– Короче, – бросил через плечо Иван, – берёте с собой кто сколько может, и шуруете до пасеки. Я останусь. Подстрахую, если что случится. Понятно?
– Так точно, – шутливо козырнул Балагур.
Втроём они двинулись по дороге. Вооружённые, нагруженные рюкзаками. Маруся, кроме того, несла упаковку одеял, ружьё болталось за плечом. Хмурый и не выспавшийся Шурик сгибался под тяжестью продуктового запаса. Балагур, пыхтя, вдобавок к своей поклаже и рюкзаку с хлебом тащил ещё и его гитару, пот стекал с лысины на лицо. Через полтора километра он сдался и предложил передохнуть. Дорога медленно поднималась в гору.
Шурик скинул рюкзак, присел, прислонившись к нему спиной, и закурил. Рядом пристроилась Маруся и выпросила сигарету.
– Как же так? – выплеснул Сашка. – Я помню, что в доме был не один. И вообще всё непонятно. Ты не знаешь эту Ирку?
– Не-а, – тряхнула головой Маруся. – Толик говорит, что базарил с девчонкой. Та упомянула, что вы с Иркой вроде бы скорефанились. А живёт она где-то за рекой, мол, недалеко от Урцибашевых. Приходит иногда по вечерам. Болтают, музыку слушают. Вот и всё. Даже фамилию не припомнила.
Балагур отдышался и вмешался в разговор:
– Придётся, Шура на СПИД проверяться. В таёжных лесах он знаешь какой? Зверский.
– Иди ты… – отмахнулся Сашка. – Ну не могла она у костра остаться! Я об этом доме ничегошеньки не знал до вчерашнего вечера. Что я, совсем свихнулся – в одиночку по лесу шататься?
– А дом тот загадочный, – согласился Маруся. – Интересно было взглянуть через столько лет. Я была там раньше, в детстве. Местные долго считали его чем-то вроде клада. Ребятишки частенько кричали: «Пойдем клад зазвизинский искать!» Игра такая была.
– Много нашли? – поинтересовался Балагур. – А может, Шурик у нас тоже того… кладоискатель?
– Да нет там ничего! – обозлился Сашка.
– Ага. Искал, значит?
– Чего мне искать? Все вместе скоро… найдём, – он загадочно ухмыльнулся.
Маруся вышла из детских воспоминаний:
– Погоди, кажется, вспомнила. Анчол как-то рассказывал… Потерялся кто-то, по-моему… А он сказал: «Опять Иришка хулиганит» и запретил мне играть в том доме…
– Смотрю на тебя, Маша, и думаю: какой ты маленькой была? Так и хочется… – Балагур осёкся, напрягся и указал на речку. – Туда!
Туман растворился в лучах утреннего солнца. Тучи за ночь побелели. Сначала Маруся увидела скалы на противоположном берегу. Она искала на них, боялась, случилось что? Нет. Два крохотных муравья всё так же продолжали свой путь и уже почти добрались до вершины. Журчание реки успокаивало, пенились барашки, разбитые об валуны. И один из них двигался…
– Мишка! – вскрикнув, подскочил Шурик.
И тут Маруся поняла: это не камень. С противоположного берега прямо к ним плыл огромный медведище. Косматая голова с тремя чёрными пуговками на морде – прижатые уши, время от времени приподнималась, словно прыгала над водой. Ему и течение нипочём.
– Здоровенный какой! – изумился Балагур и быстро извлёк фотоаппарат. – В цирке видел и поражался: до чего все махонькие, будто плюшевые… Эх, Сибирь-матушка!
– Самое весёлое, что он не ручной, – предупредила Маруся. – Быстро хватаем вещи и дёру!
– Там же Командир один на берегу!
Косолапый приближался. Уже чётко вырисовывались бусинки тёмных глазок, мокрые ноздри, часто облизываемые розовой лопаткой-языком: в такие моменты белоснежно-белые сабельки клыков начинали скалиться в добродушной, но суровой ухмылке. Мохнатая голова напоминала обломок скалы, по ошибке научившийся плавать.
– Что-то не так, – насторожилась Маруся. – Обычно звери бегут от огня, а этот плывёт на наш берег, где вскоре всё может загореться.
– Обратно переплывёт. Чего к скотине прицепилась? – Балагур успел несколько раз щёлкнуть мишку объективом и поднял автомат. – Жалко мишутку, но придётся пугнуть. Пусть плывёт восвояси.
Маруся надломила ружьё и вставила холостые – невозможно убивать такого красавца:
– Шурик, целься поверх головы.
Медведь засопел, покачиваясь и отфыркиваясь, когда перед ним зажужжали пчёлы, грохот с берега ему тоже не понравился, потому повернул обратно…
Молчун, закусив нижнюю губу, подтянулся и перевалился на выступ, уткнувшись лицом в пожухлую траву. Слава Богу, подъём оказался намного проще, чем предполагал.
– Ну чего там? Держи! – Спортсмен, поднимавшийся за ним, подал конец троса.
И в этот миг посторонний щелчок раскрошил щебёнку в двух сантиметрах от его лица, и только потом долетел звук выстрела.
– Они что, охренели совсем там?! – заорал он. – Тащи живо!
Ещё несколько пуль зарылись в скалу, упала срезанная прямо над головой ветка сухого шиповника. Разноголосье выстрелов пронеслось над рекой. Пыхтя, Молчун затащил Спортсмена на выступ, и они откатились в кустарник. Пара взвизгов ударилась в ствол сосны, и всё стихло.
Спортсмен отчаянно матюгался, где-то ободрав руку.
