…Растерявшись всего на миг, Газон выпустил очередь в предназначенного для такого случая мужа Нины, но того на этом месте уже не оказалось. И все «мишени» сгинули, как не бывало. Можно было ещё пострелять по расползающимся человеческим фигурам, но ответные выстрелы и резкая боль в бедре не оставили ни малейшего шанса. Матерясь, волоча ногу, Газон припустил за скрывающимся за ульями и кустами Петром, отстреливаясь вполоборота.
…Пахан уловил движение «забинтованного» и его соседа слева и тут же выстрелил в толстое брюхо своей «мишени». Та, вскрикнув от боли, откатилась к ульям. «Остался один патрон, – напомнил напряжённый мозг. – Мальчишке два, лосю… Только бы Газон не подвёл!» Но тот уже выпустил половину обоймы в белый свет, как в копеечку. «Всё! – понял Пётр. – Пора!» Он бежал, слушая выстрелы, громыхнуло сбоку… Граната? Они же у Сыча! Отскочил на всякий случай, неловко и больно задел коленом улей.
«Не уйдёшь, засранец!» – завалившись на бок, Иван стрелял вслед убегающему главарю. Грузина подстрелить было легче, но не он отобрал автомат и сигареты, не он плюнул на честолюбие, а тот, рыжий… Как не вовремя взорвали! Но всё равно – стрелял наугад сквозь облако пыли, из которого сыпались раскрошенные куски дёрна. Второй взрыв. Это же его гранаты! Идиоты! Засранцы! Зря же…
– Прекратить! – но голос сорвался, в рот набилась пыль.
…Долгожданный выстрел всё равно прозвучал неожиданно. Шурик метнулся влево, побоялся столкнуться с Борисом, вправо – упал лицом вниз, засучил ногами – лишь набрал в рот скользкой терпкой травы. Отплёвываясь, увидел, как слаженно стреляют по бандитам Молчун и Бортовский. Нет, оставаться в стороне он не намерен! Может быть, в жизни такого случая уже не представиться. Он не хотел никого убивать, просто азарт и нетерпение двигало им. Встав на четвереньки, Сашка по-собачьи прорвался к своему автомату, наткнулся на тело, затаился. Лимонка, выпавшая из руки бандита, ближе, чем автомат. А здорово было бы бабахнуть! Тем паче стрелять не в кого – а ведь убегут! Ну, ловите! Эффект от взрыва вызвал настоящий восторг. Вторая граната нашлась тут же. Но пролетела чуть меньше, в щепки разнесла трухлявый улей. Но как здорово! Как на настоящей войне!
…Прорываясь сквозь облачко дыма наугад, Пахан почувствовал укол чуть выше локтя. Боль. Сначала незначительная, немедленно начала расти, рука повисла плетью:
– Достали-таки! Туристы, блин!
– Пэхан! – донеслось совсем близко из дыма. – Пахан! Ты гдэ?
«Тебя ещё не хватало!» – Пётр сжал зубы и побежал в противоположную от крика сторону. Но треск веток выдал.
– Пэхан! Нэ бросай! – неслось вслед. Сжимая ладонью хлеставшую из ляжки кровищу, хромая, Газон отмахивался от хлеставших веток, как от назойливых мух. Одна мысль свербела, негодовала. – «Я же поклялся! Неужели бросит? Падла!»
…Молчун первым подбежал к Балагуру, тот лежал на правом боку, зажимая его рукой.
– Ранен?
– Царапнуло. Но жжёт.
– Что тут? – подскочил Иван. – Жить будет?
– Ещё вас всех переживу, – состроил гримасу Балагур. – Как они?
– Ушли, – злорадно хмыкнул Командир. – Благодаря этому.
– А чё я? Я как лучше хотел, – вновь насупился Шурик.
Они бросили взгляд на рану, которая действительно оказалась пустяковой. Пуля скользнула вдоль нижнего ребра, оставив неглубокий, но широкий рубец.
– Вот, корреспондент – и на войнушке побывал, – надул щёки Молчун. – Сейчас перебинтуем, залечим.
– Где гранаты взял? – пытал Иван Шурика.
– Да там… раненый… У него… Лежали…
– Вот что. Догнать бы. Вернуться могут, – обернулся к ним Молчун.
– Этот уже не вернётся. Дохленький, – переворачивая Сыча лицом вверх, объявил Иван.
– Чёрт! В доме ещё один! Седой! У него обрез! – Балагур сел.
– Бери оружие, прикрывай. Нефиг орать! – цыкнул на него Бортовский. Сам бы схватил, да больная рука не позволяла управиться с автоматом.
Шурик вытянул доверенное ему оружие из-под откинутого тела и, нерешительно имитируя афганца, потрусил следом. Иван взял под прицел окно. Пистолет зудел в левой ладони, зуд передавался в правую. Когда дверь избушки распахнулась, все трое чуть было не выстрелили. Но спохватились. То, что показалось на пороге никак не походило на седого бандита. Маруся была почти обнажена, задранная на бюст морщинами кофточка, распахнутые полы куртки, как почерневшие от горя крылья. Живот, ноги в красных разводах крови. Это первое, что бросалось в глаза. И только потом уже бледное, дёргающееся в тике лицо, всклокоченные, словно наэлектризованные волосы.
– Я убила его, – хрипнула она и сползла на подкосившихся ногах по косяку, задела дверь, та захлопнулась. Потеряв точку опоры, девушка непременно бы упала, но Молчун успел подхватить её. Почти успел. Маруся стукнулась головой о ступеньку и разрыдалась.
