о бескорыстность. Но теперь была УВЕРЕНА. Быть уверенным в человеке, когда ни во что другое верить нельзя – это много. Если есть на земле такой человек, в котором можно быть уверенным, которого можно не использовать, а просто довериться ему – это счастье. Бороться за своё счастье – эгоистично, но единственное ради чего стоит жить. Поэтому она не хотела смерти Молчуна. Потому что была уверена в нём, значит – уважала. Уважала – хотела быть рядом. Всё так просто и логично. Быть рядом с тем, в ком уверена, уважать, искать дружбы – всё равно на каком основании: друга, жены, любовницы – гармония удовлетворения при достижении цели, которая есть существование.
Маруся чувствовала ступеньки вверх, в бессмертие. Уверенность, движение, дружба. Она наконец-то смогла открыть глаза, и лицо Молчуна оказалось настолько близко, что не поместилось в поле зрения. Его блестящие с мутнинкой глаза смотрели на неё; горбинка переносицы, крохотные морщины, неморгающие ресницы – казалось, она видит его. Не того, что видят все. Не тело. А того, что внутри. И то, что внутри неё, сказало её губами тому, что внутри него, помимо связи с мыслями, логикой, опираясь только на чувства:
– Люблю тебя.
– Люблю, – откликнулся он, удивляясь услышанному от себя.
И только тогда разум, получив информацию, начал высчитывать и переваривать, распределяя по местам. Определившись, предложил: «Запуск программы. Нажмите YES/NO». Маруся нажала NO, чтобы предвидеть возможное, поскольку YES уже не выключить.
Биокомпьютер внутри неё нарисовал красивую берёзу с зелёным куполом кроны, к стволу которой присосалась безобразная чага. Хорошо. Ему ты доверяешь. А можно быть уверенным в тебе? Покажи того, кто мог бы поставить на кон свою жизнь ради тебя? Хронометр запестрел именами. Кто мог сказать о тебе, девочка, «я ей верю»? Андрей? Дядя Коля? Мама? МАМА!
Смородины глаз, белоснежная простынь, виноватый снегопад. Ты была на танцах, да? Ты танцевала всякие там буги-вуги, зная, что мама лежит в луже собственной крови? Нет! Я вызвала милицию! Это я! Я вызвала! Потом пришла, увидела незнакомого дяденьку в серой форме и притворилась, что приняла его за дядю Колю? Наивный детский вопрос – что случилось? Но хотела же закричать – ОНА ЕЩЁ ЖИВА? Притворно ужасаться, удивляться, бояться – не противно? И в суде, когда женщина в строгом костюме зачитывала приговор о лишении родительских прав, упомянув о какой-то бытовой ссоре на почве пьянства, смородины глаз неестественно, лихорадочно кричали: «Скажи им! Забудь, что я тебе приказала! Забудь! Скажи, что я защищала тебя! Скажи! Иначе нас разлучат!» Тогда мама ещё верила – ты встанешь и скажешь. Но ты ведь была на танцах? И ты ведь знала, что между разговором с дядей Колей и смертью отца есть связь? Почему ты была на танцах, а не с мамой? Почему она уехала в Таштагол и не писала? Потому что больше не была УВЕРЕНА. Тебя боялись, презирали, унижали, но никто не мог предугадать твою реакцию, девочка. И ты спасла Генку только потому, что он был в тебе уверен. Только потому, что ТЫ ХОТЕЛА, чтобы он был в тебе уверен. Программа завершена. Дополнительная информация. YES/NO?
Она застонала и мысленно вписала «Анчол». Вот кто пожертвовал ради неё собакой! Он знал. Сомневался? И тут же чувство растерянности стёрло предыдущие программы. Поскольку она ощутила, как потерялось что-то, словно часы или обручальное кольцо. И начинаешь возвращаться на предполагаемое место происшествия, восстанавливая детали, исследуя безрезультатно, попутно укоряя себя за головотяпство. Ей всегда казалось, что в данной ситуации существует некий тормоз, беспробудное отупение. Иначе как вещь может исчезнуть незаметно? Чувство стыда при обнаружении потери довлеет и заставляет искать виноватых. И на этот раз – она забыла что-то, потеряла бдительность. Потому что… Нийдеш!
