Одноглазый не дал выдернуть трубу. Он точно вспрыгнул на грудь. Но Пётр уже ждал, выставив вперёд ручищи. Вонючее дыхание падали обогрело лицо, белые клыки клацнули у носа, но руки прочно сжали лохматое горло.
Знакомая ненависть вспыхнула в единственном глазу волка, он сделал ещё одну попытку и вгрызся в глотку врагу. «Газон! Достал-таки…» – решил Пахан, ему не стало хватать воздуха, шерсть залезла в ноздри и рот, обрубок уха вдавился в переносицу зверя, мир уплывал, резко мерк. Ещё одна капля царапнула щеку.
«Неужто дождь? Его ещё не хватало!» – слабо удивился Пётр, продолжая вдавливать пальцы в лохматое и тугое. Тут же изо рта брызнула кровь. Задыхающийся волк упёрся жесткими лапами в грудь, задние надавили на пах и на рану в животе.
Но ещё две минуты – те самые, которых не хватило Петру для спасения, они продолжали стоять. Два одинаковых существа всё теснее сжимали предсмертные объятия. Когда же упали и покатились по склону, вжимаясь друг в друга, последней заблудившейся мыслью Петра было – что в этой схватке нет победителя…
…На этом месте несколько дней назад автобус въезжал на паром. В нём были люди, усталые, занятые своими проблемами. Они уезжали в неизвестность. И не вернулись. Гена вспоминал лица, моменты, укладывая в память гробы.
Спортсмен. Циничная усмешка от уха до уха. Но взгляд настороженный, слегка боязливый, уставший от бдительности.
Шурик. Подавленный, вечно разболтанный. Но где-то внутри уже оформлялся неслабый мужчина, умеющий постоять за себя. «… может, ещё и к медали представите?» Сашка. Ребёнок и друг.
Борис. Человек, знавший ответы на все вопросы, но сам в них сомневавшийся. Человек, не веривший в горе даже столкнувшись с ним.
Командир. Поедающий сам себя. Обречённый на нелюбовь, и от этого жалкий.
У каждого есть червоточина, замочная скважина, к которой ПБО нашло ключ. Самоуверенность, апатичность, неверие, озлобленность и одиночество. Самое настоящее одиночество, готовое принять, обогреть нечто новое, и лишь потом сообразить, что новое – змея, нахально свернувшаяся на груди. Гена знал, почему Пахан ему понравился, невзирая на дикость и вероломство. У них много общего. Оба потеряли своих людей. Пусть никто и не назначал старшего сержанта Лазкова руководителем группы, но каждый выживший несёт на сердце груз ответственности, смерть близких, бессилие и память. Мёртвые не уходят просто так, оставляют что-то в тебе. Силу свою.
Сейчас, крепко обнимая Марусю, опираясь на палку, хромая, он очень хотел спасти её. Может быть, тогда жизнь ещё будет иметь смысл.
Они оставили экскаватор перебирающимся через реку, абсолютно не смущённым тем, что является утилизированной версией Кинг-Конга. Шустрая вода бурлила, скрывая платформы, затекала в машинное отделение, гася искру. Но машина всего лишь замедлилась, оставаясь движущимся преследователем. В отместку обрушила мост, сорвав его как навязчивую паутину, внезапно прилипшую к щеке. Они ушли, не желая знать: выберется экскаватор на берег или навечно застынет мрачным изваянием. Уже не было времени. Они не могли позволить себе подобную роскошь, когда нет транспорта, и даже скорость передвижения втрое снизилась. Генка волочил раненую ногу, иногда пытался на неё наступать, но сразу же отказывался от попыток увеличить расстояние между собой и врагами.
Маруся перевязала рану мокрой рубахой, оставленной зэком, стянула, останавливая кровь. Теперь ступня онемела и даже первоначальные колики – как будто отсидел – своим временным возвращением походили на волшебство. Генка мысленно представил себя, гротескную пародию на цаплю, прыгающую на одной ноге, поднимая вторую, на которой влажным комом размахивала краями рукавов тяжёлая рубаха. И эдакое чудо умудрилось носить форму милиционера! Нелегко приходилось и «боевой подруге». Она уже изошла потом, щёки зарделись румянцем, насупилась, но продолжала подставлять плечо для опоры.
Разухабистый лесной пожар на время смилостивился. Выискивая способы пересечь широкую трассу и не найдя их, впал в панику. Огненный хвост уже подгребал золу и на глазах чах.
Взбесившаяся кошка сжималась, выплёвывая безрезультатные прыжки, шипела в реке, разбивалась о твердь, дожёвывала увядшие расточки полыни. Оборачивалась, с тоской взирая на горы, когда-то полные буйной растительности и древесной мякоти, а теперь пахуче-чёрные. Подобно едва вылупившимся змеенышам, которые жалят собственную мать, пожар возомнил себя Драконом, уничтожив спящего родителя, тем самым выполняя давнее предсказание шамана и обрекая себя на умирание.
Маруся прошла мимо своего шлема, не заметив его. Красная сфера укатилась в обрыв и повисла на сухом корню. Её можно было достать, но – возможно, так и висит по сей день.
