— Ясно, но нуждается в проверке, — с сомнением произнес Зафар.
— Это можно. На кону — махорка. В Дубках, в полутора километрах отсюда расквартирован кавалерийский полк. Давай сходим туда, и спросим там у любого кавалериста, есть ли у него вши, — предложил Глеб.
Сеймур неодобрительно покачала головой:
— Кавалеристы, они все нервные. Поэтому как спросите, бегите со всех ног, не дай бог, догонят, — посоветовал Сеймур. — Короче говоря, Зафар, не будь занудой, отдай махорку. Глеб победил.
Глеб был заядлым спорщиком, друзья постоянно придумывали для него новые поводы, и делалось это исключительно для увеселения души.
Теперь молчали все трое. Отчетливо был слышен звук мотора вконец обнаглевшего самолета-разведчика со свастикой на крыльях, второй раз пролетевшего без сопровождения на небольшой высоте.
— Не нравится мне все это, — оглянувшись по сторонам, сказал Глеб.
— Что именно?
— Всё не нравится.
— У меня в Баку приятель был, Элик Казиев, когда ему вокруг всё не нравилось, он обычно говорил: «Хаты нет, денег нет, кругом шашнадцать!» — вспомнил вдруг Зафар.
— Дурак набитый твой Эдик! — раздраженно произнес Глеб.
Сеймур внимательно посмотрел на Глеба:
— Плохое настроение?
— А ты не чувствуешь, что происходит?
— А что происходит?
— В том-то и дело, что ничего. В каждой роте половина состава, а то и меньше. Пополнения ждем не дождемся — где оно? То же самое с боеприпасами. В нагане четыре патрона, на сегодня это все мое вооружение. Радиосвязи нет, ни с кем связаться не можем. Сидим, как на острове. Немцы же нас голыми руками возьмут. Не пойму только, чего они ждут.
Зафар ждал, как отреагирует Сеймур. Сказанное Глебом уж очень сильно напоминало то, от чего чуть ли не ежедневно их предостерегал с плакатов суровый политрук, прижимающий к губам указательный палец: «Враг не дремлет!», или «Болтун находка для шпиона», или «Провокаторов за ушко на чистую воду!». Но Сеймур слушал Глеба, не возражая.
А тот не мог остановиться:
— У артиллеристов всего два грузовика, и на тех нет бензина, пушки приходится разворачивать вручную.
— Это артиллеристы тебе рассказали? — с недоверием спросил Зафар.
— Мне и фашисты ничего не рассказывают, только я по ночам слышу с их стороны автоматные очереди. А у наших бойцов только винтовки Мосина, и те без боекомплекта.
Все молчали. После наступившей паузы Глеб спросил у Зафара:
— Напомни-ка, что говорил твой приятель Эдик насчет денег и хаты.
— Он не Эдик, Элик его зовут. И он не дурак.
— Это хорошо, что не дурак. Ну!
— Денег нет, хаты нет, кругом шашнадцать! — повторил Зафар.
— Вот именно! Кругом шашнадцать! — мрачно произнес Глеб. — Прошлую ночь с той стороны было слышно, как подтягивается тяжелая техника, а у нас на сегодня за ударную силу только кавалерия.
— Лучшие танки производятся в Советском Союзе. И прямо с конвейера своим ходом идут на фронт! Я сам читал в «Вестнике фронта», — возмутился Зафар.
— А где они? — словно высматривая танки, Глеб, вытянувшись во весь рост, огляделся по сторонам. — Не видно танков.
— Извини меня, Глеб, но сегодня тебя понесло не в ту степь, совсем не в ту! Скажу откровенно, я с тобой не согласен! — попытался возразить Зафар.
— В чем не согласен? — удивился Глеб.
— Извини, во всем не согласен, — внушительным тоном отчеканил Зафар. — Сеймур, ты идешь?
— Нет.
— Ты иди. Мы с Сеймуром еще побеседуем, — сказал Глеб, чем окончательно испортил настроение Зафару.
— Уже и в своем окопе нет покоя, — ни к кому не обращаясь, недовольно пробормотал Зафар, направляясь в сторону землянки.
Оставшись наедине с Сеймуром, Глеб поделился с ним результатами своих наблюдений. По мнению Глеба, в руководство армии проникла группа диверсантов, которая, безнаказанно орудуя со знанием дела, лишила боеспособности части, которым предстоит защищать от наступления фашистов этот участок фронта. Обо всем этом Глеб собирался подробно сообщить в письме товарищу Сталину. Он был очень взволнован, у него горели глаза, но мысли свои он излагал четко и понятно.
— Ты думаешь, письмо до него дойдет? — спросил Сеймур.
— До Верховного главнокомандующего? Не сомневайся, письмо, посланное полевой почтой, товарищу Сталину передадут. Подпишутся еще несколько офицеров, я с ними договорился. Ты подпишешь?
— Да, — согласился Сеймур. — Где письмо?
— Иду писать, к утру будет готово. Завтра, наверное, почта появится.
— А тебе известны имена диверсантов? Хотя бы одного?
— Нет. Но я знаю, что они есть. Ты разве не видишь, что они здесь творят? Стольких уже разоблачили и расстреляли предателей — генералов и полковников, а они все никак не уймутся. Мы же с тобой вместе подробно обо всем читали!
— Читали. Помнится мне, что предатели в приказе были указаны поименно. Поэтому мне кажется, что будет убедительнее, если мы напишем о том, что здесь на наших глазах происходит, укажем факты, которые нам известны. А фактов много. Я думаю, так будет лучше. А кто конкретно предатель или вредитель, пусть выявит командование, — подумав, сказал Сеймур.
