– Ты чего? – подошёл сзади Шурик. – Что случилось?
– Когда же это кончится?! Не могу больше! Не хочу!
Сашка озадачено уставился на сгорбленную в плаче спину, содрогающиеся лопатки и сочувственно предложил:
– Давай уйдём?
– Куда?
– Убежим. В посёлок. Потом в город. Пойдём по берегу и доберёмся.
– Я не могу, – девушка, слегка успокоившись, утирала слёзы.
– Почему?
Действительно: почему? Но она не могла уйти. Не могла всё бросить вот так. Как? Чего ждать? Когда само собой отыщется пашкино ружьё? Когда прекратятся пугающие голоса? Они будут преследовать её. Где бы ни была, куда бы ни ушла. А по ночам к её сарайчику будет подходить мёртвый Спортсмен, стучаться и требовать водки и её замуж. Она знала – так будет. Непонятно откуда пришло это знание, но оно было прочным, незыблемым, возлагая на неё какое-то значение и ответственность. Бежать бесполезно. Бессмысленно. Если уходить, то всем вместе. Нельзя оставлять здесь ни Бориса, ни, тем более, Гену. Невидимая связь связала её с этими людьми, обрекла на совместную участь. Но это не голоса, даже не призраки и не убийства. Что-то другое, более прочное… Особенно Молчун. Низкорослый, на вид щуплый, жилистый, конопатый. Что она хочет от этого человека?
Но ещё тогда, когда держала в руке овальную железяку, когда между стволом дерева и опоясавшим его канатом ловко застолбился клин, она уловила нечто, наполняющее уверенностью. И это именно его руки возбудили желание там, на мотоцикле в посёлке. Это он тогда должен был оказаться на сеновале вместо Спортсмена. Это его не хватало в ту ночь. Такой не подведёт и не бросит, не будет хныкать и жаловаться на судьбу, как обычно делали её любовники, чтобы добиться сочувствия. За таким как за каменной стеной. Бросить его сейчас один на один с Командиром? Борис не в счёт, если встанет между ними, будет раздавлен. Да и кто её ждёт? Деньги с собой. А к кубку Спортсмена она всегда успеет или даже вовсе не поедет. Тем более что…
– Там зэки, Саша. Двое. Забыл?
– Мы оружие прихватим. Они не осмелятся. Бежим? Нет ведь никого. Экипаж погиб. Спасать некого. Мы своё отработали. Я жить хочу!
– Эй, где вы там?! – шумел Бортовский, он явно был не в духе. – Тут корреспондентик сюрприз приготовил!
Они вышли к берёзе. Могила, наспех забросанная землей, напоминала кляксу посреди чистого листа. Девственность леса и царство тишины были здесь нарушены надолго, пока кучка земли не зарастёт травой, и ничего больше не будет напоминать о людях, посетивших это место. Похожая могила осталась на пасеке. Могилы – следы. Путь от могилы к могиле. Неужели так и будет дальше? Маруся поёжилась, солнышко сегодня не баловало теплом. Кончилось бабье лето, осень дыхнула холодом в затылок. Промозглая и серая, как могила. Стойкая зелень ещё противилась её приходу, но постепенно сдавалась, впуская в себя желтизну ковыля. Холодный воздух облизывал пальцы, заставляя прятать их в рукава. Не зря-таки захватила вторую кофту. Вспоминая уходящий год, девушка почувствовала его обречённость, сравнимую разве что с обречённостью опадающей листвы и закатом человечества.
Балагур оказался в центре внимания и весьма этим гордился, растолковывая сохранившиеся знаки на бересте, выдавленные свидетелем катастрофы. Чуть ли не приписывая себе его заслуги. Маруся рассматривала небритые лица и вслушивалась, пытаясь представить одинокого радиста, чудом уцелевшего после крушения вертолёта. Он обязательно мог походить на Молчуна. Вот он вылезает из-под обломков, удручённо оглядывается, как быть дальше. Болит подвёрнутая нога, запекается кровь на щеке. Бредёт наугад на запад, предположив, что выйдет к реке, над которой недавно пролетали. Возможно, поглядывает на небо, проверяя: не ищут ли его? Должны искать. Не знает, что метеостанция давно уже сгорела. Что-то случилось. Он не может идти дальше. При падении ушиб ещё и копчик, каждый шаг даётся с трудом, пронзая болью спину и ноги. Он не вышел к реке, вернулся к вертолёту, там его будут искать в первую очередь. Его встречают два трупа. Волоча ноги, пошатываясь, они преследуют – медлительные, но страшно неотвратимые. Каким-то образом ему удаётся прихватить топор и немного еды. Он выбирает поляну, ставит шалаш, лежит, ожидая у боли милости. Ждёт. Ждёт мертвецов. Сутки, вторые. Голодный и больной, перепуганный. Как он не сошёл с ума? Или сошёл?
– Примерно так, – мычит Балагур. – В последнем он пишет… Ага! Вот: «…бол… у… ихл… отле… я». Боль утихла, отлежался. Иначе никак. Чёрт, еле различить! Да и подзабыл слегка… «…ду… дае…» Дудае! Это ещё что? Иду дальше? Почему не пошёл? Если только – «пойду»? Тут всё ясно: ослаб, хочет есть… Ага! «…ашли». Кто его нашёл? «…ят… рева… вари». Твари. Стоят у дерева. Хорошо! «…жид… жле…» Жиды? Евреи?!
– Жидкие, как желе. Вспомни Спортсмена, – напрягся Молчун. – Дальше что?
– Тут осталось только одно слово. Матерное. Я бы усомнился в точности формулировки, но оно достаточно чёткое. Давил не палочкой, ногтем, однако. Так что склоняюсь в пользу сомнения насчёт его рассудка.