Самым смешным для Генки было то, что, кажется, собирался дождь. Не просто тяжёлая морось, а настоящий водопад. Ливень, который ожидался пожарными с неделю, но никак не приветствовался сельчанами, торопливо снимающими урожай. И это будет что-то. Они промокнут до нитки – нелепая, ковыляющая пара. Дождь станет последней точкой в абзаце неудач. Издеваясь, тучи, несколько дней почёсывающие бока и лениво переваливающиеся в небосводе, решили поработать. Предупреждая о своём решении, они назревали чернотой и разбухали от собственной важности. Маруся, и так уже запыхавшаяся, почувствовала, как трудно стало дышать в уплотнившейся атмосфере. Солнце в очередной раз ещё только подумало о покое, а серые сумерки уже окунули в прохладу, не несущую облегчения. Первые разведчики – капли – завершали суицидный полёт, ненадолго оставляя в пыли мокрые кляксы. Встревоженные ветры заметались в птичьем гомоне, словно питались им, набирая мощь. Восторженным церковным хором и почтительными наклонами верхушек им откликнулись кроны. Лоскутки листвы пригоршнями падали в реку и продолжали плыть крутящимися лодочками.
Дрожащий от страха огонь всё-таки нашёл себе сподвижника, прыгнув на загривок механическому зверю, соскальзывая, карябая, уселся на плече, и экскаватору ничего не осталось, как примириться с подобным соседством. Беспокойная рыжая рысь скукожилась до безобидного котёнка, но как только машина пересекла трассу, спешно зачавкала, вгрызаясь в жухлые травы и быстро возвращая объём. Хозяин не осерчал за облупившуюся краску, превратившуюся в сегментные подпалины. Наоборот – мечтал поскорее сбросить неудобную, немобильную шкуру экскаватора. Ему бы только догнать ускользнувшую массу. И тогда всё пойдет по-другому. Вернутся некоторые утраченные в связи с деформацией возможности.
Тяжело стало читать мысли, имитировать страдания и голоса. Не говоря уже о перераспределении радиоволн и излучений всех мастей. Он хотел было преградить им путь какой-нибудь галлюцинацией, но не смог. Слишком огромное тело, слишком много необходимо усилий для его управления. Но рано или поздно он догонит. Не этих, так других. Эти могут вывести к другим, не таким сильным и опасным. Но, конечно, желательней – отомстить. Втоптать в грязные лужи, смешать с землёй и высосать непонятную силу, имевшую наглость несколько раз противостоять им, Новым Хозяевам Вселенной. Силу – едва не погубившую. Безмозглый брат – огонь – слишком расточителен, таких надо держать на короткой цепи, превращать в слугу. Искрящаяся кошка не возражала, угодливо расчищая дорогу и резво уплетая раскуроченные объедки тайги, попутно испражняясь зловонным дымом. И это рождало в мыслях преследуемых страх и смятение, что позволяло слегка увлажнить глотку, но ещё не могло утолить постоянную жажду Хозяина.
Маруся волокла Генку через лес, покинув дорогу, пояснив – так, мол, короче. Он согласился, хотя больная нога всё время за что-то цеплялась и ужасно мешала. В итоге он запнулся и плюхнулся на задницу. Влекомая им Маруся не устояла и села на колени, дёрнулась, пытаясь встать. Но ноги скользнули по траве, увлекая её за собой. Теперь на его коленях лежала голова девушки. При других обстоятельствах ситуация могла показаться пикантной, но оба приняли падение как должное, подаренный им перекур. Сигареты кончились, Генка забыл даже – когда. Но впридачу к остальному у участкового нашлась пачка «Беломора». Они вдохнули в лёгкие крепкую смолу, и Генка вслух заметил, что энергично закусанный чинарик придаёт Марусе сходство с бандиткой.
– На себя посмотри, – она добродушно огрызнулась.
Кроны шуршали над головами беспрерывными водопадами, преклоняли колени травы.
– До дождя не успеем? – поинтересовался у Маруси.
– Тебе не без разницы?
– Как-то неохота мокрому помирать. Всегда планировал более комфортабельный уход.
– Например?
– Ну… там, в кремлевской стене или что-то в этом роде.
Девушка улыбнулась:
– Может так и будет? Что, мы не продержимся ещё парочку километров?
– Хорошо бы, – выдохнул Генка. – Представь себе: Красная площадь, гроб, утопающий в цветах. Отличившиеся доблестью офицеры несут на бархатных подушках награды. И ты – в чёрной вуали. Безутешно рыдающая вдова.
Но на этот раз Маруся не засмеялась, судорожно смяла папиросу:
– Знаешь, а Спортсмен меня замуж звал.
– Правда? Так же мрачно?
– Прямо перед пасекой. Потом бандиты, ну и всё такое… Чёрт! Жутко, да? – резко прижалась, обхватила сильно. – Ты не вздумай умирать, ладно? Пожалей меня. Я ведь вся… понимаешь? Нет у меня ничего. Ружьё пропало, деньги – к чёрту, теперь ещё мотоцикл. У меня только ты…
– Я люблю тебя, – признался Молчун, сам удивившись откровенности. Хотел сказать что-то ещё, но не смог. Прижал её, нашёл губы. Поцелуй рождался из глубины, распирал грудь и слезами умывал горло. Он любил её, любит. И тем более несправедливо то, что должно произойти. Именно теперь, когда впервые ощутил полноту чувств. Они целовались и плакали, прижимаясь, в надежде слиться в целое, соединиться, не расставаться никогда. Невозможность подобного влекла и опустошала. Пустота наполнялась счастьем, восхитительным мигом краткого воссоединения.
В трехстах метрах экскаватор взревел от боли, хлебнув с избытком яда их чувств.