ЛОДКА САМА ЗНАЕТ, ЧТО ДЕЛАЕТ. ОНА МОЖЕТ ПОМОЧЬ, МОЖЕТ И НАКАЗАТЬ. НЕ ДАЙ БОГ ВСТРЕТИТЬСЯ С НЕЙ, ДОЧКА.
Спасибо, Анчол! Теперь Маруся знает, о чём умолчал Крылов. Что могло стать с Моськой? Слон просто наступил бы на неё, если бы захотел или устал от тявканья.
– Мы летим, – вяло шепнул Молчун.
…Пётр разулся, казённые штиблеты слишком долго стягивали ступни, которые просили отдыха. Он задумчиво разглядывал босые ноги, на одной с давних пор была вытатуирован девиз «МЕНТОВ», на другой – оставшаяся половина фразы из трёх букв, обозначавшая действие, которое предполагалось проделывать с ментами. Но Пахан в данный момент был озадачен иным. Что ему теперь делать? Потом решил ещё раз попробовать определить, что стало с его спутниками. Каково же было его удивление, когда поглотившее их зелёное свечение стало вертикально подниматься над водой. В неторопливости происходящего было нечто священное, и если бы кто-нибудь заявил бы, что видел летающую тарелку, то Пётр непременно бы возразил ему, поскольку только что разглядел летающую лодку. Она взлетала достаточно далеко от того места, где он находился, тем яснее обрисовались её контуры, прорывающиеся из кокона зелени.
Теперь Пахан точно знал, куда ему нужно идти…
ЛОДКА ЗНАЕТ, ЧТО ДЕЛАЕТ. И НЕ СТОИТ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ ЕЙ.
В этом как раз Маруся сомневалась. Пытаясь растормошить Молчуна, она собрала волю в комок и села, разорвав оцепенение. Тело отозвалось глухой болью.
– Наверное, мы всё-таки умерли? – поделился осоловевший Гена, безвольно моргая.
– Попробуй выйти, – попросила Маруся. – Не спи. Встряхнись. Сделай что-нибудь. Выйди из покоя.
Она понимала, что несёт бред и требует невозможного, но в вертикальности движения вверх было что-то неправильное. Затем лодка резко остановилась. Маруся посмотрела вниз только мельком, нечто знакомое открылось перед ней. Точно также река выглядела с берега перед переправой. Лодка подняла их до отвесной поверхности. Очень мило с её стороны было бы пододвинуться ещё на пару метров, и тогда они смогли бы выйти на берег, как космонавты по трапу. Но лодка не двигалась, прощаясь. Свечение меркло, с ним убывало сковывающие ощущение, и Молчун смог приподняться и оценить ситуацию.
– Конечная остановка. Не думаю, что нас повезут дальше. Хотя раньше я считал, что лифт здесь ещё не построили.
– Мне страшно, – взмолилась Маруся.
Где-то вдали протяжный гул, исходящий не то с небес, не то из-под воды перешёл на новый уровень истерии. И это ей не очень нравилось, так же, как и болтаться в трухлявой посуде на высоте шестиэтажного здания над бурлящими перекатами.
– Попробуем прыгнуть? – предложил Молчун, прикидывая расстояние до берега. – Я не знаю, как и почему, но, по-моему, это нужно сделать чем быстрее, тем лучше.
