Солнышку не выдавали спецуру и зарплату десятки миллионов лет, но оно всё равно продолжало горбатиться согласно привычному циклу. Сейчас ему как раз подбежало время придавить на массу. И Володя, как никто, понимал светило. Он не спал почти трое суток. Прошлую ночь провёл в бойлерной универмага, кутаясь в халат и ожидая шаги. Неважно, чьи. Они не несли облегчения, будь то фантики ментов, мёртвая продавщица или обнажённая Шумова во всей своей красе. Володя запер дверь изнутри, ворочался на продолговатых коробках, сон не посетил, только напомнил о себе утренним забытьём. Ночь под каруселью слегка выветрила хмель, так и не принесла бодрящего облегчения. Поэтому сейчас, по дороге в санаторий, Вожорский жутко захотел спать. Драндулет едва плёлся на первой передаче, других Вовка не знал, вялость после агрессии и перенапряжение давали о себе знать. Вовка глазел по сторонам, однообразие скачущего пейзажа не привлекало.
Но через двадцать минут сонливость как рукой сняло. Он не поверил своим глазам, двигаясь дальше в мрачноватом изумлении. Даже пожалел, что не умеет рисовать, писать стихи и никогда не снимет подобный фильм. Никакие компьютерный спецэффекты, слова и краски не смогли бы повторить подобного, но Володя бы попытался. Возможно, вся вода, уплывшая из города за всю его историю, шла по небу. Именно шагала. Вовка даже остановился, пытаясь прогнать иллюзию.
Три грибовидных облака он приметил давно. Они напоминали иллюстрации ядерного взрыва, их кучерявые макушки вырастали из тёмных ножек, хотя каждая должна быть шириной со стадион, и сплетались чёрным бесформенным клубом. «Это ливень! Ливни! Ливни идут!» – совершенно точно определил он грибные ножки, которые представляли собой не что иное, как сплошные стены воды. Дождище был ещё далеко, но неумолимо летел со скоростью теннисного мяча, иногда огибая воздушную розоватость заката. Туча была настолько тёмной, что заходящее солнце не пробивало её светом, как обычно поступает с неуклюжими вечерними облаками.
Затем Вовка понял, что ошибался. Вовсе это не походило на ядерные грибы. Движение меняло очертание, и вскоре туча стала похожа на вставшую на дыбы чёрную жабу, черпающую что-то из космоса. Потом, когда «Lada» всё же тронулась с места, голова и лапа жабы вытянулись в лохматую пёсью морду с высунутым набекрень языком. И Володя увидел копию собаки-дракона из детской сказки, что недавно крутили по телеку. Пригляделся, и выдох застыл в горле. Показалось – нет! – он ясно увидел, как голова тучи-собаки, продолжая вытягиваться, превратилась вполне в правдоподобную ногу в кирзовом добротном сапоге. Остатки жабьей туши очень походили на развевающиеся полы плаща того, кто шагал по небу в гигантских сапогах. Другая нога волоклась, не застревая, по тайге, а тело и голова человека-ливня, если, конечно, они существовали, терялись в выси, куда невозможно заглянуть без телескопа. Мощь приближающейся фигуры, рядом с которой кроны пихт казались неразумной травой, а невидимый Вовке экскаватор – всего лишь забытой в ней детской игрушкой, непроизвольно смешивала разум с опилками. Володя, вначале восхищённый чудесами природы, как-то сник, понимая свою тщету противостоять хотя бы сотой доле подобного великана. А что движущийся объект был врагом, он почему-то не сомневался. Природа стихийна. Она нравится безропотной и покорной, когда можно тушить об неё окурки и вытирать её подолом ботинок. Но потом она теряет терпение. Нет оружия против стихии. Самый мощный компьютер сгорит от стыда перед пальцем ноги человека-ливня.
Нечто подобное произошло с реактивным боевым самолётом. Получив штормовое предупреждение, пилоты побросали боеголовки куда попало и быстренько смотались. Ракеты, которые согласно приказу должны были сравнять опасный город с землёй, начисто слизали окраину, но центр остался нетронутым, если не считать абсолютно все стёкла, с лопающимся треском покинувшие рамы. Вспыхнувшее в районе птицефабрики, частного сектора и сортировочной железнодорожной ветки бесноватое пламя в конечном итоге могло бы поглотить вздорный городок, если бы вода с неба не пригнула его к земле и не растоптала бы, как загоревшуюся от окурка бумажную салфетку.
Потоки воды ошпарили жёлтую улитку машины, сдвигая её к обочине. Володя включил фары и дворники, скрипя зубами, крутил руль, чувствуя непреодолимое влечение вправо. Но всё равно ничего не видел через залитое дождём стекло. Он внезапно оказался внутри дырявого барабана, по которому с грохотом маршировали капли. Казалось, они весили – как булыжники, и стучали в крышу прямоугольными хлопками падающей с неба библиотеки. Мокрая тьма сжевала дорогу, хотя маятники дворников, как помешанные, визгливо тёрли стекло. Вода неожиданно брызгала из зазоров окон и щелей, мартовской капелью проникала сквозь неплотно прилегающую дверцу.
Фары выхватили из мрака очертания громоздкого предмета, Вовка неловко попытался его объехать и затрясся, нырнув передними колёсами в кювет. Словно обрадованная достижением цели, вода накатила на машину ещё более яростными ушатами.
