Что случилось? Была когда-то глупая интернатовская девчонка, потом общаговская «тёлка», затем жадная до денег «подруга». Сегодня, именно сегодня где-то внутри родилось новое, ожидаемое чувство. Да и не родилось, а выплеснулось накопленное годами обид чувство собственного достоинства, гордости за себя, за то что – женщина. Сколько же надо испытать унижений, чтобы почувствовать себя человеком?
Обмотавшись колючим одеялом, Маруся грела почти потерявшую чувствительность кожу, шевелила пальцами ног, ощущая, как к ним беспокойно льнёт прохлада. Ещё одна сигарета. Ещё один день. Уехать бы отсюда. Убежать. Спрятаться. Грусть по потерянному становилась невыносимой. Что же она забыла? В развалюхе-сарайчике у Анчола накрытый от возможного дождя целлофаном одиноко стоит красный мотоцикл. Милая «Хонда». Быть бы тебе сейчас здесь. Завела бы тебя вот этими босыми ногами, выкинула бы одеяло и такая как есть рванула бы амазонкой обратно. И наплевать на холод и ветер! Куда обратно? Кто и где её ждёт? Её место здесь, в тайге, вдали от друга с нежным именем «Хонда».
– Уезжай! – попросил кто-то и вдруг взорвался, ворвавшись в мозг так, что запахло палёным. – УБИРАЙСЯ, ДРЯНЬ!
Маруся ошарашено оглянулась. Не дай Бог опять марионеточный Вращенко! Но это всего лишь красный мотоцикл. В пяти шагах стояла её родная «Хонда». Её и не её. Слишком ярким, слишком новым выглядел мотоцикл. Как он здесь очутился? Он же остался в стайке. Вон и целлофановая плёнка лучится, отражая лунный свет.
– УБИРАЙСЯ! ПОДОЙДИ ЖЕ! ТРУДНО, ЧТО ЛИ? ДЁРГАЙ! ЗАВОДИ! ТЫ ХОЧЕШЬ УЕХАТЬ? ТАК УБИРАЙСЯ! ПОСЛЕДНИЙ ШАНС! – голос угрожал, но где-то внутри его рождались умоляющие нотки. Маруся почувствовала страх – и свой, и говорившего. Он боялся её! Или притворялся? Она медлила. Стало ещё холодней, одеяло уже не спасало. Что-то здесь не то, не так, неправильно. И эта неправильность намного ужаснее, чем бандит буравящий ножом пупок. Кровь застыла в груди, не давая вырваться возгласом, сковала движения.
– НУ, КАК ХОЧЕШЬ! – злорадно взвизгнул голос. – ТЫ УМРЁШЬ! МЫ ЗНАЕМ! МЫ ВСЁ-ВСЁ ЗНАЕМ!
Плёнка, покрывающая мотоцикл, внезапно расползлась, раздырявилась, сжимаясь, будто под воздействием приближающегося огня, оплавилась. Неестественно яркая краска поползла по ней, и девушка испуганно сжалась, закрывая лицо руками, когда поняла, что это не краска, а кровь. Капли, ручейки, потоки крови ринулись вниз с металлического корпуса. Мотоцикл тревожно замигал фарой, которая лопнула искрясь. Скопившаяся кровавая лужа искала выход к реке, сбежала по склону и смешалась с водой, уплывая мутным алым пятном. А «Хонда» продолжала изрыгать красные потоки, это длилось, казалось, бесконечно долго; потом сама съёжилась и расплылась остро пахнущей, тёплой смесью. Провода, трубы, цепи, камеры – словно вывернутые внутренности, ещё какое-то время дёргались, тая. Там, где кровь стекала в реку, вода на миг расступилась, вышвырнув фигуру человека. Он выпрыгнул из воды подобно поплавку, оскалился:
– ТЫ УБИЛА МЕНЯ! УБИЛА МЕНЯ, ДРЯНЬ! – всклоченные седые волосы мокрыми паклями торчали в разные стороны, высушенное морщинистое лицо перекосилось криком. Ферапонт сделал попытку вырваться из воды, но видимо, что-то удерживало его за ноги.
