Шум в коридоре заставляет насторожиться, слышу щелчок замка и наблюдаю, как медленно открывается дверь. Коул входит в камеру, в его руках снова поднос, глаза предусмотрительно опущены.
— У вас есть семья, Коул?
Мужчина переставляет с подноса две пластиковые тарелки на пол. В одной из них безвкусная жижа с двумя масляными пятнами, а во второй сухая крупа, о которую можно сломать зубы. Я бы сейчас многое отдала за чашку кофе.
— Жена? — продолжаю задавать вопросы и наблюдать за реакцией. — Сын?
Коул выпрямляет спину и разворачивается, чтобы уйти, но я успеваю выстрелить в него последним вопросом:
— Дочь?
Его плечи содрогаются, правая нога так и зависает в воздухе. Возобновляю пулеметную очередь, в страхе упустить момент:
— Сколько ей? Три? Пять? Десять?
— Семь, — глухо отзывается мужчина.
— И что бы вы чувствовали, если бы ваша дочь оказалась здесь? Пожелали бы вы своему ребенку такой жизни?
Коул молчит, но мне это даже на руку. Он вышел на контакт.
— Вы же знаете, что здесь происходит, Коул. Видите своими глазами. Как нас мучают, как ломают, а потом продают в виде кукол. Думаете, там за пределами, наша жизнь меняется к лучшему? Мы попадаем в богатые дома и живем счастливо? Этим вы себя успокаиваете по ночам?
Делаю короткую паузу, Коул не двигается с места, значит, шансы на успех возрастают. Он меня слушает.
— Я встретила человека, который не просто покупал себе кукол для секса, он истязал их ради удовольствия. Он убил тридцать девочек. Тридцать! — мой голос ломается, а Коул нервно дергает шеей. — И я стала бы тридцать первой, но мне удалось спастись. Знаете как, Коул? Я убила его. И если бы я была вашей дочерью, что бы вы чувствовали? Гордость, радость, разочарование? Что? Мне двадцать лет. Я прожила в три раза дольше, чем ваша дочь, но жизнь ли это? Когда все время твердят, что я никто и ничто, что я не имею права на свободу, на жизнь. Как вы считаете, это справедливо?
— В нашей жизни, девочка, справедливость — большая редкость, — сдавленно выдыхает он.
Коул все еще стоит ко мне спиной. Не вижу его лица, но мне кажется, что он плачет.
— Почему вы здесь? Что вас привело?
Мужчина молчит, и я начинаю злиться.
— Поговорите со мной! Мне осталось жить пару дней. Сделайте хоть что-то! Вы отворачиваетесь от человека, попавшего в беду, но в следующий раз, вы можете оказаться на моем месте! Или ваша дочь!
— Моя жена умерла при родах, — хрипит Коул, его скорбь охлаждает воздух и несет с собой запах земли и крови. — У дочери врожденный порок сердца. Все сбережения я потратил на лечение и реабилитацию. Три года назад случился рецидив. Необходима пересадка. Поэтому я здесь. Сумма неподъемная, а времени все меньше…
— Вы пытаетесь спасти свою дочь, ценой жизней десятков других детей? — давлю все сильнее.
— У меня нет выхода. Она моя дочь.
— Есть! — повышаю голос и едва сдерживаю желание подойти к собеседнику и хорошенько встряхнуть его. — Коул, выслушайте меня. Я могу помочь, если вы поможете мне.
— Мы здесь оба пленники, девочка. И нам уже никто не поможет.
— Вы ошибаетесь, — умоляющим тоном продолжаю я, меняя тактику. — У меня есть поддержка. Влиятельные и богатые люди. Они найдут меня… Живой или мертвой. Скоро пансиону придет конец и все, кто работает здесь, попадут за решетку. И вы уже точно не сможете помочь дочери. Но если вы поможете мне, они отблагодарят. Вам больше не придется работать здесь, не придется марать руки. Вы получите все, что нужно.
— Ты блефуешь.
— Дэниел Росс, — сердце трепещет на звуках его имени, и Коул резко оборачивается. — Один из лучших детских кардиохирургов. Вижу, что вы о нем слышали.
— Операция и лечение в его клинике стоит огромных денег, — говорит Коул, и я замечаю блеск в его потускневших глазах.
— Ваша дочь получит лучшую медицинскую помощь. Я обещаю, — заявляю твердо и уверенно.
Спасительный канат у меня в руках. Сжимаю его в ладонях, боясь упустить. Раз! Кожу обжигает огнем, потому что Коул внезапно покидает камеру и хлопает дверью. Бросаюсь вперед и бью со всей силы по металлическому листу.
— Нет… Нет… Нет… — шепчу, сползая вниз и опускаясь на колени. — Ну почему? Почему?!
Соленые дорожки слез скользят по лицу, хриплые рыдания вырываются из горла. Я старалась, не опускала руки, не сдавалась. И буквально минуту назад увидела свет в конце бесконечной тьмы боли и потерь. Поверила, что поняла свое предназначение: попасть в пансион, выдержать все его испытания, выбраться отсюда, познакомиться с Дэниелом и, наконец, вернуться и разрушить эту отвратительную империю, но… Дверь снова захлопнулась перед носом. Дверь к свободе. К спасению.
