смотрит туда же, куда и она. И поднимается резко, садясь на покрывале.
Очередной мираж прошлого, как обманчивый туман, появляется перед ними, заставляя Сун Цин вспомнить проведенное среди дикого племени время, когда в любой тени прятались знакомые лица. Стоило протянуть к ним руку, они таяли, насмехаясь над ее сжимающимся от боли сердцем и глупой надеждой когда-нибудь увидеть их снова. Сун Цин невольно хочет придвинуться ближе к Цай Яну, но ругает себя за эту слабость и остается на месте.
– Мао Линь? – Цай Ян первым нарушает тишину, в которой даже веселые голоса людей вокруг теряются, как в вакууме.
Мао Линь действительно здесь, и это не плод воображения Сун Цин. Он стоит, сжав руки по бокам в кулаки, серьезный, взрослый, с суровым, возмужавшим лицом. Сун Цин с горечью понимает, что узнала бы его и еще через десять, и через двадцать лет. Это больше не тот мальчишка, с которым они спорили из-за американских горок, пихая в руки друг другу нелепую плюшевую черепаху, но что-то в глубине этих холодных, как у его матери, глаз осталось прежним. Или это снова тени, решившие сыграть с ней в старую страшную игру?
У Мао Линя тоже лепестки в волосах. Сун Цин не понимает, как смогла заметить все это за такое короткое время. В вечернем золотом свете фонарей любые детали кажутся важными и особенными. Она отставляет на покрывало стаканчик с вином, чтобы не выронить его из пальцев, которые сковало неприятной слабостью.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Цай Ян, опуская голову и избегая смотреть Мао Линю в глаза.
– Я что, не могу приехать сюда, как сестра?
От звука его голоса Сун Цин хочется спрятаться или хотя бы закрыть глаза. Он тяжелый, как гранитная плита. Она и сама не знает, почему ей так кажется.
– Мао Янлин сказала тебе, где мы? – задает еще один вопрос Цай Ян.
– Да. – Мао Линь бросает взгляд на Сун Цин, но тут же отводит его. Одного этого достаточно, чтобы она начала волноваться еще больше. Ей так не хочется, чтобы что-то испортило этот вечер, чтобы у Цай Яна снова было это выражение лица, будто он в чем-то виноват. На мгновение она даже позволяет себе пожелать, чтобы Ло Кай с детьми вернулись поскорее.
Цай Ян, наверное, впервые в жизни не знает, что сказать, а потому молчит, глядя куда-то сквозь Мао Линя. Сун Цин уверена, что он не видит ни людей, ни светящихся деревьев, ни россыпи лепестков в воздухе в этот момент. Ничего не видит.
– Цай Ян, – прикрыв на мгновение глаза, словно стараясь изо всех сил держать себя в руках, произносит Мао Линь. – Почему ты не сказал мне?
– Что не сказал?
– Про завещание отца. – Мао Линь тяжело сглатывает, крепче сжимая пальцы – вокруг серебряного кольца на указательном заметно бледнеет кожа, так сильно он сдавил его. – Что ты вернул то, что он тебе оставил. Зачем?