Вовка подёргал авто, но та, рыча, плотнее усаживалась в размытую грязь канавы. Её можно было вытащить, он знал это, но просто не умел. Опыт вождения ограничивался двумя кругами по двору и одной поездкой за пивом на машине соседа Николая. Володя даже смутно подозревал, что у данной модели мотор спереди, а следовательно – он тяжелее. Его силы выкатить вручную тарантас из канавы явно недостаточно. На заднем сиденье валялся полиэтиленовый пакет с барахлом. Ничего интересного. Лёгкая женская курточка, носки, чулки и косметичка. Вытряхнув содержимое, Володя схватил пакет, вырвал ключи из гнезда зажигания, где они поселились неизвестно с какого дня и часа.
Ничего не оставалось как, мысленно сплюнув и матерясь, вылезти из покосившегося автомобиля под проливной дождь. Вовка водрузил пакет над головой, но всё равно сразу же промок до нитки, вода ручьями стекала по лицу и мешала смотреть. Он хотел было закрыть машину, но мокрые пальцы выпустили ключи. Те, чавкнув, уплыли под днище.
Володя послал всё к чёрту, даже бесполезный пакет, запахнул холодный воротник пиджака и пошлёпал дальше пешком, черпая туфлями дождь. Цыганские кудри распрямились и скользкими червями поползли к ушам и за шиворот, налипли на лоб. Он смахивал волосы пятернёй и семенил мимо лыжной базы, в которую едва не врезался. Затем жидкая дорога привела его во двор санатория, где пустующий с лета круглый бассейн до краёв наполнился водой, и она не успевала вытекать через сток. Дождь плясал камаринского по скрипящим качелям, хлестал по лоджиям дома отдыха и стекал по окнам.
Вожорский прижался к одному из них, плюща нос, даже сложил горочкой ладони. В полумраке выдвинулись перевёрнутые стулья на сдвинутых в углы столах. Мазком через влагу метнулась яркая лубочная картина чаепития на стене. Нигде нет света. Тишина. «И что? Чего ты ждал? Хлеб-соль и оркестр-туш? Здесь никого нет. Уже давно. Генка в тепле сосёт водочку где-то в военном штабе и посмеивается этой своей тяжёлой ухмылкой – ну ты знаешь. Зачем припёрся?»
Ливень стегал, придавливая плечи, мокрая светлая тряпка отяжелела от влаги, в туфлях можно было купаться, не боясь, что начерпаешь. Вода вытекала из носа, отплёвывалась губами, даже слёзы разочарования были настолько холодными, что он принимал их за дождь. Обезьянки и листья пальмы на груди поникли неприглядными липкими завитками. «Зачем ходил в баню? – вдумчиво полувсхлипывал себе под нос Вовка. – Это самый сумасшедший душ в мире». Он шёл вдоль длинной стены из белого кирпича, уже не заглядывал в мокрые окна, к которым краешек солнца умудрился-таки набрызгать алого, и они подслеповато прикидывались зеркалами. Ему уже давно стало наплевать на Генку и всё на свете – скорее бы попасть внутрь, где сухо и прочно, где земля не превратилась в зыбкий поток. Он устал. Смертельно устал. Неожиданное спокойствие сжимало пропитанную дождём душу.
Увидав разбитое окно, даже не обрадовался. Просто меланхолично вполз в проём и очутился в просторном тёмном помещении. Рука скользнула по шершавой плоскости и не нашла края. Чуть позже нащупала круглую твёрдость, которая от толчка покатилась и брякнула чуть левее. Вода капала с волос, заливая лицо. Почти сразу сообразил, что стоит на четвереньках на бильярдном столе. Волочась, оставляя за собой лужи, слез. Глаза слегка привыкли к темноте. Он равнодушно осмотрел помещение, цепляясь взглядом за силуэты кресла, телевизора и шкафов. Снаружи брызгался проклятый водопад, шурша как триллионы крысиных лапок.
Володя заимел над головой крышу, скоро согреется, скинет мокрое, найдёт тёплое одеялко и мягкую кровать… Но уют показался неприятно-приторным: с ужасом Вовка обнаружил, что почемуто хочет обратно – в дождь, снег, ураган, извержение вулкана, только бы больше не оставаться здесь, рядом с тёмным бильярдом и гробницей шифоньера. Ещё немного и он почувствовал острую необходимость вопя зарываться в мокрое, пить холодные струи, подставлять им лицо – в надежде, что замёрзнут и расколются глаза. Но было поздно.
Темнота в кресле колыхнулась, оно отлетело с надсадным скрипом. Чёрное очертание быстро надвинулось, мешая дышать. Огромный, с кулак, насупленный красный глаз выпихнулся из неё, освещая капканы-челюсти. То, что Володя видел, могло существовать в фильмах ужасов, на худой конец – ночью на кладбище, но никак не рядом с ним. Впервые Вожорский встретил человека волосатей себя. Потом понял – не человека. Лохматое громоздкое существо передвигалось вертикально, растопырив мощные лапы. «Сюда залез медведь!» – Володя не знал, куда страшнее смотреть: на широкие когти или на красные сабли клыков. Мутный чудовищный глаз с треугольным зрачком осязаемо излучал внеземную ненависть ко всему сущему. Рыжие клочья шерсти объёмно расширяли вытянутую пасть, разверзающуюся перед ним.
Володя сделал всё возможное для себя – два шага к окну, не в силах повернуться спиной к монстру. Тут же когти вонзились в грудь, вминая мокрую ткань, волосы, плоть в мерзкий хруст ломающихся рёбер.