— Игры кончились, Медноголовый.
Золтан, отбросив трубку в сторону, стоял, вытянув вперед руку с электрошоковым пистолетом, нацеленным прямо на боксера.
— Ты мог бы стать гордостью моей арены, ее звездой… Заработать на этом кучу денег. Если бы просто послушно выполнял все, что я тебе говорил. И, признаться, мне жалко терять такого бойца. Но ты сам давным-давно решил свою судьбу, Медноголовый.
Он нажал на курок, послышалось едва уловимое жужжание, щелчок, и два картриджа, хищно потрескивая в воздухе, бросились вперед, к своей цели.
До этого безжизненным кулем лежавший на полу Жека неожиданно в одно мгновение вскочил на ноги и оказался прямо на пути у летевших картриджей. Они с жадностью впились в его тело, вгрызаясь в плоть и проводя разряд сумасшедшей мощности. Хриплый вскрик вырвался из впалой груди катмена, пока он агонизировал, содрогаясь от электричества, бегущего по его венам и мышцам.
— Нет! — не своим голосом взвыл Герман. — Нет! Нет!
Он бросился к упавшему на пол другу, смахнул ногой картриджи с его груди. Но было уже слишком поздно что-то делать.
Жека лежал, широко распахнув глаза, открыв рот, и грудь его больше не вздымалась. Сердце не выдержало такого сильного разряда.
— Вот паразит! — процедил Султан, спешно доставая из кармана новые картриджи и пытаясь перезарядить пистолет.
Однако Герман не позволил ему это сделать. Чувствуя, как внутри него клокочет ярость, никогда прежде не бывавшая еще настолько сильной, боксер оказался возле Золтана за долю секунды, схватив его рукой за горло и впечатав спиной в решетку строительного ограждения.
— Ты..! — захрипел Султан, уронив пистолет и царапая пальцы Германа, впившиеся в его горло.
— Ты убил его! Убил, тварь!
Герман принялся наносить свободной рукой один удар за другим по лицу, не сдерживая себя, не испытывая никакого сострадания или жалости к своему противнику. Он слышал хруст ломаемых костей, мерзкое чавканье сминаемой плоти, чувствовал, как зубы продавливались под его кулаком, а голова Султана через минуту стала лишь безвольно болтаться из стороны в сторону, никак не реагируя на удары. Золтан не царапал больше пальцы, сжимавшие его горло и не отбивался ногами.
Но и тогда Герман не прекратил.
Он думал о Жеке, о своем верном катмене, который всю жизни был его другом, который никому не желал зла и сам лишь случайно угодил в подобный переплет. Угодил по вине Германа. И от этого боксеру хотелось выть, от осознания того, что лишь его упрямство и безрассудство погубили улыбчивого парня с золотыми руками. И мужчина вымещал свою злость, обиду и боль на Султане до последнего. До того момента, пока его кулак полностью не окрасился в багровый цвет.
Тяжело дыша, Герман опустил руку. Он все еще продолжал удерживать за горло Золтана, который сам больше не мог стоять на ногах. Какое-то время боксер разглядывал творение своих рук — обезображенное лицо, на котором не осталось ни единого целого места. Но неожиданно Султан пришел в себя, он слегка приоткрыл один глаз, обвел мутным ничего не понимающим взглядом Германа и, выплевывая кровь изо рта, слабо прошептал:
— Медно…головый…
— Это не мое имя! — взревел боксер.
Стоявший в воздухе запах свежей крови дразнил обоняние Германа, пьянил его разум, заставляя раз за разом выпускать клыки и убирать их обратно. Зрелище разбитого лицо Золтана лишь сильнее будоражило аппетит мужчины, который чувствовал в себе какое-то первобытное неконтролируемое желание впиться зубами в шею своей жертвы и тянуть из нее кровь, пока жажда и голод не отступят.
И Герман подчинился своим инстинктам. Блеснули лезвия имплантов, и боксер резко вонзил клыки в открытое горло своего поверженного врага. Человеческая кровь обожгла ему язык дикой смесью новых вкусов и оттенков. Он отважился лишь на один глоток и после ошеломленно отпрянул, оттолкнув от себя обессиленное тело Султана. Тот слабо вскрикнул, повалился на ограждение, которое пошатнулось под тяжестью тела Золтана, скрипнуло и медленно стало заваливаться назад. Герман лишь безмолвно наблюдал за тем, как решетка вместе с телом организатора подпольных боев обрушилась вниз, в пропасть, и, стремительно набирая скорость, понеслась в темноту провала, чтобы после с грохотом обрушиться на первый этаж, взметнув в воздух тучи бетонной пыли. Эхо многократно отразило звук тяжелого удара об пол.
Вот только Герман так и стоял без движения на краю, пораженный вкусом чужой крови, которая пленкой застыла на его губах. Это было гораздо лучше, чем описывал Альберт. Это было не выдержанное вино, а настоящая наркотическая смесь, проникнутая ароматами и энергией, которыми даже в помине не обладала кровь искусственных животных. Но было и кое-что другое.
Тревожившие Германа мысли об ушедшем друге неожиданно стали ярче и объемнее, словно в голове мужчины кто-то включил проектор, и перед его мысленным взором вдруг замелькали какие-то странные картинки. Больше всего это походило на чужие воспоминания, будто Герману прямо в голову транслировали отрывки из чьей-то памяти без его на то желания.