– Я убила, – сообщила она Молчуну, размазывая пальцами слёзы. – Толик там… Не знаю, что с ним… Хоть бы выжил…
Передав девушку с рук на руке Балагуру, Молчун ворвался в дом, быстро оценил ситуацию – ничего опасного. Со стороны бандита, разумеется. Нож в пояснице, лужа крови. На столе деньги, разбросанная еда. На полу – разбитая мячом бутылка. За ними вошли Шурик и Иван, последним доковылял Балагур. Уложив девушку на кровать, накрыв её курткой, Молчун приказал:
– Лежи. Не дёргайся. Всё будет в порядке.
– Охо – хо, – пыхтел Борис, рассматривая лицо Спортсмена. – Живой, кажется. Помогите. Сюда его! Руки! Руки развяжите! Так.
Втроем они уложили Спортсмена на другую кровать, распутали ремень на руках, подоткнули пару ветхих сложенных одеял под голову. По ходу Бортовский негодовал по поводу разгрома, причинённого бандитами. Вывернутые чуть ли не наизнанку рюкзаки, разбросанные по кроватям и по полу вещи, провизия, аппаратура, гранаты…
– Вот что, ребята, – Балагур стянул куртку и рубашку и приклеивал пластырь на рубец. Если бы не серьёзность ситуации, его голый торс с мускулистой грудью – и поэтому ещё более комично выпирающим животом – мгновенно бы вызвал ряд язвительных замечаний. – Вы идите. Догоните их. А я тут постараюсь справиться.
– Да где их теперь догонишь? – неуверенно возмутился Шурик.
– Двое точно ранены. Одному я в ногу попал, другого осколком задело, за руку хватался, – Молчун подобрал с пола магазин, проверил, удовлетворённо кивнул, выскочил за дверь.
Бортовский ругнулся, обойма в пистолете оказалась пустой.
– Идите, – попросил Балагур, подсаживаясь к Спортсмену и вытирая тому лицо носовым платком, который постепенно окрашивался красным. Маруся села, одёргивая кофту:
– Мне надо умыться…
– Готовы? – когда Шурик с Иваном вышли на «поле битвы», Молчун разглядывал труп бандита. – Мгновенная смерть. Не мучился. Неплохо левой владеешь, лейтенант.
Тёмное отверстие мрачновато зияло над лохматой бровью. Небритый подбородок вызывающе уставился вверх. Если у Сыча была душа, то она, наверное, радовалась, что телу досталась смерть такая, какую оно хотело. Не мучительная, как у Витьки Зуба, Прыща и Карася. Даже кровь не сочилась, опалённая пороховой каёмкой – спеклась.
– Пистолет-то отдай, – спохватился Молчун, когда Иван аккуратно, чтобы не задеть раненую руку, повесил на шею автомат Балагура. Бортовский нехотя протянул пистолет, но не удержавшись, заметил:
– Самовольно с собой вёз. Не доложил. А он у тебя оформлен?
– Был бы оформлен, не вёз бы самовольно. Доложил – отобрали бы, – парировал Молчун, вставляя в обойму патроны.
– Дошутишься.
– Заложишь? А мне плевать, – втолкнул обойму, щёлкнул, засунул пистолет, как обычно, за пояс сзади. – Если бы не он, родной, – похлопал, причём казалось, что хлопает себя по ягодице, – сейчас бы мы, как этот, валялись.
Бортовский не нашёл что возразить и только хмыкнул:
– Так мы идём? Или разговаривать будем?
– Темнеет, – напомнил Шурик.
– Ничего. Ещё минут сорок у нас есть. Ты это… поосторожней. Держись за нами. У них сейчас в лесу каждое дерево дом родной. Это тебе не гранатами кидаться. Понял?
Шурик кивнул, сутулясь поплёлся следом. Его слегка мутило. Маруся! Девчонка. А поди ты – зарезала человека. Пусть бандита, но как это – убить? Командир тоже – пальнул в лобешник и хоть бы хны. Тут же думает, что бардак на пасеке навели. Неужели убийство такое плёвое дело? А сам-то? Это ж надо додуматься – гранаты! А вот если бы не докинул? Если бы помедлил? Мальчишество какое-то. Шурику стало обидно. Чтобы он ни делал – всё не так. Как с утра началось, только и знают, как над ним подтрунивать. Зря ввязался во всё это. Зря. Если посудить, то и кража ножа – мальчишество. Самый умный нашёлся! Единственный, мол, вооружился! А Командир раздал всем по автомату и «всего делов». Молчун бы нож красть не стал. Он покруче! Пистолет за поясом, запасные обоймы в кармане. Даже девчонка двустволку взяла. Ну как после этого к Сашке не относиться как к пацану? Но Спортсмен же не побоялся бросить гранату ради хохмы? Да и нож… пригодился. Опять замутило от воспоминания о скрюченном теле, из которого торчала такая знакомая рукоятка. Вспомнил, как воровал, встречу с моряком-грузчиком, «дуру по Амуру», как открывал ножом банку сгущёнки, как вёз его контрабандой, как холодное лезвие щекотало ногу… Стоило забыть на подоконнике – и вся слава досталась Марусе. Если бы… то и он… Нет. Не смог бы! Память о страшном сне, после которого чуть не убил Ивана, прочно сидела в нём. И снял же с предохранителя – додумался! Убить человека. Убить. Откуда-то вынырнуло дурацкое воспоминание о роли запятой в предложении: «Казнить нельзя помиловать». Стоит переставить запятую – и смысл меняется. Раньше казалось наивной шуткой. Но сейчас – куда поставить запятую? Где тот предел, та грань, когда рука вдруг хладнокровно передвигает запятую после слова «казнить»? Иван, Молчун, Маруся, безусловно, уже сделали это, решили для себя каверзную грамматику. Был ли у них момент, когда приходилось выбирать место для запятой? Либо вопрос решался чисто интуитивно, и не было никаких каверз, сомнений? И не пожалеют ли они потом о сделанном выборе?