— Командование может подключить контрразведку или военную прокуратуру, — согласился Глеб. — Ты прав, завтра передам письмо из рук в руки Виталику Самойлову, почтарю нашему, он не подведет, доставит по адресу. Ладно, спасибо за совет. Пойду составлять донесение. Не знаю только, с чего начать.
— Ну, что ты сказал Глебу? — спросил Зафар, как только в землянку протиснулась голова Сеймура.
— А что я должен был сказать?
— Все, что думаешь о его вредной болтовне! Нам все равно придется давать показания перед военным трибуналом. Глеб вел антисоветскую пропаганду, а мы с тобой слушали его и не арестовали. Причем молчали, развесив уши, то есть как бы соглашались с ним. Тебе известно, что за это полагается?
— Не преувеличивай, если на Глеба донесут, трибунала не будет, все обойдется военно-полевым судом, — доброжелательно объяснил Сеймур.
Зафар внимательно посмотрел на приятеля:
— Ты, кажется, согласен с тем, что говорил Глеб?
— Если честно, я с ним не во всем согласен, — подумав, серьезно произнес Сеймур. — Например, наш друг Глеб при тебе сказал, что в барабане его нагана осталось четыре патрона, а теперь вот смотри: в моем револьвере всего три. Видишь, у меня с ним серьезные расхождения.
— Извини, если это шутка, то неудачная. Ты подумай лучше, что нам теперь делать?
— Воевать. Окопы рыть, — увидев выражение лица Зафара, шутить Сеймур расхотел.
— Ты лучше подумай, что о нас скажут в Баку, если узнают, что мы с тобой разоблачены как враги народа. — Чувствовалось, что Зафар встревожен по-настоящему.
— Успокойся, никого еще в нашей стране зря не разоблачали и не обвиняли. Ты же читал Конституцию?
— Не успел, — немного смутился Зафар. — Собирался, но не успел.
— Я тоже не читал, но знаю, что она не зря называется сталинской. Так что успокойся, никто нас разоблачать не будет, потому что ни Глеб, ни мы, ни в чем не виноваты.
Ссылка на конституцию Зафара не убедила.
— Еще как виноваты! Мы слышали, что он говорит, и не остановили его. Что теперь делать?
Сеймуру надоело спорить:
— Да, я слушал его и не возражал. Потому что Глеб прав и я во всем с ним согласен.
Зафар был очень испуган и расстроен.
— Посмотришь. Это кончится очень плохо, — тихо сказал он. О Глебе в тот день они больше не разговаривали.
Ночью Сеймур прочитал письмо, написанное Глебом. Под ним стояли подписи четырех офицеров. Сеймур тоже подписал и положил письмо в планшет, утром он собирался вернуть его Глебу. Но послать письмо Сталину они не успели.
Позиции начали бомбить в пять часов утра. Десятки самолетов, выстроившись как на параде, на малой скорости проходили над их головами ряд за рядом. Пронзительный вой и удары падающих бомб сливались в невыносимый для человеческого уха звук. Люди прятались в окопах, душераздирающий визг и оглушительный грохот лишал их воли, и они лежали там, прижавшись к спасительной земле, не силах заставить себя поднять голову и осмотреться по сторонам.
Бойца, не успевшего спуститься в укрытие, мощной воздушной волной подбросило на полметра и отшвырнуло в сторону. Он был уже мертв, еще до того как с размаху всем телом ударился плашмя о дно траншеи, и теперь лежал на спине, уставившись в небо глазницами с вытекшими глазами.
Внезапно взрывы прекратились. Несмотря на затихающий гул удаляющихся бомбардировщиков, казалось, что наступила полная тишина. Обитатели окопов стряхивали с себя песок и налипшие на одежду сырые комья глины. Со стороны противника как будто из-под земли вдруг выросли цепи вражеских солдат. Уже через несколько минут все пространство перед окопами было усеяно идущими во весь рост в атаку шеренгами немецких пехотинцев. По ходу они беспорядочно стреляли и то ли для устрашения противника, то ли ради подъема боевого духа громко и лихо пели неизвестную в здешних местах грозную боевую песню.
По команде командиров красноармейцы вышли им навстречу. В атаку пошли все, в окопах остались лежать только раненые и контуженные. Недалеко от роты Сеймура, опередив своих бойцов, шел Глеб. «За Родину, за Сталина!» — кричали все, но общий гул перекрывал высокий голос Глеба. Глеб замолк за несколько мгновений до того, как атакующие с двух сторон сшиблись в ближнем бою. Короткая очередь из автомата, выпущенная с двух метров, разнесла на части его череп.
А потом на глазах Сеймура убили Зафара. Потрясенный, он бросился к другу, но, был оглушен сильным ударом приклада в голову и рухнул как подкошенный. Когда пришел в себя, над ним стоял фашист и с усмешкой прокручивал барабан его нагана, в котором не было ни одного патрона.
Все происходило как во сне. Немцев оказалось в десятки раз больше, и они неторопливо в упор расстреливали наступающих. Скоро стрельба прекратилась, безоружных пленных стали сгонять в колонну. Раненых пристреливали там же, где они лежали. Ощущение нереальности происходящего усиливалось оттого, что победители по очереди, с улыбкой, фотографировались над телами поверженных врагов. Снимались в одиночку и небольшими группами. Бросалось в глаз