Он опустил взгляд на свои руки. Кожа почему-то стала смуглей, а в пальцах правой руки он держал нож, испачканный в крови. Герман перевел взгляд на нечто необычное прямо перед собой: вокруг были высокие металлические стены, посреди комнаты стоял стол, а за ним сидел Жека, избитый и связанный; его изувеченные руки лежали на столе, а под ними растекалась лужа крови.
— Думаю, твой дружок оценит такое послание! — вырвались чужие слова изо рта Германа. И его собственная рука поднялась до уровня глаз. Отрубленный мизинец с золотой печаткой держали чужие смуглые волосатые пальцы.
Герман заорал от ужаса, пытаясь понять, что с ним происходило, и сразу же морок перед глазами рассеялся, будто его совсем и не было. В руках не оказалось ножа и мизинца, а Жека по-прежнему лежал на полу без признаков жизни. Никакой комнаты, никаких голосов.
«Проклятье! Это были чужие воспоминания! Воспоминания Султана!»
Он еще несколько минут переводил ошеломленный взгляд со своих ладоней на труп Жеки и на обрыв, с которого совсем недавно упало тело Золтана. Поверить в произошедшее было сложно.
«Кровь… Я сделал глоток его крови и сумел увидеть часть его памяти… Это немыслимо!»
Выходило, что все те случайные всполохи воспоминаний, что приходили к Герману и во время недавнего боя и схватки на подпольной арене — это все было следствием пары капель собственной крови, попавших на язык.
«Неужели зараженные способны вместе с кровью поглощать и память? Тогда почему Альберт ни слова не сказал об этом?»
Вопросов было слишком много. Они теснились в голове, путались между собой и пугали Германа. Теперь он уже ни в чем не был уверен. Его картина мира рушилась стремительнее, чем это было в тот переломный день, когда он сам стал вампом. И единственным, кто мог ответить на все его вопросы, был Альберт. Надо было немедленно возвращаться в штаб.
Герман вздрогнул, вспомнив, что в паре метров от него лежал Жека. Он неуверенно приблизился к телу, будто не желая видеть своего катмена таким — безжизненным, с остекленевшим взглядом и с изувеченными руками.
— Ты не должен был жертвовать собой, друг… Это из-за меня начались все эти проблемы, из-за моей гордыни. Если бы я не решил тогда на ринге, что никто не смеет мне указывать, как распоряжаться моей собственной жизнью, то ничего этого бы не было…
Сжав губы, Герман присел на одно колено и положил руку на лоб катмену.
— Я повинен в твоей смерти, во всей этой боли, которую ты вынужден был вытерпеть, пока я скрывался от Султана. Прости меня… Прости меня, друг…
Он медленно провел рукой над распахнутыми глазами Жеки, закрывая ему веки, а после поднялся на ноги и ушел, не оборачиваясь.
Глава тринадцатаяСердце и голова ассоциации
Шатаясь, Герман брел по пустой улице по направлению к зданию театра. Тело двигалось, как заведенное, самостоятельно определяя путь и машинально переставляя ноги. Мужчина не обращал внимания ни на редких прохожих, ни на собственный внешний вид, ни на поздний час. А вот в голове хаотично метались мысли, пытаясь собраться во что-то цельное.
Неожиданно открывшаяся способность вампов пугала и восхищала его одновременно, ведь Герман даже подумать не мог, что такое возможно. Стыдно сказать, он столько недель пребывал в неведении, продолжая послушно питаться кровью животных и даже не любопытствуя, какой на вкус может быть чужая человеческая кровь, и за все это время ни разу в его голове не родилось подозрений, что Альберт мог намеренно скрывать от него свойства людской крови. Этот манипулятор постоянно что-то недоговаривал, не желал объяснять или же отмахивался от него расплывчатыми фразами, а Герман ведь и не особенно старался добиться какой-то информации. Каждый раз он тешил себя наивной надеждой, что осталось потерпеть еще совсем немного, и работа закончится, Альберт отпустит его… И не задавал лишних вопрос, не желая глубоко влезать в дела В.А.М.П., не хотел забивать себе этим голову.
Зря, как оказалось.
Впереди замаячили знакомые двери театра, и Герман замедлил шаг. Сколько раз он вечерами возвращался в штаб, распахивал эти сворки и думал, что скоро он распрощается с этим странным местом. А теперь он ощущал, как все туже и туже затягивались у него на горле цепи, связывавшие его с театром.
По обе стороны от дверей виднелись старые покрытые слоем грязи металлические руки, некогда державшие козырек, а теперь — лишь проеденный ржавчиной каркас. Прямо над створками можно было разглядеть буквы названия, заросшие какими-то сорняками, частично отвалившиеся и покосившиеся, они тем не менее все еще складывались в слова.
«Театр Луны», — с трудом прочитал Герман вывеску.
Театр, где спектакль никогда не заканчивался.
Он уверенно толкнул дверь и переступил порог убежища самых опасных обитателей столицы.
На четвертом этаже, как и всегда, царила тишина, тьма и запустение. И чем ближе Герман подходил к кабинету Альберта, тем злее он становился. Наложилась смерть друга, усталость, тяжелый бой в «Синем зубе» и водоворот мыслей в голове, никак не желавший у