– Не мотай душу, а?
– Тут кроме как, в интерпретации, «совокупляются» ничего предположить не могу.
– Ну-ка, – выхватил бересту Бортовский, уставился сосредоточено на знаки, всем видом показывая, что разбирается, что к чему.
– И всё? Больше ничего нет? – изумилась Маруся.
– А чего ещё надо? Взял топор и искромсал их в капусту. Один к одному как лейтенант Спортсмена, – Молчун сорвал травинку и повертел в руках. – Что означает: почувствуйте разницу.
– А сам радист где? – выпалил Шурик. – Ушёл? Или всё-таки взорвали?
– Ладно, – Иван отдал бересту, так ни в чём и не разобравшись, – сохраните для отчёта. Мне надо подумать, – он тяжело поднялся и поплёлся в лес. Ещё какое-то время его фигура мелькала между деревьев, потом скрылась.
– Приспичило лейтенанту, – констатировал Борис.
– Нет, а с радистом что стало? – настаивал Шурик.
– Прекрати гундеть! – насупилась Маруся. – Сказали же: зарубил он их, закопал. К вертолёту, видимо, пошёл. С медведем сцепился. А потом мы его взорвали.
– Стоп! – закричал Молчун, разволновавшись. – Не улавливаете?
– Какая ещё блестящая тенденция созрела у нашего молчальника? Телепатия и медведь? Послание с того света?
Молчун решительно сжал губы, под глазами нависли тени, сжавшиеся мелкими морщинами:
– Смотрите, что получается. Он пишет, что мертвецы – это пилот с академиком.
– Уж конечно не Аллах с Магометом!
– Подожди, Борис. Понимаю, расстроен. Но всё же не сбивай. Итак, монстры появились из вертолёта. Это главное. И я думаю, что здесь не обошлось без изобретения академика.
– Золото они везли! Золото! – воскликнул Сашка.
– Иди ты со своим золотом! Знаешь, куда?
– Я читала, что клад обычно охраняют злые духи или нечто вроде…
Молчун отмахнулся:
– Следите за мыслью. Радист вступает в схватку с ожившими покойниками, духами – не важно… Побеждает. И через какое-то время умирает.
– Его медведь задрал, – отрезала Маруся.
– Но потом-то он ожил! И напал на нас! С ним сцепился Толян. А затем и сам умер и воскрес. Ну как? Я видел трупы, можно громко сказать, знаю смерть в лицо. Но таких лиц как здесь – не встречал никогда. У всех! Понимаете – у всех! Зелёная слизь, жёлто-белое, как в плесени лицо, когти, искривлённые конечности…
– Не надо! – взмолилась Маруся.
– И их нельзя убить! Они уже мёртвые! Только рубить или взрывать.
– Похоже на киношку про вампиров, – усмехнулся Балагур. – Копия!
– Вот! – разошелся Молчун. – Вампиры! Кусь-кусь, и жертва сама становится вампиром.
– Что ты хочешь сказать? – Маруся почувствовала, как холодеют ноги, суеверный страх тысячелетий подсказал, что самое мерзкое в этой жизни – сидеть холодным, ветреным днём в глухой тайге и узнать, что вампиры существуют не только в книжках. В двух шагах парочка таких похоронена.
– Радист мог заразиться от этих, – Молчун махнул в сторону могилы. – Спортсмен от радиста.
– Вампиры, Гена, слишком. Если не ошибаюсь, это такие существа, которые спят в гробах и пьют кровь. Я пока не встретил ни одного гроба. Простите мой антимистицизм, но я не знаком ни с одним вампиром, оборотнем и прочей ерундой, – Балагур поднял воротник куртки, пряча шею от ветра. – А вот простуду подхватить здесь можно.
– Не знаю, как вас убедить, – сокрушался Молчун. – Больше всего меня пока беспокоят тараканы и двухголовые крысы.
Молчание повисло над головами, застряло в кроне берёзы и унеслось с ветром.
– Что-то лейтенанта нет.
– Он бросил нас и смотался, – предположил Шурик. – Или с вампиром встретился, – хихикнул и тут же помрачнел. – Я, конечно, в них не верю. Но вдруг тут какой-то вирус вроде СПИДа? Мы можем заразиться?
– Сейчас к вертолёту идти агитировать будет, – не слушая его, Борис кивнул в сторону ушедшего Командира. – Сдался ему этот вертолёт. Мне что-то туда не хочется.
– Надо посмотреть, – Молчун выкинул изжульканную травинку и сорвал новую. – Меры какие-то принять. Темнит Командир. Что-то он же должен знать? Прижмём – пусть покается. Если, конечно, золото и лекарство – вымысел… Будешь, Маша, – достал сигареты. Закурили.
– Не станет он с нами делиться. Себе всё захапает, – прикинул Сашка.
– Захапать не захапает. А что не нравимся мы ему – это точно.
– А он нам нравится? – хмыкнула Маруся.
– Девочка. Ты произнесла замечательное слово – «нам», – Балагур взвесил на ладонях автомат. – Не пора ли объединиться? Оружие есть. Свяжем и делу конец. Не захочет – силком в город утащим.
– Правильно. Вечно лезет, куда не надо, – оживился Сашка.
– Не зря толстячок Ленина читал, – улыбнулся Молчун. – Смело! У вертолёта и разберёмся. Всё подчистую выложит, – и имитируя голос Ивана, – засранец.
Заговорщики посмеялись и начали обсуждать план пленения Командира. А тот, умиротворённо прикрыв глаза, прислонившись спиной к дереву, ощущал, как живительный и леденящий шприц прокалывает вену, отдаваясь временному расслаблению и не подозревая, что в нескольких метрах обсуждается план его низложения.