И тут Маруся завизжала. Путаясь в краях одеяла, она устремилась вверх по склону, песок и мелкие камни скользили по пальцам, осыпаясь, ступни не находили опору. Но спуск к реке был пологим и небольшим. Вырвавшись к дороге, подхватила одежду, обернулась. Существо справилось с заминкой, встав на четвереньки, карабкалось вслед. В пояснице – посторонне качаясь, торчал столбик рукоятки ножа. Как гром среди ясного неба из таёжной глуши справа засвербела бормашиной по зубам автоматная очередь. Вопя Маруся бежала к пасеке. Оборачивалась несколько раз, но существо, наверное, так и не одолело подъём.
Кто-то страшный выскочил из-за улья, схватил за плечи, затряс. Вздувшееся, синеющее лицо, белки глаз заполнили красные прожилки, шамкающие, порванные губы, свёрнутый нос. Она пыталась вырваться, кричала, толкала, но держали её крепко.
– Что за шум, а драки нет? – подбежал взволнованный Балагур.
Маруся, наконец, узнала державшего. Успокоилась и, обмякнув, расплакалась. Спортсмен кряхтя нагнулся, подобрал упавшее с неё одеяло и укрыл голые плечи.
– Что произошло – спрашивается? – не стесняясь её наготы, в упор допрашивал Балагур. – Выстрелов испугалась?
«Да нет же! – хотелось кричать Марусе. – Я убила человека! Я видела море крови! Я убегала от мертвеца! Я так не хочу! Не могу больше! Мне страшно!» – но только, всхлипнув, кивнула. Всё равно не поймет. Всё равно не… Вот Толик знает! Он сам дрался с мертвецом! Сам взорвал его гранатой! Но Спортсмен уже ковылял к избушке. Присел на крыльцо, сунул сигарету в разбитые губы, дрожащими руками прикурил. И всё молча.
– Мы уже вынесли тело. Проходи в дом, – пригласил Балагур и вдруг заговорщески приблизился. – Со Спортсменом что-то не того… Ещё ни слова не произнёс.
– Тебя бы так отделали, – обиделась за Толика Маруся, нащупала брошенные вещи. – Пойду оденусь.
– Зачем? Ты мне такая нравишься, – Борис состроил сальную ухмылку.
– Бабник, – парировала Маруся.
– Каждый мужчина имеет полное моральное право глазеть на то, что ему сами показывают.
– Всё равно – бабник.
Как хорошо, что есть Балагур! И скоро придут Шурик и Молчун! Как спокойно с ними! Придут ли? Стреляли. Не случилось бы чего.
– Как себя чувствуешь? – поднимаясь в избу, спросила.
Спортсмен мрачно кивнул, затягиваясь, не отрывая глаз от какой-то, только ему известной, точки вдали.
– Я и кровь убрал, – суетился Балагур. – Не бойся. Мало-мало порядок навёл. Жрать-то надо.
В домике было темно. Какое там электричество – ни свечки, ни звёздочки.
– Не споткнись, – советовал Балагур, – осторожно! Осколки убрал, но как знать… А ты босиком. В такой темнотище можно и не заметить.
– Может, дашь одеться?
– Я это… – Балагур смутился, – пойду костёр раскочегаривать. Супчик сварим. Есть охота. Вещи твои вот на этой кровати. Только, хм…
– Знаю. Разорваны. Выбросил?
– Здесь же положил. Тут иголка с ниткой, всегда с собой… Ладно, – он хлопнул дверью.