– Что это было? Кто стрелял? Неужели наши?
– Наши, красные, советские. Кто ещё? Придурки, – бурчал Спортсмен, рассматривая царапины. – Я им покажу, шутники. Снайперы сраные. Давай натянем тросину, переправимся, а потом… я им уши надеру… Лучше поотрываю вместе с руками и ногами…
Отто развлекался. Он понимал, что вероятность попадания слишком незначительна, да и левой рукой стрелять непривычно. Но когда муравьи, целые и невредимые, скрылись за деревьями, он раздосадованно сплюнул. Выстрелы прекратились. И чего этим психам понадобилось стрелять? Так или иначе, их паника или чего ещё там пришлась как нельзя кстати. Его выстрелы были неразличимы в общем грохоте. Так хотелось подстрелить мурашей, увидеть, как они полетят верх тормашками, услышать испуганные вопли… Как хотелось, чтобы засранцы забрызгали берег своими мозгами! Ну ничего. Всё ещё впереди…
24
Боже мой! Какая мерзость может сидеть в человеке!
Бортовский вышел из наркотического оцепенения, силясь понять причину пробуждения. Стрельба? Но тайга хранила молчание, и если было что – ушло вместе с эхом. Проклятая рука зудела, и Иван принялся осторожно разматывать бинт. Здоровая ладонь коснулась ствола автомата, лежащего на коленях, и невольно отдёрнулась, обожглась. Чёрт! Иван вытащил магазин – так и есть: ни одного патрона! Выходит, пока он дремал, пытаясь заглушить боль в руке уколом, кто-то подкрался, выпустил в белый свет – как в копеечку – всю обойму и скрылся, положив автомат на место. Он даже огляделся, пытаясь уловить мельчайшее движение в кустарнике. Версия не выдерживала никакой критики. Зачем кому-то куда-то стрелять, если можно было использовать для этого самого Ивана? Без сознания он отличная мишень. Значит: он сам стрелял? Зачем? И тут же мозг объяснил: нечаянно нажал на спуск, и дел-то! Всякое бывает!
Но что-то свербело внутри, словно некто нехотя сжимался, укладываясь в вынужденную спячку, ворочаясь и бранясь.
– ДОННЕРВЕТТЕР, – услышал Иван и обнаружил, что это его губы шёпотом призывают гром и молнию.
– Это ты, Отто? – благоговейно шепнул он.
Ответа не последовало. Надо растолкать, разбудить впадающее в дрёму существо внутри. Необходимо понять. Наконец-то встретиться лицом к лицу с неуловимом господином Бришфоргом. Вот он просыпается… Нет! Иван до сих пор помнит их первую встречу в Праге.
– ТЫ ЖЕ ХОЧЕШЬ ЭТОГО? – не спросил, а приказал Отто. – ВОЗЬМИ ЕЁ!
Потом, когда пелена уползла в темноту подвала и очистила голову, он увидел искореженное страхом и кровоподтёками женское лицо с раскрытым в беззвучном вопле ртом. Кровь жирными пятнами расплывалась по кофте, стекала по её ногам, и Иван, отшатнувшись, схватился за лицо влажными липкими руками. Он бежал по ночной Праге, как в кокон, спрятался в гостиницу и долго стоял под душем, оттирая лицо и руки. Вначале вода, вьющаяся воронкой у его ног, была розовой, затем вернулась в своё первоначальное, бесцветное состояние. Как такое могло произойти?
Просто «травка» перестала удовлетворять, а героин стоил слишком дорого… Но однажды в Бонне нашёлся один господинчик, который пояснил, что информация во многом дороже денег. А год спустя появился другой господин. С матовым цветом кожи. Он показывал фотографии и перечислял факты. И всё спрашивал, заглядывая в глаза, как Ивану понравится, если его связь с ЦРУ станет известна на Большой Родине? Господин нравился Ивану ничуть не меньше, но он выпросил для себя зарубежный паспорт на случай провала. Затем неоднократно открывал салатного цвета корочки и всматривался в свою фотографию. А потом удивлённо читал, что человек на фотографии некий Отто Бришфорг, уроженец Берлина.
Что эти всевозможные господинчики находили в бумажках, почему они просили копировать тот или иной документ – Ивану было наплевать. Тогда он познакомился с Отто. Не тем фальшивым, а настоящим, вполне реальным. Он имел узкий лоб, широкие скулы и круглые глаза с замутнённым белком. Появлялся когда хотел и где хотел, вызывая боль в висках, а затем полное расслабление. Когда же его вернули Домой и поместили в стерильную лечебницу, Бришфорг издевался над ним часами, не давая наслаждения после боли, кривлялся, строил рожи. Когда он уходил, Бортовский давал себе слово, что отыщет его и убьёт. Но Отто не появлялся… года два.
Когда он пришёл опять? Как подкрался и запутал Ваню паутиной, едва прикасаясь липкими лапками к затылку? Когда бабка на улице чуть ли не силком заставила купить баночку майонеза, где, как потом обнаружилось, в вязкой массе хранилась никелированная трубочка с посланием от «друзей»? Или когда он на зубок запоминал все формулы, найденные в работах академика? Нет, нет и нет! Иван никогда не сомневался в реальности этого человека. Ибо в шифровках он всегда ставился «боссом»: «…тогда Отто тебя найдёт», «считаем, что Отто лучше знает…» И тогда, в санатории, Бортовский увидел его и онемел в ужасе. Немец вышел из-за стола и схватил медсестру за горло. Иван ждал, что она закричит и разбудит его, выведет из столбняка. Но девушка молчала. И шпион опять скрылся непойманным…