– Попался! Живым возьму!
Ира кусается, рвётся из-под громоздкой туши, удачно двинула ногой в пах, отпрыгнула. Но ещё чьи-то руки сзади за грудь рывком, останавливаются в изумлении, нащупав мягкое. Нож из-за голенища – и в брюхо. Но ещё и ещё руки! Их много, десятки… И, наконец, удар в челюсть, прямой, от души. И чернота….
Сквозь прояснившиеся сознание:
– А-а, ну это дочь есаула, подстилка бандитская! – знакомый юнкерский голос, и стыд за ту ночь после смерти бородача. Неужели этот голос шептал о любви красивыми, витиеватыми словами?
– Пре-ре-едатель! – земля отпружинивает, в безумном скачке руки сжимают тонкое, лебяжье горло. Выпученные в смертельном испуге глаза. Давить! Давить гниду! Хрип.
– Шустрая стерва! – вновь удар по голове. Боль под ребрами. Её пинают? Убивают? Пусть. Скорей бы только… Темно.
Через несколько часов подкашивающиеся ноги заставляют прижиматься спиной к прохладной стене. Невидящие зрачки выглядывают из синяков и вздутий – она ничего не сказала про приисковую заимку. Только бы папка догадался уйти оттуда побыстрее! Найдут падлы! Найдут! Всё этот разболтает! Глаза уходят от бледного, потирающего горло юнкерочка, останавливаются на сросшихся, корень в корень, ели и рябине. Гроздья только что налились красным, обнимаемые зелёной лапой, и вдруг вспыхивают, рвутся в глазах бордовыми шарами…
Шурик зажмурился и открыл глаза. Гроздья рябины всё так же недвижимы. Красные на зелёном. Он смотрит из-за плеча Иры в окно. Там всё ещё стоят шестеро с ружьями наизготовку. Был ли уже выстрел? Глаза останавливаются на седьмом, бледном, патлатом – кого он так напоминает? Юнкер поднимает голову, словно оторвавшись от захватывающего зрелища, и кивает… ему, Шурику, постепенно растворяясь в воздухе. За ним ночь зачерняет другие тени, последними исчезают штыки… Он смотрит в окно и видит там своё отражение, полупрозрачное, на которое накладываются темень и деревья. Чушь! Показалось! Руки скользят по талии.
Она не сбрасывает их и тоже смотрит в окно. Кто знает, что она там видит? «Вот она. Стоит передо мной. Мягкая. Дворянская кровь. И жар её тела передаётся, словно всё было вчера: гражданская война, кровь, расстрел» – мысли убегают, как капельки воды с длинных волос, в которые уткнулось его лицо. «Да. Я хочу её. Хочу её взять. Здесь. Сейчас. Как… раньше… в этой комнате. Хочу в тот миг, когда пули рвали её тело!» – мешанина в душе, в голове, во времени.
Пряди волос исчезают – движение – вместо них бледное нежное лицо. Мягкие, влажные губы. Руки нетерпеливые, ищущие, сильные. Толчком он сажает её на подоконник, с которого канделябрнулся подсвечник. Темнота усиливает нетерпение. Запрокинутая голова обнажает шею, в которую так и хочется впиться губами. Шура чувствует её прохладные ноги на своих бёдрах… И тут реальность взяла верх над происходящим, сотрясая его и без того на сегодня измученный разум. Слишком много он выпил, слишком тяжело похмелье. Тупо уставившись на атрофированную часть тела, которой положено было действовать, Сашка покраснел до корней волос.
«Тоже мне – рок-плейбой» – мерзко взвизгнул внутренний голос. Слёзы обиды брызнули сами по себе, и поддерживая штаны, Шурик ломанулся прочь из комнаты и дома. Пару раз упал, споткнувшись, и вмазавшись рукой в какашку, застонал и рванулся куда-то, увидел знакомое разрушенное (взрывом?) окно, вывалился и побежал, куда глядят глаза. Смотрели они на близстоящее дерево, потому что не помнили, куда нужно бежать. Шурик распластался на траве и зашёлся тихим плачем, из нутра. Ему было стыдно до боли меж ребер. Лопатки вздрагивали. Нос знакомился с остатками зелёной травы и случайно проползающим по ней муравьём, который не замедлил укусить. Взвизгнув от неожиданной боли, Сашка сел, ошарашено огляделся, вытирая об траву испачканную руку, другой смахивая сопли. Где он, чёрт побери! Слева дом, справа тайга. Одному не выбраться.
Темнота была ему ответом. Из неё вышагнула знакомая фигура в тёмном платье и с распущенными волосами.
– Уйди, – попросил Шурик, тут же забыв об обратной дороге, захотелось сорвать зло: ведь это она завела его сюда, рассказала байку, пыталась соблазнить – она, Ирка!
– Эге, сопли-то распустил, – фигура присела на корточки. – Тоже мне мужик!
– Уходи, – отрезал Шурик.
– Извини. Я про сопли… мужиком-то, – Ирина виновато взяла его за руку. – Пойдём.
– Куда? – поднялся Шурик, от её спокойного, уверенного голоса как-то сразу полегчало.
– В дом, – девушка подмигнула. – Не знаю как у тебя, а у меня там ещё остались дела…
21
…Если рождается новое значение,
память мечется от привычного
к привычному, не может найти приют
и замирает в страхе перед тем, что будет.