Большего разочарования я не испытывала, наверное, никогда. Когда ключ к свободе был так близко, когда его блеск обрадовал взор… Возможно, я все это выдумала. Возомнила себя особенной. Когда ты в ловушке, видимо, не всегда суждено выбраться из нее. Подопытные крысы дохнут, девять из десяти. Моя цифра восемь. Я не уникальна, не сбой в системе. Я обычная кукла, которая не прошла проверку и должна быть утилизирована.
Еще одни бесконечно длящиеся сутки в ожидании конца. Лежу на спине и смотрю в потолок. Что я могу? Что я еще могу? Ничего… Предаваться воспоминаниям, купаться в миражах.
Взгляд голубых глаз…
Нежность…
Страсть…
Звонкий смех Милли…
Детские игры…
Резвый стук сердца от счастья…
Шум моря…
Умиротворение и спокойствие…
Аромат кофе…
Вкус сладких поцелуев…
И так по кругу. Одно за другим. Может, мне повезет, и я сойду с ума до того, как вернется Мадам.
Никак не реагируя на появление в камере Коула, продолжаю лежать и смотреть в потолок. Сейчас он уйдет, и я выброшу помои, которые здесь считаются едой.
— У тебя есть план, девочка? — тихо спрашивает надзиратель.
В первую секунду кажется, что его слова галлюцинация, вызванная воспаленным мозгом.
— Ты меня слышишь?
Поворачиваю голову и вглядываюсь в лицо мужчины, выискивая подвох. Но там одно лишь отчаяние. Глубокая и беспросветная тьма.
— Мне нужно попасть в кабинет Мадам и связаться с теми, кто сможет нам помочь, — выпаливаю второпях.
— Мадам вернется завтра утром. У тебя будет около шести часов.
Послушно киваю.
— Я выпущу тебя в двенадцать, после крайнего обхода. Но я… Я не могу подставляться. Если ничего не получится, мы оба умрем, а у меня дочь…
Включаю мозг, стараясь придумать, как бы все обыграть.
— Я выключу камеры видеонаблюдения, — продолжает Коул. — Ты закроешь меня здесь. Если что-то пойдет не так и тебя поймают, я скажу, что вошел из-за шума, а ты напала на меня и отняла ключи. Слава у тебя громкая. Думаю, поверят.
— Хорошо, — соглашаюсь не раздумывая. — Но как я попаду в кабинет Мадам?
— Ключа нет ни у кого, но замок там самый обычный. Я был разнорабочим, устанавливал такие по десять штук в день. Дверь в ее кабинет будет открыта. Охраны в это время немного, ночью в северном крыле должен дежурить я. Тебе придется действовать очень тихо. Это все, что я могу предложить.
Приподнимаюсь и протягиваю руку:
— Согласна.
Коул с короткой заминкой, но все же отвечает на мой жест крепким рукопожатием.
Сердце стучит, как заведенное. Надежда все еще есть. И я готова заплатить любую цену, лишь бы дойти до конца.
Глава 16
Сжимаю в одной руке связку ключей, которую отдал мне Коул, а во второй электрошокер. Мягко шагаю по коридору, прислушиваясь к звукам и пространству. До ушей доносятся тихие всхлипы девочек — ножом по сердцу. Успокаиваю себя, мысленно проговаривая: «Скоро все закончится. Я это закончу».
На пути не встречаю ни одного охранника и свободно добираюсь до двери, что манила меня все эти долгие годы беспросветного отчаяния и жажды свободы. За ней ответы и острые пики, которые я собираюсь всадить в сердце Кассандры Локк.
Руки дрожат от волнения, кладу правую ладонь на ручку двери и медленно опускаю ее вниз. Дверь с легкостью поддается, и я шагаю в темное пространство. Едкий запах ее духов бьет в нос. Страх внезапно оживает, кажется, я вот-вот услышу стук каблуков и мерзкий смех, но через несколько мгновений прихожу в себя.
Ее здесь нет.
У меня несколько часов.
Все получится.
Тихо закрываю за собой дверь и включаю свет. Осматриваю небольшую комнату с мебелью из темного дерева: стол и высокие шкафы на всю длину двух противоположных стен. Полки заставлены папками черного цвета, на корешках всего два символа. Буква и цифра.
Ноги сами несут влево, провожу пальцем по ровным рядам документов и нахожу нужную папку. «Ви-восемь». Позволяю себе один глубокий вдох, а после открываю папку на первой странице.
Стефани Диксон.
Мое имя. Шум в ушах возрастает, отдаленно слышу ласковый звонкий голос, который кричит: «Стефи! Стефи!». Вспышка воспоминаний гаснет так же быстро, как и появилась.
Дата рождения: Шестнадцатое декабря **** года.
Значит, через неделю мне исполнится двадцать один. А я думала, мой день рождения в феврале. Сама себе выбрала и оказывается промахнулась всего на пару месяцев.
Следующая строчка, которую выхватывает зрение, останавливает сердце на несколько долгих секунд. Легкие сжимаются, отказываясь принимать кислород.
Дата смерти: Двадцать четвертое декабря *** года.
Что это значит? Я умерла? Нет. Стефани Диксон мертва. Может, я все-таки перепутала папку? Перелистываю страницу и вижу небольшой фотоснимок. На нем изображена перепуганная маленькая девочка с тугими кудряшками, торчащими в разные стороны, и широко распахнутыми в страхе глазами. Узнаю в крохе себя. Ошибки нет, но почему здесь указана дата моей смерти? Разве я не из детского дома?
Просматриваю страницы, бегая взглядом по строчкам, в поисках объяснений.