Всё. Надо приводить себя в порядок. Что бы ни случилось – жизнь, падла, пока продолжается. Мужиков надо чем-то покормить. Поди не всё изверги сожрали? Прочь страхи и призраки. Этот день ещё надо доживать. Она оделась. Потом долго хлопотала с Балагуром вокруг костра, собирала, ломала ветки. Вдвоём они сходили к реке, принесли воды. Маруся осторожно поглядывала на место, где должна быть лужа крови. Пусто. И Ферапонт не караулил у спуска. Зачерпнули котелком из реки, установили козлы, поставили греть. Всё время Спортсмен не покидал крыльца, выкуривая одну сигарету за другой, пытаясь этим как-то унять сушь и жжение в глотке. Маруся сжалась, нашарила в темноте свой рюкзак, не успевший побывать в лапах у бандитов. Вынула одну из не распроданных бутылок водки, на ощупь пересчитала, осталось ещё два. Всё вроде бы в порядке. И деньги на столе оставили. Вот ещё бы ружьё пашкино! Он же за него голову оторвёт!
Спортсмен перебрался поближе к костру. С благодарностью, но ничуть не удивившись, принял протянутую в кружке водку. Выпил, сжался от боли, облизнул пылающие после спиртного губы и опять закурил, глядя в огонь. Маруся начистила большую часть привезённой с собой картошки, покрошила в котёл, попросила его открыть пару банок тушёнки. Терпеливо орудуя консервным ножом, Спортсмен выполнил просьбу, а она села зашивать порванные трусики. А как быть? Всё равно носить нечего. Весь гардероб остался на лыжной базе.
– Возьми, – Спортсмен протянул открытые банки.
– Вывали сам.
Похлебка бурлила, напоминая о себе запахом неприхотливой еды. Голодным желудкам было не до претензий. Появился запачканный землей Борис, склонился, понюхал, произнёс банальность насчёт «не забыли ли посолить», и вновь исчез за избушкой. По звукам оттуда никто не сомневался в его занятости. Занятости делом неприятным, но необходимым.
– Маруська, – позвал Спортсмен. – Что же это происходит?
– До свадьбы заживёт.
– Фиг с ней, с мордой. Даже жалеть нечего, – он достал из кармана выбитую золотую челюсть, покрутил в пальцах и вернул обратно. – Плохо мне. Болит всё. Может, ещё плеснёшь?
Девушка покорно принесла водки, подумала и налила себе тоже.
– Ничего не понимаю, – жаловался Спортсмен. – Все провода перепутались. Временами даже не помню: где я? кто я?
– Пройдёт, – Маруся заканчивала штопку и искала повод, чтобы уйти в избу переодеться. Но Спортсмена как прорвало:
– Нога вот. Может и правда – вывих? В горле першит. Кто меня сегодня только не мутузил? – отхлебнул ещё глоток, сморщился. – Уродом наверняка останусь, как тот, одноглазый, – зажал глаз ладонью, покаркал смеясь.
Девушка старалась не смотреть на его лицо, на кровавые прожилки в глазах, выглядывающих из вздутий, на искривлённый нос, провал рта, безобразного без верхней челюсти, окаймлённого вспухшими порванными губами. Рыжая щетина напоминала ржавчину. Спортсмен быстро пьянел, но продолжал пить, запрокидывал голову, дёргая маленьким кадыком. В такие моменты чётко проступали глубокие ранки на горле.
– Зачем, спрашивается, в тайгу попёрся? Чего я здесь не видел? Из-за тебя. Так. Вот. А теперь? Кому с такой образиной нужен? Отворачиваешься? Смотри! Ты меня больше не любишь, да? Не нравлюсь такой?
– Прекрати кривляться! – он начал раздражать Марусю. Вот они мужики: нажрутся и выёживаются.
Спортсмен попытался закурить, но только рассыпал спички, пальцы ходили ходуном. Тогда он засунул руку в костёр, вытащил головешку, прикурил и бросил её обратно. К запаху супа примешался запах подгорелого мяса. Спортсмен потряс чёрной воспалённой ладонью:
– Как пахнет здесь!
Очарование, неожиданность случившегося накатили на девушку. Сейчас опять, опять! должно произойти нечто гадкое, неправдоподобное. Боже, зачем? Отблески огня плясали на лице Спортсмена, сжимающие сигарету губы марионеточно скривились: