Квартира была оборудована современной встроенной мебелью и явно сдавалась с обстановкой. Там стоял длинный стол из фанеры, откидывающийся от стены, кушетка и различные стулья невероятных пропорций.
Альфред Крэкенторп встретил их с очаровательным дружелюбием, но инспектору показалось, что он нервничает.
— Я заинтригован, — сказал он. — Можно предложить вам выпить, инспектор Крэддок? — И он поднял несколько бутылок приглашающим жестом.
— Нет, благодарю вас, мистер Крэкенторп.
— Все настолько плохо?
Он рассмеялся собственной шутке, потом спросил, в чем дело. Инспектор Крэддок произнес свою небольшую речь.
— Что я делал во второй половине дня и вечером двадцатого декабря? Откуда мне знать? Это же было... сколько... три недели назад?
— Ваш брат Гарольд смог точно нам об этом рассказать.
— Брат Гарольд — возможно. Но не брат Альфред. — Он прибавил с каким-то оттенком недоброжелательности, а возсемьи — деловой, полезный, дел по горло; у него есть время на все, и все в свое время. Даже если бы он совершил... скажем, убийство, оно было бы тщательно рассчитано по времени.
— У вас есть какая-то причина привести такой пример?
— О нет. Это просто пришло мне в голову — как самый абсурдный пример.
— Перейдем к вам.
Альфред развел руками:
— Как я вам уже сказал, я не запоминаю время и место. Если бы вы спросили про первый день Рождества, тогда я бы мог вам ответить: есть гвоздик, на который его можно повесить. Я знаю, где был на Рождество. Мы проводим его у отца в Брэкхэмптоне. Сам не понимаю почему. Он ворчит по поводу расходов на нас — и ворчал бы, что мы не приезжаем к нему, если бы мы не приехали. Мы делаем это ради сестры.
— А в этом году приезжали?
— Да.
— Но, к несчастью, ваш отец заболел, не так ли?
Крэддок нарочно затронул эту второстепенную тему, руководствуясь каким-то инстинктом, который часто помогал ему в его профессии.
— Он заболел. Питался, как воробей, в своем славном стремлении к экономии, а тут вдруг наелся и напился до отвала, и это на него плохо подействовало.
— Причина была только в этом?
— Конечно. В чем еще?
— Как я понял, доктор был... встревожен.
— О, старина Куимпер... — Альфред заговорил быстро и с упреком: — Не нужно его слушать, инспектор. Он из породы паникеров, худший из них.
— Неужели? Мне он показался весьма разумным.
— Он круглый дурак. Отец никакой не инвалид, его сердце в полном порядке, но он полностью доверяет Куимперу.
Естественно, когда отец и в самом деле заболел, он поднял ужасный шум, заставил Куимпера бегать к нему то и дело, задавать вопросы, рассматривать все, что он ест и пьет... Все это просто смешно! — Альфред говорил с необычной горячностью.
Крэддок пару мгновений молчал, и это возымело нужное действие. Альфред засуетился, бросил на него быстрый взгляд, потом капризно произнес:
— Ну и что все это значит? Зачем вы хотите знать, где я был в определенную пятницу, три или четыре недели назад?
— Значит, вы все-таки помните, что это была пятница?
— Мне показалось, что вы так сказали.
— Возможно, сказал, — согласился инспектор Крэддок. — Во всяком случае, пятница, двадцатое — это тот день, о котором я спрашиваю.
— Почему?
— Обычное расследование.
— Чепуха. Вы узнали что-то еще об этой женщине? О том, откуда она?
— Наши сведения еще неполные.
Альфред бросил на него острый взгляд.
— Надеюсь, вас не сбила с толку эта невероятная теория Эммы, что она могла быть вдовой моего брата Эдмунда? Это совершенная чепуха.
— Эта... Мартина никогда к вам не обращалась?
— Ко мне? Боже правый, нет! Вот был бы смех...
— Вы считаете, она с большей вероятностью обратилась бы к вашему брату Гарольду?
— С гораздо большей. Его имя часто мелькает в газетах. Он богат. Меня не удивило бы, если б она попыталась его прощупать. Не уверен, что она бы что-то получила — Гарольд так же скуп, как сам старик. Эмма, конечно, самая мягкосердечная из всей семьи, и она была любимой сестрой Эдмунда. Но все равно Эмма не легковерна. Она вполне понимала возможность того, что эта женщина — самозванка. Она все подготовила к тому, чтобы на встрече присутствовала вся семья и к тому же упрямый поверенный.
— Очень разумно, — заметил Крэддок. — Была ли назначена дата такой встречи?
— Она должна была состояться вскоре после Рождества, на уик-энд двадцать седьмого... — Он осекся.
— Вот как, — любезно произнес Крэддок. — Я вижу, некоторые даты имеют для вас значение.
— Я же сказал вам — не было назначено определенной даты.
— Но вы говорили об этом... когда?
— Я действительно не помню.
— И вы не можете сказать мне, что сами делали в пятницу, двадцатого декабря?
— Простите, совсем ничего не помню.
— Вы не ведете запись своих деловых встреч?
— Не выношу подобных вещей.
— Пятница перед Рождеством — это должно быть не слишком сложно.
— В какой-то из дней я играл в гольф с перспективным клиентом. — Альфред покачал головой. — Нет, это было неделей раньше. Вероятно, я просто слонялся без дела. У меня много времени на это уходит. Я считаю, что дела чаще делают в барах, чем в других местах.
— Возможно, нам помогут другие люди или кто-то из ваших друзей?
— Может быть. Я спрошу у них. Сделаю что смогу.
Теперь Альфред казался более уверенным в себе.
— Я не могу вам сказать, что делал в тот день, — сказал он, — но могу сказать, чего я не делал. Я никого не убивал в «длинном амбаре».
— Зачем вы об этом говорите, мистер Крэкенторп?
— Бросьте, мой дорогой инспектор. Вы расследуете убийство, не так ли? И когда вы начинаете спрашивать: «Где вы были в такой-то день в такое-то время?», вы сужаете круг подозреваемых. Я бы очень хотел знать, почему вы выбрали пятницу, двадцатого, в какое там время... между полуднем и полуночью? Это не может быть основано на медицинских уликах, прошло слишком много времени. Кто-нибудь видел, как покойная прокрадывалась в амбар в тот день? Она вошла туда и не вышла, и тому подобное? В этом дело?
Проницательные черные глаза пристально смотрели на инспектора Крэддока, но тот был слишком опытным специалистом, чтобы на это реагировать.
— Боюсь, мне придется предоставить вам возможность догадаться об этом, — любезно ответил он.
— Полицейские такие скрытные...
— Не только полицейские. Я думаю, мистер Крэкенторп, вы бы могли вспомнить, что делали в ту пятницу, если бы постарались. Но, конечно, у вас могут быть причины не желать это вспомнить.
— Так вы меня не поймаете, инспектор. Очень подозрительно, конечно, очень подозрительно, что я не могу вспомнить, — но так оно и есть!.. Погодите минуту — я ездил в Лидс на той неделе, останавливался в гостинице недалеко от мэрии, только не помню ее названия... но вы ее легко найдете. Это могло быть в пятницу.
— Мы проверим, — хладнокровно ответил инспектор и встал. — Мне жаль, что вы не проявили большей готовности к сотрудничеству, мистер Крэкенторп.
— Как неудачно все для меня складывается! У Седрика надежное алиби на Ибице, и Гарольд, без сомнения, записывал все деловые встречи и обеды в обществе, а у меня нет совсем никакого алиби... Очень печально. И очень глупо. Я уже говорил вам, что не убиваю людей. И зачем мне убивать неизвестную женщину, в любом случае? Для чего? Даже если это труп жены Эдмунда, зачем кому-то из нас желать с нею разделаться? Вот если бы она была женой Гарольда во время войны, а потом внезапно объявилась, тогда это было бы неловко для респектабельного Гарольда — двоеженство, и все такое... Но Эдмунд!.. Нам всем было бы приятно заставить отца немного раскошелиться и назначить ей содержание и отправить мальчика в приличную школу. Отец пришел бы в ярость, но не смог бы отказаться, это было бы непорядочно... Не выпьете перед уходом, инспектор? Точно? Очень жаль, что я не смог вам помочь.
— Сэр, послушайте, знаете что?
Инспектор Крэддок посмотрел на своего взволнованного сержанта.
— Да, Уэтеролл, в чем дело?
— Я его вспомнил, сэр. Того парня. Все время пытался вспомнить, и вдруг меня осенило. Он был замешан в том деле с консервами, вместе с Дикки Роджерсом. Против него так и не нашли улик, он для этого слишком осторожен. И он был под подозрением в паре дел в Сохо. Часы, и то дело с итальянским серебром...
Конечно! Теперь Крэддок понял, почему лицо Альфреда с самого начала показалось ему смутно знакомым. Все эти дела были мелкими, и его вину так и не смогли доказать. Альфред всегда держался где-то на грани закона, и у него неизменно находилась убедительная — и совершенно невинная — причина, почему он вообще оказался в них замешан. Но полицейские были совершенно уверены, что он получал от этих махинаций небольшой стабильный доход.
— Это проливает свет на ситуацию, — сказал Крэддок.
— Думаете, это сделал он?
— Я бы не сказал, что он способен на убийство. Но это объясняет другое: почему он не может предъявить свое алиби.
— Да, это выставляет его в дурном свете.
— Не очень, — возразил Крэддок. — Это весьма разумная линия поведения — просто твердо сказать, что не помнишь.
Многие не помнят, что они делали и где находились всего неделю назад. Это особенно полезно, если не особенно хочется привлекать внимание к тому, как ты проводишь время, — например, к интересным встречам на стоянках грузовиков с людьми Дикки Роджерса.
— Значит, вы думаете, что он вне подозрений?
— Я не готов пока считать, что кто-то вне подозрений, — возразил инспектор Крэддок. — Вам надо поработать над этим, Уэтеролл.
Вернувшись за письменный стол, Крэддок сидел, хмурился и делал пометки в лежащем перед ним блокноте.
«Убийство... — написал он. — Высокий темноволосый человек... Жертва? Могла быть Мартиной, подружкой или вдовой Эдмунда Крэкенторпа.
Или
Могла быть Анной Стравинской. Она исчезла в подходящее время, возраст подходящий, внешность, одежда и т. п.