Маруся понимала его состояние, в какой-то момент ей показалось, что всё происходит во сне, где никогда не знаешь, как следует поступить, и любой поступок чреват неопределённостью. Молчун встал, осторожно определяя прочность точки опоры, что в подобной ситуации выглядело не просто смешным, но и безумным. Затем оттолкнулся от борта и через секунду уже кувыркался по земле, которая встретила отнюдь не мягко. Маруся зажмурилась. Ей просто необходимо было представить, что два метра до берега не являются просто воздухом. Она всего лишь на физкультуре, надо прыгнуть в длину, и если не допрыгнешь – ничего страшного, в крайнем случае измажешь зад в песке. Но очень легко ходить по канату, когда он лежит на земле, и достаточно трудно сохранить равновесие под куполом цирка.
– Не тяни. Соберись и прыгай, – Молчун вытянул перед собой руки, как бы встречая.
Истошный визг подводных голосов внезапно пошёл на убыль, Маруся ощутила, что не оставила им выбора. Она должна разделить судьбу Гены, как и требовала, либо умереть. Отвергнув спасение в одиночестве, она и теперь должна решить, что лучше. Возможно, самым простым было бы шагнуть в бездну, освободившись от прошлого и будущего. И Молчун, встречающий на берегу – последнее, что она увидит. Маруся уже представила, как наступит на борт лодки, та качнётся, опрокидывая её – и здравствуй вода, здравствуй смерть! Прыжок со скалы, который они проделали недавно, как-то не считался, огонь щупал пятки. Здесь всё по-иному. Она смотрела на ноги, вот они оттолкнулись от дна, качнули борт… который внезапно провалился вниз… Возможно, помедли она ещё секунду, лодка бы исчезла, так и не дождавшись, пока девушка примет решение. Гул свернулся воронкой, утягивая в бездну. Только что под ногами было хоть что-то твёрдое, теперь – пустота, и Маруся закричала.
– Держись! – услышала над головой. – Пожалуйста, держись!
Руку больно сжали: когда всё остальное продолжало болтаться в пустоте. Затем ступни заскребли по граниту. Лицо вжалось в холодный песок с примесью прошлогодней хвои. Она не упала! Она висит. И пока не поняла, хорошо это или не совсем. Возможно, полёт вниз откладывается ненадолго, поскольку запястья взмолились от боли и норовили вырваться из жёстких пальцев.
– Упрись ногами! – орал Генка. – Так! Держись! И не ори! Заткнись!
Она подняла голову и увидела над собой его лицо, багровое от усилий и тогда поняла, что почти допрыгнула. Почти. Зад не в песке, он в воздухе. И единственное, что держит – Генкина рука.
– Тяну! Ага! Осторожно!
Девушка пинала осыпающийся щебень, зажмурившись шептала несуразицу: от «пусти больно» до «родной спаси», вставляя через каждое слово «мама». Руки, держащие её, дёрнули, постепенно захватывая плечи, кофту, джинсы. Ещё немного, и она лежала на твёрдой земле, рыдая вжималась в плечо мужчины, не забывая коситься туда, где от лодки осталась слабая радуга, осыпающаяся зелёными искрами.
Теперь они вместе. До конца, Так решила судьба.
Единственное, чего хотелось сейчас Марусе – напиться. Мокрая одежда и продолговатые потоки ветра заставляли не по-доброму вспоминать конструктора чудесной лодки за то, что тот не предусмотрел в ней сушку для любителей купаться в одежде. Полыхающий лес на том берегу стал форменным издевательством, когда они устали стучать зубами от холода. Синюшные дрожащие губы девушки непроизвольно вызывали раздражение, неудовлетворённость собой. Стоило ли выбираться из огня, удирать от чудовища, лететь со скалы, чтобы затем подхватить банальное воспаление лёгких? Молчун попытался разжечь огонь выуженной из холодно-липкого кармана зажигалкой, но та, наглотавшись воды, лишь всхлипывала брызгами тусклых искр. Стерев палец об кремень, он, наконец, вырвал из зажигалки слабое пламя, которое почему-то отказывалось есть в спешке наломанные ветки, не говоря о лежалой хвое.