Эта ужасная ночь добавила ещё прядь седины в бородку Сергея Карловича и коренным образом повлияла на всю его последующую недолгую жизнь. После волнений связанных с эвакуацией, формированием поискового отряда и сотней других мелочей, главврач абсолютно измотался. Тем более, он как бы являлся чужим в собственном доме, потому что парадом командовал Костенко. Сергею Карловичу выпала роль связанная с ожиданием.
Отправив отдыхающих по домам, он терпеливо ждал отъезда завербованных, которые очумело слонялись по зданию, надоедали стуком бильярдных шаров и бородатыми анекдотами. Он также с терпением выжидал, пока Бортовский оденет и военизирует своих подопечных, напоминая, а кому-то и объясняя на ходу устройство АКМ. Непривычно резкие в глуши выстрелы разминающихся у подъёмника Спортсмена и пацана болезненно были приняты Сергеем Карловичем, и он удалился в комнату отдыха и вновь уставился на телеэкран, покорно ожидая, когда помещение очистится от «временных» людишек.
Как-то исподтишка заныли шея и поясница. Мучительно приподнимая веки, Сергей Карлович обнаружил, что так и заснул в кресле в неудобном положении. И судя по всему, проспал достаточно долго. Телевизор мутнел снежестью и бегущими полосками, за окном опустилась ночь. Чертыхаясь, врач поднялся и, разминая шею, спину и ноги, поплёлся на третий этаж, надеясь ещё застать в своем кабинете Костенко. Кабинет встретил его пустотой, замусоренным окурками полом и запиской на столе: «Сергей Карлович, Вы так сладко спали, что не хотелось тревожить. Ушёл по-английски. Приятного отдыха. Ключи на столе. Костенко».
И вроде бы вежливые словосочетания, но Сергей Карлович поморщился. Казалось, неприятный, скрипучий голос полковника остался здесь. Лаконичность записки, говорившей о якобы заботе, насквозь пропиталась этим голосом, полным сарказма и пренебрежительности. Ключи лежали рядом. Брезгливо осмотрев помещение, врач покопался в ящиках стола, проверяя – не забыл ли он чего-нибудь, и заодно пытаясь понять причину возникшего чувства омерзения. Вначале его вежливо поставили «шестёркой», разгромили (у Сергея Карловича не нашлось другого слова) санаторий – его детище, выгнали из собственного кабинета, а потом «постеснялись будить». Или, проще сказать, забыли о нём, выбросили за ненужностью. Часы на стене показывали одиннадцать, значит домой раньше полпервого не добраться. Пока доедешь, поставишь машину… На глаза попалась круглая «именная» печать. Надо бы положить в сейф. И только сейчас Сергей Карлович уловил причину мерзкого ощущения – запах. Так пахнут протухшие консервы. В каком-то отупении главврач, стиснув в руке печать, подошёл к выкрашенному белым сейфу, достал ключ.
Когда дверца распахнулась, его взору предстало согнутое пополам тело, которое вначале медленно, а затем внезапно быстро выпало из сейфа и с противным деревянным стуком опустилось на пол. При падении рука взметнулась и шлёпнулась, задев кончиками пальцев начищенные ботинки врача. Широко открытые глаза уставились в пространство между ножкой стола и мусорной корзиной. Так нашлась пропавшая медсестра Маша.
В первый момент страх сковал движения, но затем Сергей Карлович, не сводя глаз с разметавшегося на полу тела, начал медленно отступать к двери, ткнулся спиной в косяк и выбежал. Как на ускоренно прокрученной кинопленке промелькнули коридор, лестничные перила, фойе. Очнулся уже в машине, когда одна рука вцепилась в руль, а другая судорожно вставляла ключ в гнездо зажигания…
– Припозднились, Сергей Карлович, – произнесённые прямо над ухом слова непроизвольно вызвали дрожь.
Главврач заставил себя повернуть голову, ожидая увидеть… Нет! МЁРТВУЮ ДЕВУШКУ! Но глаза уткнулись в небритое лицо грузчика, на голове замусоленная кепка, в зубах «бычок», у тельняшки разодран рукав.
– Да, знаете ли. Задержался, – пробормотал главврач.
– Так езжайте! – солидно посоветовал грузчик. – У Егорыча грудь прихватило, попросил меня подменить.
– Конечно, конечно, – лихорадочно ассоциируя «Егорыча» со стариком сторожем, согласился Сергей Карлович, возвращаясь в реальность и вспоминая, что является здесь начальником. – Проверь всё и закрой.
Наконец-то включилось зажигание!
– Нормалёк! Всё будет сделано. Счастливого…
Недослушав, Сергей Карлович отпустил сцепление, и белая «Audi» резко взяли с места, едва не сбив забытый кем-то шезлонг. Машина выехала в ворота и устремилась вдоль тёмного кустарника по ночному асфальту. Лихорадка била водителя, и автомобиль бросало по всей автостраде. Благо время позднее – нет гаишников и встречных машин.
Но что, собственно, произошло? Почему мёртвое тело так напугало? Мало ли он навидался трупов, когда работал в кардиологическом? Но эти смерти были, если так можно сказать, естественными, насколько смерть может быть таковой. Но покойник на больничной койке или в анатомичке выглядит более «на месте», чем на полу в его кабинете.
Пожившая «Audi» подскочила в выбоине и понеслись к краю асфальтированной полосы. Резкое торможение занесло, развернуло, и бампер уткнулся в живую изгородь кустарника. В грудной клетке, натолкнувшейся на руль, зашлось сердце. Сергей Карлович уставился на лобовое стекло облапанное теменью листвы и веток.